Ипатия - Чарльз Кингсли

Вскоре сама Пелагия тоже сладко задремала. Тогда старый Вульф принял на себя обязанность поддерживать порядок. С того мгновения, как началась лекция, он не сводил глаз с Ипатии, и чуткое сердце девушки угадывало в нем внимательного слушателя. Ей нравилась улыбка, освещавшая суровое, изборожденное рубцами лицо Вульфа; седая борода его нередко склонялась на грудь, как бы в знак сочувствия к словам лектора.

Задолго до конца лекции Ипатия заметила, что совершенно инстинктивно обращалась своей речью как бы исключительно к новому слушателю. Ученики, занявшие последние скамьи и державшиеся весьма тихо и скромно, торопливо вскочили по окончании лекции, чтобы поскорее избежать опасной встречи с готами. К величайшему удивлению Ипатии с ними вместе приподнялся и старый Вульф; тяжелой походкой приблизился он к кафедре и положил свой кошелек к ногам Ипатии.

– Что это? – спросила она, несколько испуганная его угрюмой и дикой фигурой.

– Я плачу свой долг за то, что слышал сегодня. Ты поистине благородная дева: да соединит тебя Фрейя с супругом, достойным тебя, чтобы ты стала родоначальницей царской династии!

И старый Вульф удалился вместе со своим обществом. На глазах Пелагии соперница одержала явную, несомненную победу, а красавица готова была возненавидеть старого Вульфа.

Но он оказался единственным изменником. Остальные готы единогласно решили, что Ипатия слишком глупа, так как тратит свою молодость и красоту на какие-то поучительные беседы с мальчиками, разъезжающими на ослах.

В сопровождении готов Пелагия торжественно тронулась в обратный путь, ощущая странную тоску, несмотря на свою мнимую победу.

С детства живя только для удовольствий, Пелагия не знала высших потребностей. Но ее новая привязанность или, вернее, уважение, которое внушала ей мужественная энергия и сила красавца-гота, возбудило в Пелагии неведомое еще чувство: желание удержать при себе амалийца, жить для него, последовать за ним на край света, даже если она ему надоест, и он начнет ее презирать.

Постепенно под влиянием насмешливых улыбок и замечаний Вульфа в душе Пелагии зародилось опасение, не презирает ли ее амалиец уже и теперь?

За что же? Она не могла понять.

Красавица была печальна и недовольна – не собой, так как иначе она не была бы Пелагией, одаренной всеми совершенствами. Нет, – ее мучили те же странные сомнения, которые в эту эпоху закрадывались и в умы других людей.

«Почему не пользоваться счастьем, насколько оно нам доступно? – думала молодая женщина. – Разве отречение от личного счастья – заслуга?»

– Посмотри, Амальрих, вон на того старого монаха! – сказала вдруг она. – Почему он так уставился на меня? Скажи ему, чтобы он ушел.

Монах, на которого она указывала пальцем, был старик с тонкими чертами лица и длинной седой бородой; казалось, он понял ее слова, потому что внезапно обернулся, закрыл лицо руками и, к удивлению Пелагии, разразился рыданиями.

– Что это значит? Позовите его немедленно сюда, ко мне, – потребовала Пелагия, желая избавиться от тревожного ощущения.

Один из готов подвел к ней плачущего старца, который смело и спокойно остановился возле мула красавицы.

– Почему ты расплакался при виде меня? – задорно спросила она.

Старик взглянул на нее с нежной грустью и тихо, так, чтобы только она слышала его слова, ответил ей:

– Я не могу удержаться от слез, потому что, глядя на твою красоту, я вспоминаю, что ты осуждена на вечные адские муки!

– Адские муки? – повторила Пелагия, содрогаясь. – Как так? Почему?

– Разве тебе это неизвестно? – спросил старик, смотря на нее со скорбным удивлением. – Разве ты забыла, кто ты?

– Я? Да я никогда даже мухи не обидела.

– Почему у тебя такой испуганный вид, моя милая? Что тебе сказал старый негодяй? – спросил амалиец, замахиваясь бичом.

– О, не бей его! Приходи, пожалуйста, ко мне, прошу тебя. Завтра приходи и объясни мне, что ты хотел сказать.

– Нет, мы не позволим монахам приходить к нам. Прочь, болтун! Благодари Пелагию, что твоя шкура осталась Цела!

И амалиец, схватив под уздцы мула красавицы, поспешил уехать, в то время как старик провожал их печальным взглядом. Прелестная грешница, очевидно, смутила старого пустынника, потому что он не скоро успокоился.

Вздохнув свободно, монах поспешил к дверям музея и здесь стал внимательно разглядывать лица выходивших, терпеливо снося неизбежные шутки и замечания учеников.

– Ну, старый кот, какую мышь караулишь ты тут?

– Спрячься скорей, а то мыши отгрызут тебе бороду.

– Вот моя мышь, – с улыбкой сказал монах, положив руку на плечо Филимона, с удивлением увидевшего перед собой тонкие черты и высокий лоб Арсения.

– Отец мой! – воскликнул он в порыве радости и любви.

Да, юноша давно ожидал этой встречи, но теперь смертельно побледнел, когда настал момент свидания. Ученики заметили его волнение.

– Руки прочь, старая мумия!.. Он принадлежит нам и нашей корпорации, твой сын! У монахов, не имеющих жен, не может быть сыновей. Не отколотить ли нам его, Филимон?

– Советую вам разойтись. Ведь готы еще недалеко! – возразил Филимон, научившийся давать меткие, остроумные ответы. Затем, опасаясь новой дерзости со стороны молодежи, юноша увлек за собой старика и молча пошел с ним по улице в ожидании неизбежного объяснения.

– Это твои друзья?

– Избави, Боже! У меня нет ничего общего с ними, кроме того, что мы вместе сидим в аудитории Ипатии.

– У этой язычницы?

– Да, у язычницы! Ты, наверное, виделся с Кириллом, прежде чем прийти сюда.

– Видел и…

– И? – прервал его Филимон. – Тебе передали все, что может придумать злоба, тупость и мстительность. Тебе сказали, что я наступил ногой на крест, совершил жертвоприношения перед всеми богами Пантеона, а, должно быть, и…

Сильно покраснев, Филимон продолжал:

– Что я и… это чистое, святое существо, которое следовало бы почитать как царицу света, не будь она язычницей… – Он остановился.

– Разве я сказал тебе, что верю речам, которые, быть может, слышал?

– Нет, но так как все это самая низкая ложь, то поговорим лучше о чем-либо другом. Во всем остальном я с радостью отвечу на все твои вопросы, дорогой отец…

– Я тебе еще не предлагал их, дитя мое!

– Да, конечно. В таком случае, оставим этот предмет.

Филимон засыпал старого друга вопросами о нем самом, о Памве и всех обитателях лавры, испытывая неизъяснимую радость от обстоятельных и добродушных рассказов Арсения.

Умный старик угадывал причину лихорадочного оживления и словоохотливости Филимона.

– А все-таки ты кажешься мне бледным и худым, мой бедный мальчик!

– Это от усиленной умственной нагрузки, – возразил юноша. – Но теперь я щедро вознагражден, а в будущем ожидаю еще большего.

– Дай Бог! Но кто эти готы, с которыми я только что встретился на улице?

– Ах, отец мой! – обрадовался Филимон возможности поговорить о постороннем. – Так это, значит, с тобой Пелагия беседовала, остановившись в конце улицы? О чем мог ты говорить с подобным существом?

– Про это знает Всевышний! Непонятная симпатия овладела мной при виде… Ах, бедная, несчастная девушка! Но где же ты мог с ней познакомиться?

– Вся Александрия знает эту гадкую женщину! – сказал чей-то голос позади них.

Это был маленький носильщик, давно уже наблюдавший за ними и шедший следом. Он не мог далее молчать и решил принять участие в их разговоре.

– Да, для многих богатых щеголей было бы лучше, если бы старая Мириам вовсе не привозила Пелагию из Афин.

– Мириам?

– Да, монах. Ее имя, как говорят, пользуется известностью не только на невольничьем рынке, но и во дворцах.

– Это еврейка со злыми глазами?

– Еврейку в ней обличает ее имя, а что касается ее глаз, то я нахожу их одновременно и божественными, и дьявольскими; предоставляю твоему воображению, монах, по своему вкусу определить их выражение.

– Но как ты познакомился с Пелагией, сын мой! Это совершенно не подходящее для тебя общество.

Филимон откровенно передал Арсению историю своего путешествия по Нилу и последовавшее за ним приглашение Пелагии.

– Ты, конечно, не воспользовался им?

– Да сохранит Небо ученика Ипатии от подобного унижения.

Арсений печально покачал головой.

– Наверное тебе было бы нежелательно, чтобы я принял ее приглашение?

– Конечно, сын мой! Но скажи, давно ли ты считаешься учеником Ипатии и находишь унизительным посетить хотя бы самое грязное существо, если при твоем содействии возможно обратить на путь истинный заблудшую овцу? Впрочем, ты слишком молод для этого. Без сомнения, она хотела обольстить тебя.

– Не думаю. По-видимому, ее восхитило мое чистое греческое произношение, а также и то, что я родом из Афин.

– А давно ли она сама прибыла из Афин в Александрию? – спросил Арсений после некоторого молчания.