На далеких окраинах. Погоня за наживой - Николай Николаевич Каразин

Особенно занимал всадника последний верблюд: с особенным вниманием он следил за всеми движениями Сафара и узбека. Он даже раз очень близко подъехал к каравану, его не заметили: кусты саксаула и глубокая водомойка2, по которой пробирался джигит, совершенно его прятали от зорких глаз барантачей, а он видел много для себя интересного: он видел, как из того продолговатого тюка высунулась человеческая голова, и хорошо узнал это исхудалое, бледное лицо с глубоко впалыми глазами, узнал, несмотря на то, что оно было покрыто грязью, запекшейся кровью и совершенно сплошь исцарапано во время отчаянной, бессознательной борьбы с мириадами паразитов.

Под этим всадником был прочный, бодрый конь степной породы, не знающий устали под опытным наездником, в поводу у него был другой конь, действительно, гнедой, с лысиной, с белою ногою, с тавром, таким точно, как его описал Сафар.

Коня этого таинственный джигит раздобыл случайно: бегает в степи одинокая лошадь без всадника, седло у нее сбилось, поводья оборваны… Захрапел вольный конь при виде наездника, шарахнулся и понесся в беспредельное пространство, да вдруг услышал свист, свист знакомый, свист, к которому он давно уже привык и который он слышал и при водопое, и тогда, когда его сбирались седлать, и тогда, когда ему навешивали полную ячменя торбу.

Даже заржал конь от радости и, сделав два-три козла, подбежал к джигиту.

– Орлик, Орлик, – говорил джигит, лаская красивое животное, – что тут один делаешь? – У джигита голос дрогнул, словно ему заплакать хотелось. – А где твой тюра? Где Юсупкин тюра?..

Джигит гладил коня, ласкал его, оправляя исковерканное седло, тщательно осматривая его исцарапанные степною колючкою ноги, вытирая ему горячие ноздри полою своего халата.

Этот джигит, хотя и встревожил барантачей, возбудив их азиатскую подозрительность, сам лично не был опасен для каравана: что он один мог сделать с четырнадцатью человеками? Настоящая опасность действительно была, только совсем не с той стороны, откуда ее ожидали, и никаких признаков этой опасности опытный узбек и его товарищи даже и не замечали. Правда, Сафар заметил, что маленькое стадо сайгаков, далеко вот за теми солончаками, шло довольно спокойно и, должно быть, паслось по пути (эти быстроногие степные антилопы всегда пасутся, что называется, походя), да вдруг как кинется в сторону и понеслось большими скачками, почти не поднимая пыли своими легкими ножками.

– Должно быть, волки бродят, – заметил Сафар вслух.

– А что? – спросил узбек.

– А вон, ишь, как удирают.

А тот джигит, что стоял на далеком бархане, видел тех волков, от которых шарахнулись сайгаки.

Он видел, как человек десять всадников, держа пики наперевес, чтоб их не так было заметно издали, пробегали рысцою по берегу Соленого озера. Со стороны каравана их отделяла гряда песку, нанесенного ветрами, и за этою грядою совершенно спрятались эти конные волки.

Джигита одвуконь они давно заметили да признали за своего, да и сам джигит не очень-то их боялся. «Ворон ворону глаз не выклевывает, – думал он. – А вон тех купцов они маленько пощипают: к тому и подбираются».

И с нетерпением джигит ожидал начала неизбежной схватки, подумывая: как бы не досталось в ней тому войлочному тюку, из которого высовывалась знакомая голова.

А тут еще надо было остановить караван: передний верблюд развьючился, и сползли тяжелые тюки, не поддерживаемые лопнувшей верейкою. Началась обычная возня, ругань, рев верблюда, у которого вся спина под седлом была общая ссадина… Сафар слез с лошади и начал возиться с походным кальяном: что, мол, напрасно время терять?..

Стало припекать по-вчерашнему, с гор тянуло освежающим ветром. Вдруг что-то щелкнулось в спину одного из купцов, который усердно, помогая зубами, натягивал вьючный аркан. Киргиз перегнулся, вскрикнул и присел на землю. Другой киргиз молча упал навзничь: этому как раз в середину лба угодило.

В песчаной степи слабо слышны ружейные выстрелы, зато гик, пронзительный, типичный, разбойничий гик так и резнул по ушам оторопелых караванщиков.

– Вы зачем народ бьете? – говорил старый караван-баш, сидя все еще на вершине верблюжьего вьюка. – Сила и так ваша: нам с вами не драться…

– Много вас очень – так больше для страху, – отвечал налетевший джигит, осаживая свою горячую, поджарую, словно борзая собака, лошадь. – С каким товаром?

– Всякого довольно, – говорил караван-баш апатично, будто дело совсем не касалось его интересов, и полез с верблюда.

Всех верблюдов сбили в кучу и положили в круг. Новые всадники спешились и пороли ножами вьюки. По костюму, по лицам они были совсем одинаковы с нашими барантачами, и Сафар со своими товарищами разве только тем и отличались от них, что спокойно стояли около верблюда с Батоговым, между тем как те поспешно шныряли между верблюдами и с жадностью разворачивали надрезанные войлоки, вываливая без разбора на песок все, что ни попадалось под руку.

Киргизы сидели поодаль на корточках и смотрели равнодушно на все, что происходило перед их глазами: раненный в спину громко стонал и всхлипывал, корчась и ползая по песку: никто не сделал к нему ни малейшего движения, а тот, которого в лоб хватило, так и лежал пластом, раскинув крестообразно ноги и руки, на том самом месте, где захватила его нежданная пуля.

Несколько барантачей подошли к Батогову, который с тревожным любопытством ожидал, чем все это кончится.

– Что, болен, что ли? – спросил высокий хивинец, обращаясь к Сафару.

– А тебе какое дело? – отвечал за него узбек угрюмо, с нескрываемым озлоблением косясь на подошедших.

Хивинец тоже взглянул на него из-под своей войлочной шапки и пробормотал:

– Ты никак из сердитых… Где взяли?

– А там, где им много заготовлено…

– За Дарьей?

– Из-под самого Ташкента.

– Ой, ой! Куда везли?

– Туда, куда везли, туда и повезем.

– Теперь с нами поедет.

– Он не ваш!

– А то чей же?.. Ты вон спроси-ка у него, – хивинец показал на Сафара, – у него борода белая: он умный.

– Наша сила была – наш был, – произнес Сафар. Он хорошо понял, что бороться невозможно, а надо покориться.

– Теперь ваша сила, – добавил он и отошел в сторону.

– Вы всех верблюдов с собой угоните или нам что оставите? – спросил караван-баш у всадника, который один только был в белой чалме, и хотя на нем халат и остальные части костюма были в таком же виде, как и у остальных членов шайки, зато аргамак его был покрыт роскошной ковровой попоной с золотою каймою и кистями.

– Там как Аллах укажет, – уклончиво отвечал всадник.

– А вы нам хоть четырех оставьте, что мы тут одни в степи пешие делать будем?

Все