Имперские истории - Денис Юрин

Тонкие, подвижные губы двадцатилетнего паренька растянулись в искренне дружелюбной улыбке. Накрашенные ресницы заморгали, а руки как-то странно изогнулись, держа на уровне груди пустой поднос. Вид молодого мужчины был настолько омерзителен, что гному вдруг захотелось со всей силы заехать ему каблуком по зубам.

– Тушеной капусты, свинины, отварной или жареной, пива и огурцов. – Пархавиэлю все-таки удалось подавить душевный порыв и сделать заказ.

– Такого не держим, – пропел юноша, закатив к потолку накрашенные глазки. – Наши посетители люди воспитанные, они терпеть не могут грубости и грубую пищу.

– Так я вроде еще и не хамил, – развел руками пораженный отказом гном.

– Как же не грубил, а разве не оскорбление заказывать такие омерзительные, гадкие вещи? Счастье, что повар не слышал. Ах, бедный Жано, он не выдержал бы такого… – тяжело вздохнул юноша и, вдруг погрузившись в печальное раздумье, удалился.

– Мяса тащи да овощей каких! – выкрикнул гном ему вслед.

Разносчик презрительно фыркнул и отмахнулся от Пархавиэля рукою так же небрежно, как стряхивают крошки со стола.

– Ну зачем ты мальчика обидел, он же такой милый, – пропел нежный голос за спиной.

Пархавиэль почувствовал, как на его плечо легла чья-то рука и кто-то томно, с придыханием задышал в самое ухо.

– Ты почему такой сердитый? Просто злюка какая-то… – шептал мужской голос, а мягкая ладонь начала оглаживать его шершавую щеку.

Вдруг до гнома дошло, почему таверна называлась «Голубчик» и почему у всех мужчин накрашены губы. Не столько со злости, сколько со страху, Пархавиэль вцепился зубами в начавшую расстегивать ворот рубахи руку, а затем, опрокинув стул, вскочил из-за стола и, как обезумевший носорог, сметая все и всех на своем пути, кинулся к выходу.

Только пробежав без оглядки более двух сотен шагов, гном остановился и решил посмотреть, нет ли погони. К счастью, его не преследовали. Мысль о том, что бы могло случиться, пойми он что к чему чуть позже, была настолько противна, что ему захотелось вернуться и сжечь проклятый притон, пристанище жеманных «мужчин», позабывших о своей истинной сути.

Изменение тактики дальнейших действий также не принесло плодов. Карман Пархавиэля оставался по-прежнему пуст, а время шло. Бродивших в одиночку по городу было много, но на них или никто не нападал, или обстоятельства не позволяли гному воспользоваться плодами победы.

Пожилой толстячок в атласных, запачканных грязью трико и рубашке с оторванными манжетами, с трудом перебирая пухленькими ручками по стене, полз домой. Жил он явно в верхней части города, но заплутал и теперь, как бабочка, летящая на огонь, брел на свет горевшего в конце проулка фонаря. Оступившись, богатый купец, а может, уважаемый член городского совета упал и забарахтался в луже, пуская газы рыгая и взывая о помощи несвязным бормотанием, то и дело срывавшимся на визгливый крик.

Возиться с пьяным не хотелось, но когда пуст карман, приходится возиться в грязи. Засучив по локоть правый рукав, Пархавиэль ухватился за ворот рубахи ушедшего в заплыв толстяка и волоком вытянул его на сухое место.

– Куда тебя? – спросил гном у пьянчужки, предварительно приведя его в чувство несильными ударами по щекам.

– Домой, – промычал стопятидесятикилограммовый тюк жира и показал рукой в сторону фонаря.

Незнание куда идти, удушающий смрад винных паров, текущие изо рта ноши слюни и вялое брыкание были далеко не всеми неудобствами, но душу гнома согревало предвкушение, сколько звонких серебряков отсыплет жена богатого толстяка, благодарная за доставку драгоценного сокровища.

Пархавиэль дотащил тело до указанного фонаря, посадил его на землю и после того, как немного перевел дух, стал легонько шлепать по щекам. На двадцать пятом ударе тучный, потный мужчина наконец-то приоткрыл тонкие щелочки слезившихся глаз.

– Куда?! – проорал на ухо толстяку гном, пытаясь узнать направление дальнейшего движения.

– Там, – с трудом произнес мужчина, затыкав сарделькой в перстне себе в живот.

– Что «там»? – прокричал Пархавиэль, стараясь разобрать невнятное бормотание, исходившее вместе со слюной и причмокиванием изо рта.

– Там… плохо… плохо совсем… – выговорило тело и, резко подавшись вперед, оросило новые сапоги и штаны гнома разноцветным содержанием желудка.

– Да чтоб тя! – заорал не успевший своевременно отскочить в сторону гном.

Именно на этот крик в проулок и вбежал слуга в ярко-зеленой ливрее и с факелом в руках.

– Тут он! Господин здесь! Быстрее сюда, какой-то недомерок по его карманам шарит!

Наконец-то Пархавиэль нашел хоть кого-то, на ком можно было выместить злость: за неудачную ночь, за нелегкий труд, за «недомерка», за перепачканные сапоги… Плюнув пару раз на ладони, гном вырвал из забора палку и решительным шагом направился в сторону дурака, неправильно истолковавшего его благородный, хотя и не совсем бескорыстный поступок. Однако проучить глупца не удалось. С соседней улочки выбежало более двух десятков таких же ярко-зеленых слуг, вооруженных палками и факелами.

Пархавиэль не помнил, сколько ему пришлось бежать и прыгать через заборы, как долго он петлял между домами, пока последний из разъяренных преследователей не потерял его из виду. Погоня и тщетность всех предпринимаемых действий истощила силы бывшего караванщика. Пархавиэль подумал-подумал, почесал вспотевшую бороду и принял решение вернуться в гостиницу. Ему не везло, с этим нельзя было ничего поделать. Дальнейшие попытки заработать честным трудом ночного заступника не привели бы ни к чему, кроме еще большей усталости, окончательно испорченной одежды, синяков да шишек.

На обратном пути гном совершил еще несколько самоотверженных подвигов, включая спасение неверной жены от гонявшегося за ней с тесаком мужа и прекращение зверского избиения недостаточно ловкого шулера, но денег в награду так и не получил. Неожиданно вставшая на защиту супруга развратница чуть не повыдергивала все волосья из его бороды и перебудила пронзительным верещанием два-три квартала. Шулер поступил честнее: он незаметно исчез и даже ничего не украл.

«Непруха, сплошная непруха, – печалился гном, пробираясь окольными путями к гостинице. – Я знал, что так будет, но надеялся на лучшее, идиот. Впредь нужно слушаться гласа рассудка. Раз он сказал: „…в городе ничего не заработаешь…“, значит, отсыпайся, Парх! Иди на бочок и храпи, а не по подворотням до зари шастай!»

Забрезжил рассвет. Пархавиэль брел по пустынной улочке, понуро опустив голову и отсчитывая последние сотни шагов до мягкой постели. Громкие выкрики, топот бегущих ног и бряцанье оружием не тревожили погрузившегося в размышления гнома. Он слышал их, но не обращал внимания. Гнались не за ним, а он сам никого больше не собирался спасать каждый день в большом городе кто-то за кем-то гнался, а кто-то кого-то грабил, насиловал и убивал. Знать бы еще, где и когда, чтобы избегать опасностей, или наоборот, встречать их добротными ударами увесистого кулака. Вот тогда бы была жизнь; не жизнь, а сказка!

Внезапно из-за угла дома вынырнула фигура в черном. Рослая женщина, по меркам гнома любой человек великан, налетела на Пархавиэля, споткнулась об него и, увлекая за собой, повалила на мостовую.

«В этом городе так принято знакомиться, что ли?» – почему-то пришло в голову гнома, активно заработавшего всеми четырьмя конечностями, чтобы выползти из-под навалившегося на него тела. Одетая в мужское платье незнакомка тоже интенсивно забарахталась, пытаясь то ли подняться, то ли задушить Пархавиэля. Гном так и не понял, чего же именно от него хотела женщина.

Вскочить на ноги Пархавиэль успел, а вот расспросить торопыгу нет. Из-за того же самого угла выскочил обнаженный по пояс мужчина и занес над головой путника острый кривой кинжал. Сталь лезвия зловеще блеснула в лучах восходящего солнца. Рассудок покинул гнома, кого-то в такие мгновения охватывает панический страх, а Пархавиэль обычно, наоборот, закипал от злости.

Отработанным годами кулачных боев ударом из-под низа в скулу Пархавиэль глубоко погрузил кулак в пах нападавшего. Прием был нечестным, но Зингершульцо был не виноват, что люди такие высокие. Мужчина согнулся пополам и взвыл, выкатив глаза, выдвинув вперед и без того выпирающую нижнюю челюсть и зажав обеими руками разрывающееся от боли место.

«Силен паразит, другой бы по мостовой катался!» – подумал гном, собираясь нанести второй, финальный удар кулаком в раскрытый рот. Но тут за спиной возникло движение. Поднявшаяся девица тоже выхватила кинжал и взмахнула руку, чтобы одним быстрым и точным движением перерезать противнику горло. Пархавиэль услышал свист стали. На время оставив скакавшего вприпрыжку в покое, гном резко пригнулся с разворотом назад, упав на спину, ушел из-под косого удара кинжала и впился зубами в аппетитное бедро девицы.