1812 год. Пожар Москвы - Владимир Земцов

Попытаемся подвести итоги. Цели, которые преследовало французское командование, создавая муниципалитет и полицию, по нашему мнению, были следующие: а) создать условия для мирных переговоров с российским командованием и властями; б) снять с себя ответственность за московский пожар; в) решить вопросы жизнеобеспечения оставшихся в городе москвичей; г) помочь в деле расквартирования войск и снабжения их продовольствием и фуражом. Однако последняя цель вскоре отпала как нереалистичная с точки зрения возможностей муниципалитета и полиции.

Время создания муниципалитета удаётся определить достаточно точно — 24 сентября, в один день с проведением «процесса над поджигателями». Начало реального функционирования полиции следует отнести к более позднему времени — к первым числам октября.

Мотивы, заставившие ряд московских жителей принять должности в муниципалитете и полиции, определялись тяжестью и противоречивостью самой ситуации, в которой оказались жители первопрестольной столицы во время оккупации. Эта ситуация была создана, во-первых, действиями московских властей, бросивших часть населения на произвол судьбы с одновременной организацией поджогов в городе; во-вторых, самой страшной ситуацией в Москве, возникшей в результате пожаров и грабежей. Вследствие этого, наиболее распространенными мотивами в действиях москвичей, принявших участие в создании и деятельности муниципалитета и полиции, были: а) принуждение к принятию должностей со стороны французского командования; б) естественное стремление обезопасить себя от насилия и надежда на получение средств к спасению своих семейств; в) благородное самоотречение значительной части членов муниципалитета, полиции и части оставшегося в Москве духовенства ради помощи несчастным соотечественникам; г) желание сотрудничать с оккупантами из корыстных побуждений (Орлов, Позняков и немногие др.); д) не всегда адекватное поведение, проявленное некоторыми лицами (например, Щербачёвым). Мотивы действий ряда лиц (Корбелецкого, Вишневского и др.) до сих пор не представляется возможным убедительно объяснить.

Результативность действий муниципалитета и полиции с точки зрения интервентов оказалась чрезвычайно низкой. В подавляющем большинстве случаев эти органы власти действовали не в интересах армии Наполеона, но в интересах своих соотечественников. Причина этого заключалась не только в пассивности членов муниципалитета и чинов полиции, но и в том, что французское командование изначально отнеслось к возможностям каких-либо социальных перемен в великорусских губерниях России с большим опасением.

Отношение русских властей, в том числе в лице Следственной комиссии, к обвинённым в сотрудничестве с оккупантами, было достаточно снисходительным. Если на первых порах Ростопчин и некоторые другие официальные лица были готовы сурово наказать «предателей», то вскоре стало сказываться наличие у ряда подследственных влиятельных покровителей, а затем стала чувствоваться и общая установка Александра I на всепрощение. Окончательное решение об амнистии подследственных Александр I принимает в день своих именин 30 августа (ст. ст.), будучи в Москве, перед отбытием на Венский конгресс. Вполне очевидно, что этот шаг был связан с желанием продемонстрировать «человеколюбие» перед взорами европейских государей. Второй причиной этого небывалого всепрощения даже тех, чья вина являлась очевидной и была доказана, был вызван необходимостью для властей оправдать и собственные действия в ходе трагических событий в Москве в 1812 г. Реально только один Позняков (если исключить И.Л. Буржуа и Ф. Пузырёва, бывшего помощником комиссара в Мясницкой части, умерших во время следствия, а также И. Штанникова, скончавшегося в 1815 г.) понёс суровую кару.

Наконец, попытаемся ответить на главный вопрос: в чём же заключалась специфика коллаборационизма эпохи 1812 г. (имея в виду, конечно, только великорусские губернии). Обращает на себя внимание, прежде всего, ограниченный размах этого явления. Убедительными на этот счёт могут быть две причины. Во-первых, относительное единство российского общества; во-вторых, политика самих оккупационных властей, предпочитавших не прибегать к помощи «горючего материала», имевшегося в российском обществе. Первое объяснение звучит, по нашему мнению, не особенно убедительно на фоне тех многочисленных эксцессов, которые сопровождали ход войны 1812 г. (хотя, конечно, размах и характер этих эксцессов не сопоставимы с тем, что имело место в эпоху 1941–1944 гг.). Но второй обозначенный нами фактор возражений не вызывает. Наполеон и его администрация изначально не собирались разжигать в России «революцию», опасаясь её непредсказуемых катастрофических последствий.

Глава 3. Пожар глазами французов

3.1. Французы в Москве: начало пожаров

Причинам московского пожара 1812 г. посвящено такое количество работ и высказана при этом такая масса версий (которые, впрочем, можно свести к нескольким вариантам), что останавливаться на этом вопросе, кажется, нет уже никакого смысла. Действительно, появление очередной «новой» версии этого вопроса реально оказывается только интерпретацией одной или нескольких утверждений из числа звучавших ранее. И все же… поддадимся искушению и дерзнем снова обратиться к очевидным фактам, пытаясь на этот раз взглянуть на события глазами французов, дабы понять, как возникла их версия московского пожара.

Пожары начались еще в ходе вступления французской армии в Москву. Уже тогда Муральт «своими глазами видел», как на улицах города мелькали «субъекты с горящими факелами или пучками соломы», поджигавшие дома. Когда к вечеру Муральт достиг расположения своей части к северу от Москвы, он и его товарищи уже «видели отдельные столбы дыма», а ночью город охватил настоящий пожар[444]. О поднимавшихся к небу вечером 14-го сентября[445] столбах дыма «в крайних предместьях» Москвы написал и Клаузевиц, оказавшийся к востоку от города[446]. В воспоминаниях генерала Дедема, чья бригада, как мы знаем, вошла в Москву в составе авангарда Мюрата, утверждается, что в 7-м часу вечера прогремел взрыв со стороны «Калужских ворот». Неприятель, по мнению автора, взорвал пороховой склад, что было условным сигналом, «так как сразу после этого» он «увидел многочисленные дымы, и в течение чуть более получаса огонь показался в разных кварталах города, в частности, во Владимирском предместье…»[447] Не исключено, что именно этот взрыв описал и Роос, находившийся на восточных окраинах Москвы, который, правда, отнес увиденное уже к ночи. «Из возникшего сразу огромного пламени большими и малыми дугами стали взвиваться кверху огненные шары, словно разом выпустили массу бомб и гранат, и на далекое пространство рассеивая со страшным треском их губительный огонь. Этот взрыв, далеко распространивший страх и ужас, длился минуты три — четыре и казался нам сигналом к началу столь рокового для нас пожара Москвы». Через несколько минут пламя поднялось «во многих местах города; мы увидели скоро восемнадцать таких мест, и их число быстро возрастало»[448]. То, что вечером 14-го определенно имел место какой-то взрыв большой силы, свидетельствует «Дневник» аббата Сюрюга, который не только оказался в центре событий (как известно, в районе Лубянки), но, будучи человеком пытливого и острого ума, фиксировал все события на бумаге. «В тот день, — записал он, — когда прошла эвакуация русских из Москвы, огненный шар, который засветился в районе Яузы, был предупреждением жителям; дом стал жертвой пламени, в то время как с другой стороны, у Петровского моста, большой дом с водкой, принадлежащий казне (Ѵіnnу Dvor), оказался в огне и обрек [на уничтожение] часть этого склада, не пощадив все остальное»[449]. Из последующих строк ясно, что этот «огненный шар» был задолго до 11 часов вечера.

Об одном и том же событии пишут эти авторы? Совершенно точно сказать нельзя, но напомним, что именно в этих районах — «у Красного холма и Симонова монастыря», где в это время уничтожались барки с артиллерией и комиссариатским имуществом, и в районе Винного двора в тот день действовали люди квартального надзирателя П.И. Вороненко, исполнявшего приказы Ростопчина. Воспроизведем уже ставшие хрестоматийными строки из отчета Вороненко, представленного им на имя экзекутора Московской управы благочиния Андреева: «2 сентября (ст. ст. — В.З.) в 5 часов утра он (Ростопчин. — В.З.) поручил мне отправиться на винный и мытный дворы в комиссариат и на не успевшие к отплытию казенные и партикулярные барки у Красного холма и Симонова монастыря и в случае внезапного вступления неприятельских войск стараться истребить все огнем, что мною и исполнено было в разных местах по мере возможности в виду неприятеля до 10 часов вечера»[450].