Искать, всегда искать ! (Преображение России - 16) - Сергей Сергеев-Ценский

- Маузера?.. Был маузер, - уже гораздо громче и оживленнее ответил Гаврик.

- Маузер, да... А ты это видал действительно или сейчас только выдумал? - подошел к нему очень близко Шамов.

Гаврик обиделся. Он дернул вызывающе, совсем по-отцовски, - Ольга Алексеевна отметила это, - лобастой высокой головой и прогудел:

- Вот тебе - выдумал!.. Что же, я маузера не знаю?.. Я его и тогда знал. У отца был спрятан под печкой, только он сразу не мог его достать, когда махновцы пришли...

- Черные усы, да?.. И рожа красная, как помидор?.. И такой ростом? Шамов вытянул вверх руку, насколько мог, даже несколько приподнялся на цыпочки.

- А вы его разве тоже видали? Где это? - вместо ответа спросил мальчик, и оказалось, что голос его может и звенеть, а глаза под сросшимися бровями глядеть прикованно-неотрывно.

И Шамов ответил медленно и торжественно, положив ему на плечо руку:

- Я, брат, его не только видал, как тебя сейчас вижу, я его еще и расстреливал, если ты хочешь знать... Вот что было... Нас четверо тогда было мальчишек, таких почти лет, как ты сейчас, только у всех у нас винтовки были - вот... И мы эту сволоту пустили в расход, если ты хочешь знать, и маузер с него сняли.

У Ольги Алексеевны сорвалось было пенсне, она поймала его рукой, укрепила и строго поглядела на Шамова, сказав:

- В вашем вранье никто не нуждается, товарищ Шамов!

Но Шамов привык уже к матери Леньки Слесарева; он только подкивнул упрямой головой и блеснул глазами:

- Если бы вранье... А то расстрелял, в чем и каюсь, - факт. Только это раньше со мной иногда бывало: каялся. А теперь вижу, что каяться мне не в чем: явного палача без суда и следствия отправили к Колчаку, и отлично сделали.

- Где это? Где это было? - опять почти шепотом спросил Гаврик и зажал губы.

- Это было где?.. Это было под Лисичанском, если ты хочешь знать. И было мне тогда пятнадцать лет хотя, но я уж в комсомол был записан. А в каком году, если хочешь знать, то это уже после Врангеля было, да, в двадцать первом... Махно тогда Красная Армия очень здорово потрепала, и подался он как раз в наши края, на Лисичанск, а я тогда в тех краях у матери жил, отец же, конечно, из Красной Армии в то время не вернулся; рудники тогда не работали многие, а какие и вовсе были затоплены - вот какая картина была. В рудниках только люди от смерти прятались, и сирены там гудели не на работу идти, а винтовки брать, у кого были, да собираться куда надо. Сирены же там, если ты хочешь знать, это не то что гудки на заводах. Гудки - что-о, гудки - малость! А это - такая чертова музыка, что аж за сердце хватает и в печенках от нее больно... Си-ре-ны... Их две на каждом руднике было: одна басом орала, - та еще так-сяк, ту слушать можно, - а уж другая зато до такой степени визжала подло, окаянная, как ножом по горлу резала...

- При чем же тут сирены? - перебила Ольга Алексеевна.

- Обождите, я сейчас скажу... Сирены у нас там были вместо колоколов, чтобы в набат ударить, в случае если тревога... А тогда как раз ожидался Махно... Мы, комсомольцы, - нас всего десять человек было, и народ все отчаянной жизни, от пятнадцати до семнадцати лет, - решили оказать сопротивление... Ждем их с вечера - не слыхать и не видать, а дождь, грязь, холод - это да: осенью дело было. Прозяб я, а тут поблизости материнская хата, зашел погреться, - часов уж девять было, - да нечаянно на сундуке растянулся и сам не заметил, как заснул...

- Ничего я не пойму. Чего вы собственно хотели?.. Сколько шло махновцев? - опять перебила Ольга Алексеевна.

- Махновцев?.. Несколько тысяч. Вся его армия, конечно...

- А вас десять человек, дураков?

- А нас, дураков, только десять, больше не нашлось... И вот я заснул, значит, а мать, оказалось, подушечку мне под голову подсунула, потому что, известно, - материнское сердце... Уснул я, как пень, и вдруг вой мне в уши! Вскочил - что такое? Головой болтаю, а глаз открыть не в состоянии. Сирены! Вот тебе черт! Значит, Махно идет... Я с сундука - сапогами в пол, фуражку надвинул, винтовку в руки - в дверь... А мать, конечно: "Андрюшка, куда ты? Спи, это так себе... Спи себе, а винтовку мне дай, я спрячу..." "Так себе"! Хорошо "так себе", когда наш же комсомолец, Сашка Мандрыкин, возле сирены дежурил! И сирены воют на совесть, как волки голодные... Я, конечно, от матери вырвался, в двери... А на дворе дождь шпарит, и темень, хоть глаз коли, и грязь чавкает, а сирены эти чертовские... Нет, вам их надо послушать самим, тогда только вы поймете как следует... Вдруг за руку меня кто-то: "Андрюшка, ты?" - "Я". - "Залп надо давать. Едут... Махновцы..." Собрались ко мне все ребята, - сирены уж замолчали, - значит, наш десятый к нам по грязи дует тоже... Слушаем мы, как там на дороге, - действительно, как будто шум... И вот мы в ту сторону ляснули из девяти винтовок... Залп! Да какой еще геройский: никто не сорвал. А в кого мы там били и куда наши пули попали, это уж, конечно, принадлежит истории. Только махновцы, должно быть, и не почесались. И еще мы по ним по два залпа дали, и только после этого патронов нам стало жалко, и разошлись мы в темноте вдоль стенок кто куда.

- Но все-таки - махновцы это шли или что такое? - опять не выдержала, чтобы не перебить, Ольга Алексеевна.

- Разумеется, махновцы - вся армия... Только мы их встречали в трех километрах от Лисичанска, а они шли прямо на Лисичанск, потому что там все же таки город порядочный, можно и отдохнуть, и обсушиться, и пограбить, а у нас на руднике что возьмешь и куда армию поставишь? Значит, прошли мимо, а утром наши ребята опять собрались: отсталых ловить. Тут уж вообще какая-то каша была, и я толком не помню всего. Были такие, что они будто и не махновцы совсем, а силой взяты: те прямо сами ходили искали, кому бы им оружие сдать, да чтобы их домой отпустили. А были настоящие, коренные махновцы, только от стада отбились. Те, конечно, путались, один другого топил на допросе... Ведь армия-то шла здорово потрепанная, и ясно, что многие понимали: сейчас ли им конец, через месяц ли им конец, - все равно конец. И вот мы тогда вчетвером захватили одного молодца в хате: он, видите ли, водицы напиться зашел. Напиться или еще зачем - черт его знает, только пьян он был здорово: может быть, в самом деле думал кваском подзалиться. Вошли мы один за другим - такая орясина перед нами, в потолок белой папахой упирается, нисколько не прибавляю.

- Белая папаха? - живо спросил Гаврик.

- Белая. Верх красный. Маузер сбоку... Мы на него сразу - винтовки на прицел: "Давай оружие!" А хата, конечно, тесная даже для одного того, а тут еще хозяйка только что с перепугу ему хлеба отрезала кусок, и в руках у нее нож. Ну, один из нас зашел сзади, нож у бабы выхватил, а нож был вострый, чирк по его поясу, и маузер вот он, у него в руках... А три винтовки палачу прямо в морду смотрят. И он пьян, как самогон, аж качается стоит... "Ну, дядя, - говорю, - а пожалуйте теперь в наш штаб, там с вас допрос сымут..." Как запустил он, - баба аж фартук к носу, - а мы его под руки двое - и из хаты.

- Пошел? - спросил изумленно Гаврик.

- Пошел, ничего. Только все ругался, а идти - шел.

- Почему же он шел? Опять вранье! - строго посмотрела Ольга Алексеевна.

- Когда же я еще врал? Нет, я сегодня по крайней мере говорю чистую правду, и совсем мне не до вранья, - обиделся Шамов. - А шел он почему? Черт его знает, почему он шел. Мы перед ним были как моськи перед слоном, а ведь вот шел же. В штаб, мы ему сказали, а какой-такой был у нас штаб? И он едва ли думал, что штаб... Я думаю, хоть и пьян он был, а понимал, что ему уж скоро конец, иначе бы не ругался так... Раз человек ругается - значит, ни на что не надеется... Ну, вообще, я не знаю, конечно, почему он не кинулся винтовки у нас вырывать. Должно быть, пьян был настолько, что силы не чувствовал... И как он оказался в тылу один? Может, ночью из тачанки выпал? Или так слез сам, мало ли зачем по пьяному делу... Ну, словом, черт его знает, только он шел, а мы, четверо мальчишек, его вели. И только место глазами искали, где бы нам его шлепнуть.

- Он на то надеялся, когда ругался, что его сразу убьют и мучить не будут, - догадливо вставил Гаврик. - А бежать он, если настолько пьяный, конечно не мог...

- Куда ему там бежать!.. Ну, мы довели его до хорошей такой лужайки, говорим: "Теперь иди, дядя, сам дальше, вон там наш штаб!" Показываем на сарай воловий какой-то и ждем, когда он от нас пойдет, чтобы нам разрядить ему в спину винтовки... А он ни с места. Стоит, как столб, и все накручивает: "Щенята вы, так вас и так!.." Ну, мы видим, что его учить нечего, - кого угодно поучит, как стенку делать, - отошли, прицелились, я скомандовал: "Пли!.." Он ногу вперед выставил и упал на бок. "Ну, - говорю, - одним палачом меньше!" Глядим, подымается, сел. "Сволочи! - кричит. - Тоже винтовки носят, а стрелять не умеют... В воздух, сволочи, целились?" И пошел ругаться... Поглядели мы друг на друга. "Ребята, - говорю, - еще залп! Только целься как следует". А он уж опять поднялся. Опять я: "Пли!" Смотрим, упал. "Ну, - говорим, - теперь готов". А он нам: "Не на такого напали!" И опять садится. И опять костерит нас почем зря. Ну, тут уж мы далеко не отходили и еще по выстрелу сделали.