Волосы Вероники - Вильям Козлов

— Вероника, приезжайте в Кукино! — вдруг вырвалось у меня. — Там сосновый бор, красивое озеро с белыми лебедями, ягоды-грибы…

По мере того как я перечислял красоты незнакомой мне деревни, голос мой становился все более неуверенным.

— А что я там буду делать? — без улыбки посмотрела она на меня своими глубокими глазами. Сейчас они были синими.

— Вы мне покажете созвездие Волосы Вероники, — нашелся я.

— Вечером встаньте лицом к юго-востоку, и вы увидите две яркие звезды. Одна оранжевого цвета — Арктур, самая яркая в созвездии Волопаса. Правее вы увидите созвездия Гончих Псов и Волос Вероники. Знаете, почему так назвали это созвездие? — Улыбнулась и продолжала: — Красавица Вероника, супруга египетского царя Птоломея Эвергета, имела роскошные волосы, спускавшиеся почти до пят. Видите, мне далеко до нее… Когда царь повел свои легионы воевать, юная царица дала клятву богам, что если любимый муж вернется невредимым, то она принесет им в жертву свои великолепные волосы. Какова же была печаль победившего своих врагов Птоломея, когда он увидел свою жену остриженной… Боги приняли жертву и вознесли роскошные волосы Вероники на небеса, где они и по сей день находятся…

— Красивая легенда, — сказал я.

— А есть хоть одна легенда, когда муж что-либо принес в жертву богам ради любимой жены? — Она с усмешкой смотрела на меня. Сейчас глаза ее стали голубыми.

— Есть, — уверенно ответил я. — Только не могу сразу вспомнить.

Она протянула мне ладонью вверх руку, я пожал ее и выбрался из машины. Осторожно захлопнул дверцу. Джек с укоризной смотрел через стекло на меня, мол, чего же ты, мил человек, не выпустил меня на волю? Жаль было как-то так расставаться с этой симпатичной женщиной, но не мог же я и впрямь попросить у нее телефон или назначить свидание под думскими часами?

Особенно после романтической легенды о красавице Веронике.

Отойдя от машины, я поставил сумку на обочину и обернулся. Стартер тоненько завизжал, и мотор завелся. Перегнувшись через руль, Вероника опустила боковое стекло и с улыбкой произнесла:

— До свиданья, Георгий! Может быть, через несколько световых лет мы с вами и встретимся…

— Вы же сами говорите: созвездия разбегаются друг от друга.

— То созвездия…

И вдруг будто что-то оборвалось во мне: она сейчас уедет, и я больше никогда не увижу эту удивительную женщину с черными волосами! «Жигули» поднимутся на зеленый холм, стремительно скатятся вниз, и только что открытое мною ослепительное созвездие Волосы Вероники навсегда исчезнет из глаз…

— Вероника-а! — закричал я, срываясь с места. — Стойте!

Она выглянула через боковое окно. Блестящей черной струей выплеснулись наружу ее волосы.

— Вы что-то позабыли в машине? — без улыбки смотрела она мне в глаза.

— Вас! — вырвалось у меня.

— Ну вот, начинается… — сухо сказала она. — Телефон? Адрес? Или свидание на ступеньках городской Думы?

— Можно, я потрогаю ваши волосы? — и, не дожидаясь ее согласия, в обе ладони взял теплую тяжелую черную прядь.

— А теперь до свидания, Георгий… — она сдержалась и не назвала меня по отчеству.

— Приезжайте, Вероника, — сказал я. — Ну что вам стоит? Это так близко отсюда. Деревня Кукино.

— Вы смешной, Георгий, — улыбнулась она. И эта улыбка была очень хорошей. Доброй и немного грустной.

«Жигули» рванулись вперед, а я столбом стоял на дороге и смотрел вслед. Я еще видел через заднее стекло, как на освободившееся переднее сиденье, поближе к хозяйке, перебрался Джек. В этом месте шоссе взбирается с холма на холм, машина скоро провалилась в глубокую ложбину, через некоторое время, уменьшившаяся вдвое, возникла на бугре и, блеснув никелированным бампером, совсем скрылась из глаз. С холма степенно спускался рефрижератор. Издали он напомнил соединенные вместе два спичечных коробка.

Наверное, я долго стоял на обочине, не слыша и не видя машин, проносящихся мимо. Я пребывал в каком-то странном состоянии: мне почудилось, что я отчетливо вижу на солнечном небе созвездие Волосы Вероники.

— Садись, подвезу, — вывел меня из забытья голос шофера, притормозившего рядом свой «КамАз». Белые зубы шофера сверкнули в улыбке. — Тебе туда? — кивнул он в сторону Ленинграда.

— Разве ее теперь догонишь? — вздохнул я.

— Кого? — улыбался словоохотливый парень. — Если я раскачаю свою старушку — сто десять выдает.

— Ты знаешь, где находится созвездие Волосы Вероники? — спросил я.

— Никак на солнце перегрелся? — озадаченно по смотрел на меня шофер. — Печет как в Африке.

Посмеиваясь, он поехал дальше, а я завернул в закусочную, стоявшую на развилке двух дорог. Есть не хотелось, да и несколько бутербродов с засохшим сыром не способствовали пробуждению аппетита. Буфетчица сказала, что до Кукина двенадцать километров: шесть по асфальту, а остальные шесть по проселку. Автобус туда ходит два раза в день. Вечерний уже ушел, теперь надо ждать до утра.

Я вышел на узкое заасфальтированное шоссе, оно было в выбоинах с аккуратными квадратными дырками, видно, дорожники подготовили к ремонту. Вдоль шоссе тянулось поле с цветущей гречихой. Над ним стоял гул. Я не сразу сообразил, что это пчелы собирают нектар с красноватых невзрачных цветов. За полем на холме открывалась небольшая деревушка, посередине которой царствовал великан дуб, а еще дальше, сливаясь в сплошную зеленую массу, виднелась зубчатая кромка соснового леса. Над ним, растолкав кучевые облака, набухала синяя туча. Ласточки низко проносились над дорогой, их крик еще нежно звенел в воздухе, а птиц уже было не видно. Впереди маячила деревянная тригонометрическая вышка. Снизу она была широкой, а кверху суживалась и заканчивалась остроконечным шестом, казалось уткнувшимся в середину белого облака.

Я шагал по пустынной дороге, непривычно чистый для горожанина воздух с давно забытыми запахами цветущих медоносных трав, высушенного сена и озерной свежести кружил, дурманил голову. Хотелось свернуть на обочину, плюхнуться навзничь в невысокую гречиху и долго лежать, бездумно глядя в синее небо и слушая пчелиный гул.

Это такая редкость теперь: пустынная дорога, живописная природа, высокое чистое небо над головой, первозданная прозрачная тишина и ты. Меня стало охватывать чувство слитности с окружающей природой. Вдруг ноги в туфлях властно запросили свободы, я присел на черный неровный камень и разулся. Давно я не ступал босыми ступнями по земле. Первое время малейший камешек, сучок заставлял меня подпрыгивать и поджимать ногу, потом стало легче, и скоро я уже не замечал, что иду по дороге босиком, а связанные шнурками полуботинки болтаются на плече. Увидев высокий розовый цветок, я нагнулся над ним и долго с удовольствием вдыхал слабый аромат. Небольшая ящерица грелась на плоском камне и бесстрашно смотрела на меня. Белые и коричневые бабочки перелетали дорогу, садились на асфальт и снова взлетали. Где-то в кустарнике мелодично тренькала невидимая птица. Густой гул шмеля ворвался в уши и так же скоро оборвался: шмель нырнул в гречиху. Когда позади послышался шум приближающейся автомашины, я не стал поднимать руку. Эти двенадцать километров я пройду пешком. И пусть туча над тригонометрической вышкой соберется с силами и разразится надо мной обильным дождем. Он смоет с меня городскую пыль, и я пришлепаю босиком в деревню чисто умытый хлесткими серебристыми струями.

Глава девятая

Лодка медленно плывет к жерлице, привязанной к воткнутому в дно шесту. На солнце посверкивает распущенная жилка. На веслах дядя Федор, я сижу на носу деревянной плоскодонки и дожидаюсь, когда тихая озерная гладь всколыхнется и разбежится кругами от сиганувшей прочь пойманной щуки.

— Мимо, — негромко говорит дядя Федор и отворачивает в сторону. Ему не нужно и подъезжать к жерлице, он и так видит, что щука сошла.

Одну за другой мы объезжаем поставленные с вечера жерлицы, и только пока с двух я снимаю по щуке. Скорее, по щуренку, самый большой едва потянет килограмм. Ловля на жерлицы захватила меня: подплываешь к шесту с распущенной жилкой, и вдруг где-то в стороне у лопушин громко взбулькивает, жилка натягивается, березовый шест начинает кивать, а ты торопливо обеими руками выбираешь пружинящую жилку, стараясь не допустить слабины, иначе щука может сорваться с тройника. И вот наконец у борта из чайной с ртутными искорками глубины показывается хищная вытянутая пасть со злыми выпученными глазами. Хвост бьет по воде. Ловко, одним рывком переваливаешь изгибающуюся рыбину через борт. Щука в лодке, а в воде посверкивает ее чешуя, которую сейчас начнут атаковать мальки. Дядя Федор освобождает добычу от тройника и привычно переламывает хребет у самой шеи. На это мне смотреть неприятно. И щука затихает, еще какое-то время раскрывает и закрывает зубастую пасть, глаза ее мутнеют, кожа сохнет, и она скоро становится деревянно неподвижной. Вся ее красота бледнеет, исчезает. Принято считать, что рыбы — бесчувственные твари, но я убежден, что им так же больно, как и всем другим живым существам. Мой азарт разом улегся, когда я увидел в выпученных покрасневших глазах щуки боль… Щука долго боролась за свою жизнь, но сойти с крючка не удалось, может, она кричала на все озеро, молила о пощаде, да вот беда — мы неспособны услышать рыб…