Семья Тибо.Том 1 - Роже Мартен дю Гар

— Я с вами, — сказал Антуан.

И тут же пожалел об этом: они попали не вовремя. Войдя в коридор, Антуан сразу увидел брата; тот примостился на корточках, на самом виду, в чуланчике, который официально именовался «ватером»; дверь в чуланчик была распахнута настежь, к ней привалился Артюр и покуривал трубку.

Антуан поспешно прошел в комнату. Директор потирал ручки и явно ликовал.

— Вот видите! — воскликнул он. — Детей, вверенных нашему попечению, мы не оставляем без попечения даже там.

Вернулся Жак. Антуан ожидал, что мальчик будет смущен; но тот невозмутимо застегивал штаны, и лицо его ровно ничего не выражало, даже удивления, что Антуан вернулся. Г-н Фем объяснил, что он отпускает Жака с братом до шести часов. Жак смотрел ему в лицо, будто пытаясь понять, но не произнес ни слова.

— Прошу извинить, но я убегаю, — пропел г-н Фем своим сладким голоском. — Заседание муниципального совета. Ведь я мэр! — объявил он уже в дверях, давясь от хохота, словно в этом факте заключено было нечто на редкость смешное; и Антуан действительно улыбнулся.

Жак одевался не спеша. С крайней услужливостью, которую Антуан тут же про себя отметил, Артюр подавал Жаку одежду; он даже почистил ему ботинки; Жак не противился.

Комната утратила тот опрятный вид, который утром так приятно поразил Антуана. Он попытался понять, в чем дело. Поднос с завтраком был не убран со стола — грязная тарелка, пустой стакан, хлебные крошки. Чистое белье исчезло, на вешалке вместо полотенец висела тряпка, задубевшая, в пятнах, из-под умывального таза торчал кусок старой грязной клеенки; свежие простыни заменены были простынями сурового полотна, серыми и мятыми. В нем опять проснулись прежние подозрения. Но он ни о чем не спросил.

— Куда мы пойдем? — весело спросил Антуан, когда они с Жаком вышли на дорогу. — Ты в Компьене бывал? Туда километра три с небольшим, если идти берегом Уазы. Ладно?

Жак согласился. Казалось, он решил ни в чем не противоречить брату.

Антуан взял мальчика под руку, приноравливаясь к его шагу.

— Ну, что ты скажешь про этот фокус с полотенцами? — сказал он, смеясь, и посмотрел на Жака.

— С полотенцами? — переспросил тот, не понимая.

— Ну да. Сегодня утром, пока меня водили по всей колонии, у них было время постелить у тебя прекрасные белые простыни, повесить прекрасные новые полотенца. Но им не повезло, потому что я снова очутился здесь, когда меня больше не ждали, и вот…

Жак остановился и принужденно улыбнулся.

— Можно подумать, что тебе во что бы то ни стало хочется отыскать в колонии что-нибудь плохое, — проговорил он своим низким, чуть дрожащим голосом. Он умолк, пошел дальше и почти тотчас снова заговорил — с усилием, словно испытывал бесконечную скуку оттого, что его вынуждают распространяться на столь ничтожную тему: — Все это гораздо проще, чем ты думаешь. Белье здесь меняют по первым и третьим воскресеньям каждого месяца. Артюр, который занимается мною всего каких-нибудь десять дней, поменял мне простыни и полотенца в прошлое воскресенье; вот он и решил сделать то же самое сегодня утром, потому что сегодня воскресенье. А на бельевом складе ему, должно быть, сказали, что он ошибся, и велели принести чистое белье назад. Я имею на это право только через неделю.

Он опять замолчал и стал глядеть по сторонам.

Прогулка началась явно неудачно. Антуан постарался поскорее переменить разговор; но сожаление о собственной неловкости не отпускало его и мешало заговорить просто и весело, как ему хотелось. Когда фразы Антуана звучали вопросительно, Жак односложно отвечал, но не проявлял к разговору ни малейшего интереса. В конце концов он неожиданно сказал:

— Прошу тебя, Антуан, не говори об этой истории с бельем директору: Артюра отругают, а он ни в чем не виноват.

— Ну, разумеется, не скажу.

— И папе тоже? — добавил Жак.

— Да никому не скажу, можешь быть спокоен! Я уж и думать об этом забыл. Послушай, — заговорил он опять, — я скажу тебе откровенно: видишь ли, я вбил себе в голову, сам не знаю почему, что здесь все идет кувырком и что тебе тут плохо…

Жак слегка повернул голову и посмотрел на брата серьезным, изучающим взглядом.

— Все утро я выслеживал и вынюхивал, — продолжал Антуан. — И наконец понял, что ошибался. Тогда я сделал вид, что опоздал на поезд. Мне не хотелось уезжать, не поболтав с тобой хоть немножко с глазу на глаз, понимаешь?

Жак не отвечал. Улыбалась ли ему перспектива такого разговора? Антуан отнюдь не был в этом уверен; он испугался, что взял неверный тон, и замолчал.

Спускаясь к берегу, дорога пошла под уклон, и они поневоле зашагали быстрее. Добрались до речного рукава, превращенного в канал. Через шлюз был переброшен железный мостик. Три больших пустых баржи нависали высокими коричневыми бортами над почти неподвижной водой.

— Тебе никогда не хотелось пуститься в плаванье на барже? — весело спросил Антуан. — Неторопливо скользить по каналам, между рядами тополей, и стоянки у шлюзов, и утренние туманы, а вечером, на закате, сидеть на носу, ни о чем не думая, с папиросой в зубах, болтать ногами над водой… Ты все еще рисуешь?

На этот раз Жак явно вздрогнул и даже будто покраснел.

— А что? — спросил он неуверенно.

— Да ничего, — отвечал заинтригованный Антуан. — Просто подумал, что здесь можно было бы сделать забавные наброски — эти три баржи, шлюз, мостки…

Бечевник{29} вдоль реки, расширившись, превратился в дорогу. Подошли к большому рукаву Уазы, катившей навстречу свои полые воды.

— Вот и Компьень, — сказал Антуан.

Он остановился и, защищая от солнца глаза, приложил руку ко лбу. Вдалеке, на фоне неба, над зеленой листвой, он различил стрельчатую дозорную башню, закругленную церковную колоколенку; он собирался их назвать, но, бросив взгляд на Жака, который стоял рядом и, сложив ладонь козырьком, тоже, казалось, вглядывался в горизонт, он заметил, что Жак смотрит в землю у своих ног; казалось, он ждет, когда Антуан снова пустится в путь, что Антуан и сделал, не промолвив ни слова.

Весь Компьень оказался в это воскресенье на улицах. Антуан и Жак смешались с толпой. Должно быть, с утра здесь проходил набор рекрутов; оравы принаряженных парней, раскупив у разносчиков трехцветные ленты, шли, пошатываясь, держась за руки и занимая весь тротуар, и распевали солдатские песни. На главной улице, заполненной девушками в светлых платьях и удравшими из казармы драгунами, прогуливались семьями и раскланивались друг с другом горожане.

Растерянный, оглушенный, Жак смотрел на эту сутолоку со все возраставшей тревогой.

— Уйдем отсюда, Антуан… — взмолился он.

Они свернули с главной улицы в узкую боковую, тихую и сумрачную, которая поднималась вверх. Потом вышли на залитую солнцем Дворцовую площадь — она ослепила их. Жак моргал глазами. Остановились, сели под рассаженными в шахматном порядке деревьями, которые еще не давали тени.

— Слушай, — сказал Жак, кладя руку Антуану на колено.

Колокола церкви св. Иакова зазвонили к вечерне; их трепет словно сливался с солнечным светом.

Антуан решил было, что мальчик невольно поддался хмельной прелести первого весеннего воскресенья.

— О чем ты думаешь, старина? — рискнул он спросить.

Вместо ответа Жак поднялся; оба молча направились к парку.

Жак не обращал никакого внимания на пышность пейзажа. Казалось, его занимает другое — как обойти наиболее людные места. Тишина, царившая вокруг замка, на террасах и балюстрадах, манила его. Антуан шел следом, говорил о том, что их окружало, — о подстриженных кустах самшита на зеленых лужайках, о диких голубях, садившихся на плечи статуй. Но ответы Жака были уклончивы.

Вдруг Жак спросил:

— Ты с ним говорил?

— С кем?

— С Фонтаненом.

— Конечно. Я встретил его в Латинском квартале. Знаешь, теперь он учится экстерном в коллеже Людовика Великого.

— Да? — отозвался Жак. И добавил дрогнувшим голосом, в котором впервые прозвучало что-то похожее на тот угрожающий тон, каким он так часто разговаривал в прежние времена: — Ты не сказал ему, где я?

— Он меня и не спрашивал. А что? Ты не хочешь, чтобы он об этом знал?

— Не хочу.

— Почему?

— Потому.

— Веская причина. Наверно, есть и другая?

Жак тупо посмотрел на него; он не понял, что Антуан шутит. С хмурым лицом он зашагал дальше. Потом вдруг спросил:

— А Жиз? Она знает?

— О том, где ты? Нет, не думаю. Но с детьми никогда нельзя ни в чем быть уверенным… — И, ухватившись за тему, затронутую самим Жаком, продолжал: — Бывают дни, когда она выглядит совсем взрослой девушкой; широко раскроет свои чудесные глаза и слушает, о чем говорят вокруг. А на другой день — опять сущее дитя. Хочешь — верь, хочешь — нет, но вчера вечером Мадемуазель искала ее по всему дому, а она забралась в прихожей под стол и играла там в куклы. В одиннадцать-то лет!