Распутывая прошлое - Калия Рид

Наши страхи довлели над нами всю ночь.

ГЛАВА 24. ПРАВДА И СПОКОЙСТВИЕ

— Думаю, снег будет идти вечно, — произношу я. Мое дыхание, вырывающееся через губы, находящиеся всего лишь в нескольких дюймах от окна, заставляет стекло запотевать.

Солнце частично скрыто тусклыми, серыми облаками. Не смотря на это, ему по-прежнему удается отражаться от снега, заставляя его сверкать.

Никакого ответа. Все в комнате отдыха утонули в своих умах, проблемах и боли. У каждого из них своя история. Я отвожу глаза от улицы и осматриваюсь.

Напротив меня сидит женщина. Та самая женщина, что сидит с Притворяющейся Мамочкой во время групповой терапии. Сейчас она пристально смотрит на улицу. Эта женщина не открывала рот с тех пор, как села, а произошло это уже около трех часов назад.

Ни улыбки.

Ни слез.

Ничего.

Мне хочется узнать ее историю. Хочется узнать, что привело ее сюда. Я могу гадать весь день, но понимаю, что никогда не узнаю правду.

Я выдыхаю и стучу пальцами по столу. Здесь так тихо, что от этого становится не по себе. Тот тип тишины, от которого болят твои уши. Из-за происходящего кажется, будто время движется мучительно медленно, заставляя тебя думать, что ты в любой момент лишишься разума.

— Мы не выберемся отсюда, — говорю я вскользь. Женщина не произносит ни слова, но я продолжаю наш односторонний разговор. — Мы все теряем тут слишком много времени, которое никогда уже не сможем вернуть.

Она моргает, и зовите меня сумасшедшей, если хотите, но мне кажется, что она выбрала такой способ, чтобы показать мне, что слушает меня. Думаю, она согласна.

— Что у тебя осталось за пределами этих стен? — спрашиваю я ее.

Никакого ответа.

— У тебя есть семья? Друзья, которые ждут тебя?

Она медленно моргает. Я устаю от попыток расшифровать ее моргания и сдаюсь.

Мы сидим в тишине.

— «Господь предлагает всем людям выбор между правдой и спокойствием. Выбери то, что тебя устраивает, ведь ты никогда не можешь иметь все и сразу».

Я поворачиваюсь. Притворяющаяся Мамочка сидит за столом напротив меня. Она не сводит глаз с этой чертовой пластиковой куклы.

— Что?

— Это сказал Ральф Уолдо Эмерсон[4], — произносит она, поглаживая по щеке пластиковую куклу. — И он прав. Мы не можем иметь и то, и другое. Мы должны выбрать что-то одно.

Я разворачиваюсь на своем стуле. Моя спина прикасается к стене, и я скрещиваю руки. — И ты думаешь, что мы все хотим и того, и другого?

— Ну..., — произносит она медленно. — Мы до сих пор тут, не так ли?

От ее слов мое сердце замедляется. Я сглатываю. — Как давно ты здесь? — спрашиваю я.

Она смотрит на меня. Её кобальтово-синие глаза пронизывают меня. Даже несмотря на то, что она сумасшедшая, я вижу в ней знания, далеко превосходящие свои собственные. Знания, которые могут дать тебе лишь опыт и боль.

— Три года, — отвечает она.

Это место – эта тюрьма – превратилось в ее дом.

— Большинство людей проводят здесь всего пару месяцев. Они перестают бороться за свою правду. Они принимают то, кем являются, и уходят.

Мой подбородок поднимается; мне не нравится направление, по которому движется этот разговор. — А что насчет тебя? — спрашиваю я ее. — В чем заключается твоя правда?

Она указывает на окно. — Моя правда скрывается где-то там. Я не хотела знать ее три года назад, и до сих пор не хочу.

Я выпрямляюсь на своем стуле. Всего лишь в двух шагах от меня находится человек, которым я не хочу стать. Я не хочу быть запертой в «Фэирфакс» до конца своих дней. Я не позволю этому случиться.

Притворяющаяся Мамочка знающе улыбается и наклоняется ближе. — Твоя правда тоже снаружи, не так ли? — произносит она.

Мой стул скрипит, когда я встаю. Притворяющаяся Мамочка смотрит на ребенка. Вместо того, чтобы петь сладкую колыбельную своему пластиковому ребенку, она поет старый гимн, который посылает мурашки по моей спине.

Она чертовски сумасшедшая. Все вокруг меня чертовы психи.

Я медленно выхожу из комнаты и направляюсь по коридору, ускоряя шаг.

Я не сумасшедшая. Я не такая, как они.

Я знаю, что это не так.

Дверь моей комнаты хлопает позади меня. Я быстро осматриваю комнату. Отца Ланы сегодня здесь нет.

Я расхаживаю, представляя замерзшую сосульку, все еще висящую на слабой, голой ветке. Не смотря на минусовую температуру и сильные ветра, она отказывается падать.

Я падаю на кровать и начинаю смотреть в потолок. — Ты не сумасшедшая, — громко говорю я самой себе. — Ты не будешь находиться здесь вечно. — Я вдыхаю. — Ты не одна из них.

Думаю, наконец, я начинаю понимать, как много времени потеряла здесь. Знаю, она утекло мимо меня, но осознание этого, наконец, врезалось в меня, словно товарный поезд.

Я могу мечтать. Могу представлять и надеяться, но так я никогда ничего не изменю. И самое ужасное во всем этом, что я сама это осознаю. Я понимаю, что в этой истории есть нечто большее. В меня на полной скорости движется еще один поезд. Но пока я еще не вижу его. Я лишь слышу, как слегка дрожит земля. Как дрожат пути под ногами. Я слышу ревущий свист….

Но не могу двинуться с места.

Все, что я могу сейчас делать, это надеяться, что когда он ударит, я умру быстро. За пару секунд…

— Я не сумасшедшая, — повторяю я. — Не сумасшедшая. Не сумасшедшая...

ГЛАВА 25. РАСШАТЫВАЯ ПРОШЛОЕ

Этой ночью я не вижу снов ни о Лаклане. Ни о Максе.

Я вижу сны о Лане.

Ей двенадцать. Ее длинные волосы заплетены во французскую косу. Она только поела и помыла за собой тарелку. Ее учитель будет здесь в течение десяти минут. Каждый день они встречаются в свободной комнате наверху, чтобы проводить занятия. Лана начинала с социальных наук, а затем переходила к математике. Посреди дня будет небольшой перерыв на обед, после которого у нее будет час для чтения. Последние два урока - английский и физическая культура, но Лана использует их в качестве дополнительного времени, в течение которого она могла бы объезжать свою лошадь.

Кому-то ее жизнь покажется невероятно скучной, но она любила свою простую рутину.

Она закрыла кран, вылила воду из тарелки, после чего поставила ее сушиться. Именно в тот момент она почувствовала его.

Ее тело застыло, когда появился отец. Ее мышцы напряглись, и все, что она могла делать, это смотреть прямо, считая плитку за раковиной. Её отец встал позади нее, прижав свое тело к ней. Он пальцами прикасается к ее косе.

«...45, 46...» - бормочет она. Ее глаза пробегают по гладкому кусочку плитки. Квадратные кусочки были настолько малы, что она могла считать их целыми днями.

— Какие замечательные волосы, — говорит он.

«…65, 66…» …Ее рот отчаянно двигается. Ее руки дрожат, но она стоит прямо, ожидая, пока отец перестанет говорить и прикасаться к ней.

Она ждет, но он не двигается.

— У тебя обед в 11.30, правильно? — произносит отец. Его борода касается ее кожи. Запах табака смешался с запахом кофе. Не самый приятный вкусовой микс.

«…71, 72, 75...» … Она запуталась. Это мгновенно сбивает ее. Ее сердце начинает дико колотиться в груди. Легкие начинают сжиматься, делая дыхание поверхностным. Она не может ясно мыслить.

— Лана?

Она сглатывает. — Да, в это время у меня обед.

— Хорошо, — он отходит назад. — Тогда увидимся позже.

Он уходит. Задняя дверь захлопывается следом за ним. Лана приваливается к стойке, чувствуя облегчение от его ухода, и страх из-за того, что он вернется.

Мои глаза распахиваются.

Двенадцатилетняя Лана склонилась прямо надо мной. Ее глаза налиты кровью из-за слез. Коса ослабла, и пряди свисают вдоль лица. На ней розовая футболка с цветочками и пара джинсов со слегка закатанными штанинами и отпечатками пальцев от мела.