Провинциальный роман. Книжная девочка - Наталья Шумак

— А что стряслось?

— Забегает Лина с утра, у меня сольфеджио. Кассету, и текст, на мятом перемятом листочке показывет… Что они делали с ним, интересно? Отдает хормейстеру. Я освобождаюсь, иду в кабинет. Там меня уже ждет завуч, Елена Сергеевна. Я ее прошу сбегать за хормейстером, мол, вместе текстик глянем и решим. Ну, сижу пока, звоню. Жду. Никаких следов завуча. То есть вообще никаких. Пятнадцать минут, двадцать. Тишина. Голодные волки у меня по коридорам не носятся и педсоставом не обедают. Я в недоумении, зову секретаршу. Танечка, слетай-ка за ними, пусть поднимутся ко мне. Опять тишина. То есть теперь пропадает и посланная за посланными. Встаю, ругаюсь, и отправляюсь на поиски. Опять же голодные звери в закоулках не обнаруживаются. Подхожу к репетиционному залу. Оттуда задушенный плач доносится! Ну, натурально, воют как по покойнику. Открываю дверь. Голубушки мои втроем у инструмента, рыдают над листом с текстом. Вашу мать!!! Сочинила мне Майлсон веселенькую песню для хора! Ну, думаю, чем она так проняла моих дам? Натурально, отбираю лист, наигрываю мотив, напеваю… Слезы на глаза сами наворачиваются. И я, представь, принимаюсь всхлипывать вместе с остальными.

Арина спросила.

— А что за слова, о чем?

— Тут дело не только в словах. А в том, как они с мелодией зазвучали. Натурально, мороз по коже. Я тебе пару строчек намурлычу.

— Мне часто снится бледный ангел, в золотом сиянье он.А за плечами у него мерцают крылья. Дивный сон.И я боюсь,Когда проснусь,Что мне останется лишь только эта грусть!!!

— Сильно звучит. На концерте, из-за которого все и было затеяно, зал сидел в экстазе. Мальчишки еще так проникновенно выводили…

Она напела негромко.

— И тихо музыка плывет ему во след.Волной любви.И больше горя и обиды в сердце нет.Они ушли.Свет чистоты!И доброты!В душе надежды оживают, как цветы!

— Дивно получилось. А в конце про то, что «только музыка помочь сумеет нам» Очень красиво. Не люблю я Майлсон, не понимаю. Но песня отличная.

Арина промолчала. В сердце пульсировали строки.

— Я — лист, слетевший с дерева судьбы,И ветром брошенный тебе под ноги.Я — горький серебристый свет луны.Я — тишина, застывшая в тревоге.Я — капля дождевая на щеке.И вечер, обнимающий за плечи.Я — след, оставленный тобою на песке.Я — неожиданность, короткой встречи.Я — песня, недопетая тобой.Я — зеркало, разбитое некстати.Я, сорванный недрогнувшей рукой.Цветок.Я — мир.А ты — его создатель….

— Это тоже ее стихи?

Громко поинтересовалась Георгина Пантелеймоновна.

— Ты к ней неравнодушна? А я тут ерничаю.

Арина пояснила.

— До поры до времени, я тоже была настроена отрицательно. Мне все, что печатали, казалось вульгарным и надуманным. Я ваше отношение понимаю. Мне не обидно, что вам не нравятся ее стихи. Мне тоже не нравились.

— Странно.

— Да.

— А ты ее видела, саму?

— А зачем?

— Ну, если бы я любила ее произведения, то хотела бы больше знать и про нее.

— Я не люблю. Просто они стали вдруг моими, как про меня. Это не любовь. Что-то другое.

— Арина, ты все усложняешь.

— Может быть.

— Жизнь гораздо проще. Или ты ее. Или она тебя.

— Может быть.

— Вот мы тут с тобой валяемся, на пару. И что? Вывод?

— Сами виноваты.

— Точно. А кто ж еще? Майлсон?

Они потянулись друг другу навстречу с коек, сцепили пальцы и полу выкрикнули.

— Да!!!

В палату вошла Наталья Николаевна — лечащий врач.

— Девочки, это кардиология, а не психушка!

Арина и Георгина переглянулись и рявкнули еще раз.

— Да!!!

— Пора выписывать обеих. Спятили. Что я хотела сказать? Завтра день рождения заведующей. Мы ничего не придумали кроме шампанского. А хотелось бы пооригинальнее поздравить. А у меня здесь вы, театр на дому. Сообразите что-нибудь?

— Ручку берите, Наталья Николаевна и записывайте.

— Что уже готово?

— А чего думать-то. Первое, поздравьте по радио. Завтра на «МС» как раз такая программа есть. В десять тридцать утра. Вы им позвоните прямо сейчас, закажите песенку, продиктуйте свои пожелания, привет от меня передайте их директору. Мой хороший друг, не откажет. Дальше… Купите в «Книжном мире», или на рынке открытки с готовым текстом, позабавнее или попошлее, вы заведующую лучше знать должны, что именно понравится. Далее, вернее в-третьих, несите нам книгу жалоб и предложений, мы накалякаем стишок и пусть побольше пациентов подпишется. На стол в раскрытом виде ей положите с утра. Мелочь, а приятно. Четвертое. Закажите тортик. Небольшой, недорогой с трогательной надписью. В двух шагах отсюда в «Горячем хлебе». Отправьте человека немедленно. И обговорите, чтобы был готов к моменту «икс». Ну и пятое… Арина, чего молчишь, роди хоть один пункт.

— Пятое? Напишите на ватмане, крупно, маркером, через весь лист и прикрепите на стене в ординаторской, чтобы сразу увидела, как войдет, что-нибудь вроде — СПАСИБО, ЗА ТО, ЧТО ВЫ ЕСТЬ, ДОРОГАЯ НАША! Не помню имени. Пардон.

— Боже мой. Как все просто. А получится замечательно. Ну, молодцы! Ну, спасибо!

Лечащую унесло из палаты вихрем. Она была из породы людей деятельных, но нуждающихся в руководстве. Претворять в жизнь чужие идеи умела энергично, а своих не водилось. Ну и что с того?

— Мнится мне, дорогая, что я угадала причину твоей черной меланхолии. Мы как-никак целый месяц вместе спеваемся.

— Спиваемся?

— Хороший каламбур. Целый месяц рядышком лежим. Я мелю языком, мелю, а ты и рада. Стала я к тебе присматриваться и поняла, что дело швах. Ты нехорошо молчишь, черно на душе. Кричишь по ночам, плачешь.

— Кошмары снятся.

— Это то понятно. На Майлсон потянуло. Расскажешь в чем дело? Женат, да? Обманул и пропал?

— Если бы, Георгина Пантелеймоновна… Если бы так…

— И не приходит к тебе никто.

Дверь распахнулась в совершенно голливудской манере именно после этих слов. Через порог переступил монументально-величественный Виктор Иванович в белой накидке, нелепо смотрящейся поверх дорогого нетурецкого пиджака.

— Привет, деточка.

Он присел на стульчик у кровати. Поставил на пол громадный пакет.

— Фруктиков тебе завез. Мы звоним сюда, интересуемся. Все тебе привет передают. Там записка есть.

— Здравствуйте, Виктор Иванович.

— Плохо выглядишь, скелет, а не человек. Не ешь ничего, наверно.