Война (СИ) - Шепельский Евгений Александрович

Я завладел правой рукой Амары, сжал, сказал преувеличенно бодро:

— Все будет хорошо!

Тухлая банальность. И главное — не слишком-то уместная в моем положении, когда жизни всех, кто меня окружает, под угрозой.

Липовый дворянин Моррикен вернулся с ключами, ковыляя с невиданной прытью. К тому времени Амара уже справилась с истерикой.

— Самолично покажу! — взвыл барон в припадке делового энтузиазма. — Самолично! Уже направил помощников, всю Адженду соберем как есть… всю до капли! И вашу мать, простите, Великую Мать тоже того… потревожим!

Он проскользнул вперед, умудрившись отвесить мне поклон, пихнул черные двери, поманил за собой, точно привратник, ведущий в глубины ада, однако учтиво пропустил нас вперед. Мы вышли на улицу. Решетчатые ворота, закрывавшие политический сегмент от сегмента долгового, были вделаны в ближайшую арку. Моррикен отворил ворота, повел за собой на обширный двор. У решетки я оставил пост из пары Алых — на всякий случай.

Моррикен повел нас по двору, разливаясь соловьем, как поднаторевший гид, насобачившийся водить туристов по памятным местам:

— А вот дом нашего палача, он же Зал Пыток, извольте полюбопытствовать. А перед ним видите — помост с плахой, да виселица на три места… — при этих словах комендант Дирока нервно потер шею. — Сейчас работы много, убийцы, в основном, попадаются, да прочие… что непотребства кровавые творят, вроде разбоя. Головы по приговору городского суда рубим по пятницам, а вешаем по понедельникам, иных же казней для жителей городских статутом не предусмотрено пока, а раньше было еще волнующее утопление в мешке, да дивное четвертование, да колесование фантастическое, но магистрат при бургомистре Таленке стал исповедовать этот… этот… — Голова на неподвижной шее повернулась ко мне вместе с туловом, блеклые рыбьи глаза нервно моргнули. — Это вот: гнус… гнум… Гнусманизм! Веяние философическое… Мне бургомистр так сказал: чем быстрее да проще человека казнить — тем этому человеку легче, и городу лучше, и вот чтобы позора не было публичных казней, все внутри Дирока делаем — и главное быстро… Бургомистр Таленк — он очень мудрый человек, очень! А публичные казни в городе отменил сразу как воцарился… э-э, да. Горожане сперва были недовольны очень. Ведь привыкли: как пятница — свежая казнь, пиво там, ужин…

А бургомистр хорош. Наладил чрезвычайно эффективную машину смерти. Нет, конечно, не гуманизм им руководил — он просто наладил казни горожан наиболее дешевым и эффективным образом. Он многие вещи делает эффективно, как умный менеджер, и в другое время и в другом месте я бы, может, даже взял его в свою команду. Хотя нет, не взял бы — Таленк мерзавец, а мерзавцев я не терплю, пусть даже они и являются….

— А вот и Башня Ведьм, извольте полюбопытствовать! — Моррикен указал на отдельно стоящее здание, квадратное, вытянутое, с зарешеченными мелкими оконцами. — Там ныне Владычица ведьм пребывает, которую вы, господин архканцлер, ваше сиятельство, Великой Матерью назвали!

Я сделал ему знал отойти. Взглянул на Амару. Та дышала учащенно. Взгляд направлен на Башню Ведьм.

— Она ждет, — произнесла глухо. — Торнхелл… Я поговорю с нею сама пока. Она так сказала.

— Сказала?

— Сказала молча. Ты не услышал. Никто не услышал кроме меня. Она хочет меня сперва увидеть. Что-то важное. Ты пока… поговоришь с Аджендой.

Я пожал плечами. В деле с Великой Матерью я всецело полагался на Амару.

Глава 22

Глава двадцать вторая

Все государственные преступления можно подвести под две категории. Преступления безусловные и подлые, скажем так, абсолютные, вроде предательства Эфиальта, который показал персам козью тропу, в результате чего царь Леонид и тысяча его воинов были уничтожены, и преступления, оценка которых зависит от текущей политической конъюнктуры и идеологии. Сегодня ты преступник, а завтра — подул ветер перемен, и твои поступки оцениваются как подвиг. Бывает такое, верно? О, бывает, было — и будет, пока существует политика. А кем там оказался вчерашний преступник и нынешний герой — токсичным злодеем или же действительно — героем, не важно, важно то — как его поступки оценивает текущая власть.

Сейчас я был текущей властью. Я мог дать оценку преступлениям Адженды Нового времени.

Адженда на английском — означает всего-навсего «договор», и мой земной разум, когда я проговаривал местное слово «троу», упорно именовал его именно «аджендой», старый термин, имеющий отношение к земной политике.

Комендант и надзиратели собрали Адженду в кордегардии — продымленном, грязном зальчике, чьи стены были усеяны поучительными надписями вроде «Я буду пить вино до скончания века!», «Бабы — зло!», «От гороховой каши у меня брюхо крутит!», «Здешний суп — смерть!» — каковые для потомков оставляла скучающая стража.

Я смотрел, как проплывает мимо процессия унылых лиц: добра от нового архканцлера Адженда не ждала. Их осталось пятеро. Трое главных зачинщиков были казнены при Растаре еще десять лет назад, двое умерли в заключении. Каждый из оставшихся был упрятан в одиночную камеру, где пребывал в целительном молчании годами.

Наконец они расселись, кряхтя, охая, страшные и серолицые, заросшие, оборванные, ибо одежды им не меняли специально — так повелел Растар, видимо, имевший десять лет назад проблески разума; политические заключенные должны были страдать. Я дал им время обменяться взглядами, признать друг друга, даже покряхтеть друг другу в ответ, а еще — подкрепиться едой надсмотрщиков. Двое из Адженды сидели по одну сторону грязного, присыпанного крошками стола, трое — по другую. Я же стоял у двери и молча созерцал кордегардию. Комендант был изгнан, у дверей с другой стороны стояли шестеро Алых. Можно было начинать.

— Господа, я Аран Торнхелл, архканцлер Санкструма. Назовитесь, чтобы я знал, кто есть кто.

Послышался скрип суставов и мокрый кашель. Заключенные переглядывались. Среди них был один хогг — даже в тюрьме сохранивший яростный, темпераментный блеск глаз. Будучи политическим преступником, он не мог быть выкуплен землячеством, и влачил жизнь в заключении наравне с другими членами Адженды.

Ничего, скрипите, скрипите. Тюрьма ужасно старит — зато воля дарует вторую молодость. Особенно когда это не просто воля, особенно когда вы возвращаетесь с триумфом.

Все они были похожи — косматые, бородатые, пожилые…

— Айро Клафферри, — проскрипел хогг первым. — Генерал Айро Клафферри, заслуживший герцогский титул…

Да, заслужил: разгромил феодальную вольницу на окраине Санкструма.

Тут их прорвало. Они начали выкликать свои имена с ярым вызовом, будто я пришел огласить им смертный приговор, и они показывали, что меня ни капли не страшатся.

— Син Линдердайл! Граф, бывший член Коронного совета!

Да, выдвигавший крамольнейшие вещи про снижение налогового бремени на простых людей.

— Эйно Кроттербоун! Адмирал, милостью Ашара, победитель пиратской вольницы при островах Ворро!

Да, хитрым маневром победил…

— Вейл Айордан, герцог, хранитель королевских ценностей!

Угу, должность упразднена. На посту, будучи членом Коронного совета, выдвигал еретические предложения об увеличении контроля за общими расходами Варлойна.

— Дирест Роурих! Граф!

Угу, папаша графа Дельбадо Роуриха. Именно тебя я отправлю подтачивать корни нового сепаратистского союза…

Они зашумели все разом, но я, вскинув руку, остановил водопады слов.

— До вчерашнего вечера я не знал о вашем существовании, господа! Растары постарались стереть ваши имена из истории. Однако у меня похвальная привычка: перед сном я читаю Законный свод. Кто-то по вечерам курит эльфийский лист, кто-то надирается вусмерть, кто-то занимается любовными безумствами… Я тоже все это проделываю регулярно, я простой человек, но кроме того — я читаю Законный свод. И вчера я наткнулся там на вашу историю. Вы все — знатные царедворцы. Все вы — в какой-то момент пошли против воли монарха… И не только: вы пошли против воли фракций. Вы создали тайное общество. Общество, которое приняло своей главной целью — устройство государственного переворота с целью ограничения абсолютной воли монарха. На ваших собраниях звучали страшные слова: конституция, Палата общин, уничтожение верховенства знати, равные права для всех… Вы были разоблачены. Трое из вашего общества были казнены, прочие — навечно заключены в Дирок. Ваши семьи отреклись от вас, дабы сохранить свои привилегии… Вас забыли.