В плену подозрений - Джон Макдональд

— Побойся бога, Ники!

— Мне хотелось бы, чтобы ты был сам с собой честен, Геван. Только так мы сможем начать все правильно. Дорогой, второй шанс такая редкая возможность, что на нее не жалко никаких усилий и времени. Да, я причинила тебе страшную боль. Но ведь и себе тоже не меньше! Неужели ты не видишь? Эти четыре года были для меня такими же ужасными, как и для тебя. Поэтому вряд ли стоит пытаться продолжать меня наказывать даже такими вещами, как борьба против Стэнли. Он ведь на самом деле очень хороший управляющий, и, кроме того, у тебя лично против него ничего нет и не может быть.

— Слишком уж он приятный и благовидный. При этом умудрился выгнать много хороших, испытанных людей, и у меня возникают законные сомнения насчет его методов руководства. Но какое, черт побери, все это имеет отношение к нам?

— Самое непосредственное, поскольку ставит твое чисто эмоциональное неприятие на достаточно логическую основу.

Почувствовав мое слабое движение плечом, она освободила кисти моих рук. Я закурил сигарету. В мгновенном пламени спички увидел четкие черты ее овального лица, высокие скулы, большие глаза... Становилось заметно холоднее. Мы медленно пошли вверх по склону назад к дому. Дому, который мой брат построил для своей жены.

— Тебе придется мне кое-что объяснить, — сказал я. — Ведь мы говорим вроде о нас, и только нас, и вдруг, совсем как черт из табакерки, выпрыгивает этот Стэнли Мотлинг и проблема управления нашей компанией. Какая между всем этим может быть связь? Какая, черт побери, тебе разница, кто именно будет ею управлять — Мотлинг, или Грэнби, или Джо Сэнвич, или кто-нибудь другой? В чем, собственно, дело?

Ники шла низко опустив голову, почти не отрывая ног от травы.

— Дело в том, что мне хотелось бы сразу расставить все по своим местам, чтобы ты не воспринимал любое мое слово в ином свете, совсем не так, как я имела в виду.

— Не торопись. Подумай.

Последовало долгое молчание, затем она вздохнула, неожиданно остановилась, повернулась ко мне лицом:

— Может быть, мое объяснение покажется тебе слишком запутанным, может, даже слишком женским взглядом на все, что сейчас происходит, но я постараюсь объяснить мою точку зрения. Ну, во-первых, Стэнли Мотлинга пригласил управлять компанией не кто иной, как сам Кендал Дин. Можешь смеяться надо мной сколько хочешь, но у меня на самом деле имеются определенные моральные обязательства перед твоим братом, и я считаю моим прямым долгом их исполнять. Да, жизнь у нас с ним, к сожалению, не сложилась, и не он один в том виноват. Кен делал все, что было в его силах. Мы оба, каждый по-своему, старались сохранить нашу семью. Он был очень хорошим человеком. Ты знаешь это.

— Я не смеюсь.

— Спасибо, Геван. Хоть за это... Во-вторых, для нас с тобой совершенно неожиданно все, что здесь произошло и происходит, стало чем-то вроде испытания. Просто тебя здесь слишком долго не было, дорогой, и о Стэнли ты мало что знаешь. Практически вообще ничего. Поэтому и воюешь с ним, используя его как средство в борьбе со мной. Ну и чего мы с тобой достигнем, если в душе ты будешь продолжать пытаться меня унизить или уничтожить? На что будет похожа наша совместная жизнь? И, кроме того, Геван, есть еще одна вещь, может быть самая важная: я более, чем кто-либо другой, понимаю и, в отличие от всех других, принимаю близко к сердцу твое ощущение ответственности. Оно гнетет тебя. Ну, предположим, ты выкинешь Стэнли. Что дальше? Грэнби не справится, и ты прекрасно это понимаешь. Впрочем, равно как и он. Значит, тебе в любом случае придется оставаться здесь, чтобы помогать ему, значит, ты неизбежно будешь все больше и больше втягиваться во все это, значит, и мне тоже придется быть здесь хотя бы для того, чтобы быть вместе с тобой. Но, господи ты боже мой, ведь я хочу уехать отсюда! Навсегда и только с тобой! Пойми, именно здесь моя жизнь чуть не полетела под откос, Геван. Не думаю, чтобы я хоть день, хоть минуту, хоть когда-нибудь смогу здесь быть счастлива. А нам с тобой так нужно счастье! Так нужно! Ты же знаешь.

Я бросил взгляд на темный силуэт дома. В тот момент ничто в мире не казалось таким надежным и одновременно таким уязвимым. Интересно, что бы о ее аргументах сказал дядя Ал? И кстати, о мотивах тоже. Не знаю почему, но дом выглядел совсем как огромная, мрачно затаившаяся мышеловка, только и выжидающая, когда в нее попадется очередная жертва. Мой брат Кен сам ее построил и сам первый же в нее попался. Что-то в нем вдруг безжалостно сломалось, а что-то другое тайно и подло убило. Боже мой, все так неопределенно, все так неуловимо... Эта немыслимая, роковая женщина... Ведь, по сути дела, я ее никогда не знал и, впрочем, вряд ли когда-нибудь узнаю.

— Нет, не знаю, — неожиданно громким и хриплым после долгого молчания голосом ответил я. — Сначала мне надо во всем разобраться. Вернуться в город. Там у меня дела.

Честно говоря, я ожидал бурных возражений, просьб, категорических требований, что нам нужно все решить здесь и сейчас, но вместо всего этого Ники ласково похлопала меня по плечу и по-своему даже нежно прошептала:

— Дорогой, все случилось слишком быстро, слишком неожиданно, я знаю. Всего сразу не сделаешь. Так не бывает. Но ведь у нас есть время, любимый, нам хватит. Не сомневайся.

Мы подошли к моей машине. Я открыл дверцу и повернулся к Ники, чтобы попрощаться. Она оказалась намного ближе, чем я ожидал. Быстро прижалась ко мне, расстегнула пуговицы моего пиджака, просунула туда руки и крепко сцепила пальцы за моей спиной, упершись своими твердыми, требовательными грудями прямо в меня. Не желая стоять как дурак, с опущенными по бокам руками, я тоже обнял ее. Правда, только слегка, не прижимая, вроде как бы из вежливости, никак не обозначая четкого сигнала, что тоже хочу это делать.

— Каким же ужасным образом он от нас ушел, — невнятно пробормотала она.

Ее артикуляция уже начинала терять привычную четкость, голос приобретал знакомую глубину и хрипловатость, дыхание становилось все более и более прерывистым, тело постепенно обмякало...

— Разве мы не...

— Нам не нужны слова, Геван, — перебила она меня. — Неужели не видно? Тем более, что опасный поворот мы, слава богу, уже прошли. Теперь все стало намного проще. Ты же знаешь, голодные еду на вкус не пробуют, они ее сразу же пожирают. Набивают желудки, не тратя времени. Как можно быстрее. Иногда даже слишком быстро. Это зов природы, дорогой. Против него не устоишь. Тут уж ничего не поделаешь.

Ее горячее, жаркое дыхание обвивало мое горло, словно петля.

— Мы не должны были позволять, чтобы это случилось...

— Я знаю, знаю, знаю! Но оно случилось, оно уже есть, и почему бы теперь не взять от него все самое лучшее? Мы уже не умираем с голоду и можем позволить себе побыть гурманами. Давай зайдем внутрь, дорогой, и позволим себе настоящее удовольствие. Насладимся всеми запахами и ароматами. Не будем пожирать все сразу. Будем пробовать все по кусочку. Медленно, долго, со вкусом...

Она бормотала и бормотала, но тихое, монотонное журчание ее слов становилось все менее и менее разборчивым — будто совсем рядом протекал горный ручеек или кружил в воздухе большой рой пчел, — а тело начало медленно и ритмично пульсировать. В последнюю секунду, прежде чем окончательно потерять голову и на веки вечные провалиться в преисподнюю, я все-таки нашел в себе силы медленно, но решительно оторвать ее от себя. На расстояние вытянутой руки. В мерцающем свете ночных звезд было отчетливо видно, как она от неожиданности сначала растерянно поднесла сжатые кулачки к щекам, как бы пытаясь восстановить равновесие, а затем резко выпрямилась.

— Да, конечно же ты прав, дорогой. Абсолютно прав, — сказала она точно таким же тоном, каким договаривалась о чем-то совсем не важном по телефону.

— Не более одной вины за один раз.

— Полагаю, мне следовало бы чувствовать себя достойной презрения, но я почему-то этого не ощущаю. У тебя, Геван, потрясающая способность превращать меня в... в некую страстно дышащую вещь. Делать из меня бездушную, расчетливую секс-машину. Практически мгновенно, без какого-либо предупреждения. Это что, ублажает твое мужское эго?

— Спокойной ночи, Ники.

— С дружеским поцелуем, само собой разумеется, — отозвалась она и снова приблизилась почти вплотную.

Я нежно, но вежливо, скорее даже формально, поцеловал ее в щеку и сел в машину. Ники рассмеялась и назвала меня трусом. Затем с озорным выражением лица и какой-то загадочной улыбкой наклонилась к открытому окошку:

— Надеюсь, ты отдаешь себе отчет, что, стараясь полностью соблюдать принятые условности, ты обманываешь нас обоих. Потому что в следующий раз нам снова придется делать все спонтанно и яростно, а совсем не так, как мы хотим. Возвращайся поскорее или... или наберись смелости, прояви благородную слабость, непоследовательность и выходи из машины прямо сейчас. Я не буду над этим подсмеиваться, обещаю.