Во главе двух академий - Лия Лозинская

Она селится в захолустье, в маленькой деревеньке сына, в крестьянской избе, затерянной в северной части Новгородской губернии; мимо окон гонят ссыльных из Петербурга в Сибирь...

«...Сколько раз я благодарила создателя, что была избавлена от обязанности являться при дворе в царствование Павла, – читаем мы в «Записках». – Сколько мне пришлось бы перенести горя и тревоги, так как природа отказала мне в искусстве притворяться, столь необходимом при общении с государями и еще более с их приближенными, и на лице моем ясно отражались отвращение, презрение и негодование, волновавшие мою душу...»

Дашкова рассказывает о том, как проводила она, привыкшая к деятельной жизни, долгие зимние вечера в ссылке. Книг и бумаги было мало, и княгиня занимала себя тем, что рисовала на белом деревянном столе деревенские пейзажи, то, что она видела за низким избяным окном. Когда стол оказывался весь зарисованным, картины тщательно смывали и соскабливали, и можно было рисовать снова.

Дашкову пугает весенняя распутица, грозившая на несколько месяцев окончательно отрезать ее от мира. Она пишет дальнему своему родственнику Репнину с просьбой о заступничестве и не скоро, через третьи руки, получает ответ, полный страха и опасений. Репнин советует Дашковой в качестве «кавалерственной дамы» написать на имя императрицы и вложить в это письмо просьбу к Павлу I дозволить ей вернуться в Троицкое «и там заключиться в уединении».

«Вот все, что я могу Вам посоветовать. Помните, что я это делаю в величайшей тайне и прошу, чтобы это осталось исключительно между нами и чтобы никто решительно этого не знал. Не подвергайте меня опасности. Сожгите это письмо немедленно по прочтении и не пишите мне больше...»43

Екатерина Романовна не выполнила просьбу Репнина сжечь письмо, но совету его она последовала. Ей рассказывали позднее, что ее письмо привело Павла в ярость, он тут же приказал отправить курьера с приказанием отобрать у нее перья, бумагу, карандаши и запретить переписываться с кем бы то ни было. Тогда якобы супруга государя обратилась за помощью к его изобретательной фаворитке Нелидовой, и та нашла верный ход. Перед глазами Дашковой рисовалась бурлескная сцена: жена и фаворитка поддерживают царственного младенчика, в руки которого вложено прошение ссыльного президента Российской академии. «Мария Федоровна и Нелидова осыпали размягченного деспота тысячами ласк», и Дашковой разрешено было вернуться в Троицкое и безвыездно жить там.

«Летом я спокойно начала свои сельские труды... время мое было занято сполна... В ненастные дни я не выходила из комнат, рисуя в это время чертежи планов для новых построек и садов, или занималась в своей библиотеке...».

В 1801 г. со смертью Павла I опала Дашковой кончилась. Должно быть, члены Российской академии обратились к Дашковой с просьбой снова встать во главе учреждения, ею созданного. Сохранился ее ответ непременному секретарю И.И. Лепехину:

«Государь мой Иван Иванович!

Прошу за меня объяснить Российской академии, сколь сделанное мне предложение от членов оной, изъявившее желание их, чтоб я восприняла на себя прежнее звание председателя, для меня лестно. Поставляя себе за честь такое ко мне расположение почтенных моих сочленов, искренно желала бы я посвятить пользам Российской академии, будучи к тому обязана долгом, яко ее член, если б силы моего здоровья дозволяли мне безотлучное здесь пребывание. Я надеялась бы больше на мою ревность, нежели на слабые мои способности, надеялась бы на усердие мое к пользам Академии, коей существованию, скажу, не обинуясь, я содействовала: но неудобовозможность по болезненному моему теперешнему состоянию удовлетворить во всем пространстве обязанностям звания, мною носимого прежде, не препятствует мне, однако же, признать согласно с Вами сию истину, что почтенному собранию Академии Российской председатель нужен по многим отношениям»...

Далее Дашкова выражает надежду, что выбор обратится на такую особу, «коя... будет пользу Академии и ее славу поддерживать». «Вы же сами, – продолжает она, – примите уверение в том почтении и дружбе, кои я всегда к Вам имела и с коими навсегда пребуду.

Ваша, государь мой, покорная услужница княгиня Дашкава»44.

Письмо писалось, должно быть, под диктовку. Рукою Дашковой начертаны только последние четыре слова.

Дашкова присутствовала на коронации Александра I, но при дворе не осталась. Со свойственным ей здравомыслием она понимала: ее время кончилось.

Легенда о Дашковой

О последнем десятилетии жизни Дашковой, совпавшем с первым десятилетием нового века, рассказывают воспоминания Мэри Брадфорд и сестры ее Кэтрин Уильмот. Особенно ценны свидетельства Мари. Она поехала в Россию по совету своей родственницы Гамильтон на год или два, а прожила у Екатерины Романовны целых пять.

Мэри Уильмот (тогда она носила это имя) не успела еще осмотреться в Петербурге, где «у берегов великолепной Невы, возле понтонного моста» причалил корабль, доставивший ее из Англии, как оказалась в плену легенды о Дашковой. («Меня осаждали на каждом шагу сплетнями...»1)

Ей рисовали портрет старой тиранки с необузданным нравом, скупой до того, что она собирает и рассучивает старые, потускневшие аксельбанты, а витки продает; отшельницы, живущей в угрюмом уединении, которое изредка нарушается старыми екатерининскими вельможами, собирающимися за карточным столом, где идет далеко за полночь большая игра (и Екатерина Романовна приходит в ярость, если ей случается проиграть).

Все это так не вязалось с романтическим образом, который сложился у Мари под влиянием рассказов Гамильтон о юной героине, скачущей с саблей наголо впереди войска, что молодая англичанка совсем растерялась и чуть было не повернула назад, так и не доехав до Москвы.

Знакомство с Дашковой опровергло обе эти легенды.

Мари увидела женщину с открытым и умным лицом, одетую в глухое черное платье с серебряной звездой на левой стороне груди, с выцветшим шелковым платком на шее и белым мужским колпаком на волосах. Может быть, ее внешний облик а показался девушке странным, но «прием се был так ласков, искренен, тепл и в то же время важен, что я тотчас почувствовала самую горячую любовь к ней... Княгиня очень деликатно напомнила мне о знакомых людях и обстоятельствах, перенесла на минуту в Англию своим прекрасным разговором на простом, по сильном английском языке...»2

Мэри Уильмот стала последней привязанностью Дашковой, заполнила хоть отчасти ту пустоту, которую образовал в жизни Екатерины Романовны разлад с собственными детьми.