Боярщина - Алексей Писемский

- Позвольте мне сесть около вас, - сказал тот, садясь на кровать.

- Дайте мне письмо! Здоров ли Валер? Дайте поскорее.

- Хорошо, хорошо, - отвечал Сапега, - только вы прежде скажите мне, за что вы его так любите?

- Граф! - воскликнула уже со слезами бедная женщина. - Вы терзаете меня, вы злой человек, я не хочу с вами говорить.

- Нет, Анна Павловна, я должен с вами говорить, - произнес с твердостью Сапега, уже овладевши собою.

- Покажите мне письмо Валера.

- Покажу, но прежде позвольте мне сказать вам хоть несколько слов о себе. Знаете ли, как я вас люблю, как я страдал за вас; вы ничего этого не видите, вы не чувствуете даже ко мне благодарности.

- Я благодарна вам.

- Нет, и этого нет: вы только опасаетесь и почти ненавидите меня. Вы не понимаете, чего мне стоило покровительство вашему любимцу, когда я сам в вас влюблен. Поставьте себя хоть на минуту в мое положение.

- Граф!..

- Дайте мне договорить: я целые полгода скрывал себя, я обрек себя на полное самоотвержение. Любя вас, я покровительствовал вашей любви к другому человеку, потому что думал, что в этой любви ваше счастье.

- Я буду вам вечно признательна, граф, - покажите мне письмо.

- Еще два слова: я думал, что если она и не любит меня, то по крайней мере благословит когда-нибудь мою память, но бог не дал мне и этого: я не сделал вас счастливою, я обманулся, как обманулись и вы. В этой любви ваша погибель, если только вы сами не будете благоразумны.

- Граф, выйдите вон! - сказала Анна Павловна с какой-то несвойственной твердостью. - Вы нарочно сюда пришли, выйдите, иначе я закричу, вы обманываете меня, вы не получили письма.

- Извольте, я уйду, но только я получил письмо, - отвечал хладнокровно Сапега и встал.

- Постойте! - вскричала Анна Павловна, останавливая его рукою. Покажите мне письмо, бога ради, покажите!

- Поцелуйте меня за это, так и покажу, - проговорил Сапега как бы с отеческою улыбкою.

- Извольте, я буду целовать, сколько хотите, - отвечала Анна Павловна и сама, обняв его шею руками, начала торопливо целовать.

У графа опять кровь бросилась в голову, он обхватил ее за талию, целовал ее шею, глаза... Анна Павловна поняла опасность своего положения. Чувство стыда и самосохранения, овладевшее ею, заставило забыть главную мысль. Она сильно толкнула графа, но тот держал ее крепко.

- Помогите! - вскрикнула бедная женщина.

- Не кричите или вы погибли, - начал шепотом Сапега. - Я вас оставлю одну, на нищету, на позор, забуду мою любовь и предам вас мужу. Любовник ваш умер, вот известие о его смерти, - прибавил он и выбросил из кармана особо присланное письмо поверенного, извещавшее о смерти Эльчанинова. Все забывшая, Анна Павловна схватила его, развернула, и при этом выпали кольцо и волосы Эльчанинова. Прочитав первые же строки, бедная женщина что-то приостановилась. Граф с невольным удивлением взглянул ей в лицо, на котором как бы мгновенно изгладилось всякое присутствие мысли и чувства: ни горя, ни испуга, ни удивления - ничего не было видно в ее чертах; глаза ее, взглянув на икону, неподвижно остановились, рот полураскрылся, опустившиеся руки вытянулись.

- Анна Павловна, что с вами? - спросил Сапега, взяв ее за руку.

Ответа не было.

- Господи! Что с вами? Анна Павловна, придите в себя, перекреститесь! продолжал он испуганным тоном, поднимая ее руку и складывая пальцы в крест.

- Дайте мне письмо, дайте, - проговорила больная каким-то странным голосом.

- Письмо у вас, но вы ему не верьте, это все ложь. Эльчанинов жив, он только изменил вам, но я заставлю его силой полюбить вас, если вы этого хотите! Но только теперь, бога ради, прилягте, успокойтесь, - говорил окончательно растерявшийся старик, взяв Анну Павловну за плечи и стараясь уложить ее.

- Прочь! - закричала она раздирающим голосом, сильно толкнув Сапегу в грудь. - Мне душно! Жарко! - кричала она. Граф тут только догадался, что Анна Павловна помешалась.

- Душно! Жарко! - продолжала она кричать, метаясь по кровати. - Ох, душно!

Граф дрожал всем телом, ужас, совесть и жалость почти обезумели его самого. Он выбежал из комнаты, чтобы позвать кого-нибудь на помощь, но вместо того прошел в свой кабинет и в изнеможении упал на диван. Ему все еще слышалось, как несчастная кричала: "Душно! Жарко!" Сапега зажал себе уши. Прошло несколько минут, в продолжение которых криков не было слышно.

- Она умерла! - проговорил он и, вскочивши с дивана, что есть силы начал звонить в колокольчик; вбежал полусонный камердинер.

- Вели... беги... постой... Я слышал в комнате Анны Павловны крик, поди, попроси Савелия Никандрыча сюда. Нет, - говорил Сапега, но в это время снова раздался крик, и он опять упал на диван и зажал уши. Ничего не понимавший камердинер не трогался с места.

- Пошли, говорят тебе, Савелия Никандрыча, - произнес взбешенным голосом граф.

Камердинер вышел и скоро возвратился со свечою.

- Савелий Никандрыч у Анны Павловны, - проговорил он.

- Что с ней, что она? - спросил дрожащим голосом Сапега.

- Не могу доложить, ваше сиятельство, должно быть, хуже, Савелий Никандрыч укладывают их в постель.

Крики снова раздались.

- Господи, сохрани ее! - воскликнул граф. - Послушай, теперь можно ехать.

- Куда, ваше сиятельство?

- В Петербург; вели приготовлять лошадей, я сейчас еду в Петербург.

Камердинер стоял в недоумении.

- Сейчас еду, - повторил граф, - вы приедете после. Вели готовить лошадей.

Камердинер вышел.

Оставшись один, граф подошел к рабочему бюро и взял было сначала письменный портфель, видно, с намерением писать; но потом, как бы что-то вспомнив, вынул из шкатулки пук ассигнаций и начал их считать. Руки его дрожали, он беспрестанно ошибался. Вошел камердинер, и граф, как пойманный школьник, поспешно бросил отсчитанную пачку опять назад в шкатулку.

- Вам угодно переодеться? - спросил тот.

- Приготовь.

Камердинер вышел.

Сапега вынул из портфеля лист почтовой бумаги и написал скорей какими-то каракулями, чем буквами:

"Мой любезный Савелий Никандрыч! Нечаянное известие заставляет меня сию минуту ехать в Петербург. Я слышал, что Анне Павловне хуже, посылаю вам две тысячи рублей. Бога ради, сейчас поезжайте в город и пользуйте ее; возьмите мой экипаж, но только не теряйте времени. Я не хочу больную обеспокоить прощаньем и не хочу отвлекать вас. Прощайте, не оставляйте больную, теперь она по преимуществу нуждается в вашей помощи. Эльчанинов оказался очень низким человеком.

Сапега".

Граф торопливо свернул письмо, вложил в конверт и запечатал.

- Лошади готовы-с, - сказал вошедший камердинер.

Сапега проворно переоделся в дорожное платье.

- Отдай это письмо Савелию Никандрычу, - сказал он, подавая ему пакет, - и вели управителю дать ему мой экипаж, он с больной скоро уедет. Вы соберитесь послезавтра.

Эти слова граф говорил, уже проходя залу и последуемый камердинером, который нес за ним шкатулку и портфель. Лестницу Сапега пробежал бегом.

- Постойте, ваше сиятельство, - раздался голос сверху. - Скажите, жив или нет Валерьян Александрыч?

- Жив, - отвечал граф. - Пошел! - крикнул он, и экипаж помчался.

На крыльце остался бледный Савелий, в руках у него было письмо Эльчанинова, найденное им на постели больной.

- Его сиятельство приказали вам отдать письмо! - сказал камердинер, подавая ему письмо графа.

- Куда уехал граф?

- В Петербург.

- Анна Павловна очень тоскует, - послышался голос горничной.

Савелий бросился в комнаты.

XI

Савелий снова поселился в своем домике. Вместе с ним жила больная и помешанная Анна Павловна. Граф, растерявшийся, как мы видели, вконец, написал к Савелью письмо, в котором упоминал о деньгах, но самые деньги забыл вложить. Савелий, пораженный припадком безумия Анны Павловны, потом известием о смерти Эльчанинова, нечаянным отъездом самого графа и, наконец, новым известием, что Эльчанинов жив, только на другой день прочитал это письмо и остался в окончательном недоумении. Он начал было спрашивать людей, не оставил ли кому-нибудь граф, но те отвечали, что его сиятельство приказали только приготовить экипаж для отъезда Анны Павловны, куда ей будет угодно. Поступок графа крайне удивил его. "Он, верно, был ночью у Анны Павловны и показал письмо о смерти Эльчанинова, а теперь, когда она помешалась, он бежал, будучи не в состоянии выгнать ее при себе из дома; но как же в деньгах-то, при его состоянии сподличать, это уж невероятно!.." Подумав, Савелий в тот же день потребовал экипаж и перевез больную к себе в Ярцово.

Флигелек его разделялся на две половины, в одной из них жил его мужик с семейством и пускались по зимам коровы и овцы, а другую занимал он сам. Последняя была, в свою очередь, разгорожена на две комнатки - на прихожую и спаленку, в которой он поместил больную.