Сестра (СИ) - Галина Гончарова

Получив отпор, священник не стал настаивать на своем, а покорно согласился проводить уроки для двоих. И вот тут‑то у Софьи трубой взвыло: 'Опасность!!!'.

Поп был слишком медовым. Как сахарный пряник с медовой начинкой, облитый белым шоколадом и посыпанный сверху сахаром. Слишком приторным.

Всем видом показывая, что он обожает детей и готов просиживать с ними, сколько понадобится, но проскальзывало в нем такое…

'А чему вы собираетесь учить детей?'

'Стоит ли царевичу встревать в грубые забавы всякого быдла?'

'Царь стоит выше других и ни одно его решение не может быть неправильным…'

Когда Софья собрала воедино все, что ее тревожило, и проанализировала, картина получилась печальная. Товарищ мягко отсекал царевича от остальных, пресекал все его попытки побольше узнать о народе, которым Алексей собирался править, убеждал мальчишку в его гениальности и идеальности, ну и информацию качал до кучки.

А куча вырастала большая и вонючая…

При ином раскладе, не окажись рядом Софьи, остался бы этот тип при дворе — и влез бы к царю… да хоть в селезенку. Такие без мыла и через то самое место куда хошь влезут! Но даже если ему обломали все планы, товарищ не растерялся. Дети — наше будущее? Вот и столбим местечко при будущем наследнике.

Если оставить его без присмотра, то через пять — шесть лет он станет любимым наставником царевича, а Алешка будет полным гов… человеком нехорошим. Типичным мальчиком — мажором.

Такие вот расклады.

И как это обозвать, если не агент влияния?

Более того, 'умник' уверял, что важнее церковной реформы нет ничего и все, кто ей противятся есть враги коварные и подлые. А это, к гадалке не ходи, могло привести к гражданской войне.

Что делать с поганцем, Софья представляла. Но вот как…

А потом вспомнила про свою заметочку.

Протоп, говорите? Аввакум?

Оставалось только потереть руки и уговорить царевну Анну. Почему бы и не съездить в Москву одним днем? Царевич с батюшкой и матушкой повидается, Софья, разумеется, тоже. А заодно и еще кое с кем…

День у Феодосии Морозовой не заладился. С утра‑то все было хорошо. Молитва, она душу умиротворяет. А вот потом…

Муж прихварывал и ругался на всех, почем свет стоит.

Девки, как очумели. Подали в пост — рыбное, как будто неизвестно им, что дала она обет — не есть рыбу в посты, а вкушать только каши и пироги постные. Оправдывались потом, что мол, для боярина готовили ла попутали, но — поздно было. Уже укусила пирог, хоть и выплюнула, да тело глупое все равно осквернилось…

Сыночек любимый, Иванушка, тако же прибаливал. Да и братец мужа, Борис, чувствовал себя плохо, а Анна Морозова… эх, не благочестива она, не готова душой.

Тремя перстами креститься готова, кукишем, не иначе. А ведь известно всем, кто в кукише сидит!

Поэтому, когда в ворота застучали, громко и весело, озлилась Феодосия еще больше. Но узнав, кто пожаловал, только глаза распахнула и закричала на дворню, чтобы пошевеливались живее!

Царевич Алексей Алексеевич пожаловал, да с ним царевны Анна и Софья! Как не принять гостей дорогих…

А в глубине души еще мыслишка крутится. Алексей Алекссевич мальчик еще. А у нее — Иванушка, сынок любимый. Чем не товарищ для государя? А еще ежели рядом они были бы, глядишь, и вернулся бы Алексей Алексеевич в свое время к древнему чину…

Теперь принять бы их со всем чином и смирением…

Только напрасно тревожилась Феодосия. Гости дорогие приехали потихоньку — и с порога попросили шума не поднимать! Царевна Анна — веселая, красивая, без похабной краски румяная, раскрасневшаяся с дороги, лично отослала всех слуг да дворовых, помогла раздеться племяннику, а Софья подошла к боярыне.

— Тетенька, помоги?

Говорила малышка пока еще не совсем чисто, но взгляд из‑под пухового платка был не по — детски серьезным и умным. Феодосию даже дрожь пробрала, но тут моргнула девочка — и нет ничего. Стоит ребенок лет четырех, улыбается, помощи доверчиво ждет… поблазнилось, не иначе.

Феодосия гостей за стол пригласила, за мужа извинилась, мол, болен Глебушка, не по силам ему вниз сойти, да и дохтур не велит больного тревожить… царевна Анна только головой покачала — не тревожь, не надо, мы сами поднимемся, как переговорим.

— Да мы и не к боярину, мы к тебе, Феодосьюшка.

Мысли выпугнутыми птицами заметались. Узнали что? Или…

— Не пугайся так, хорошее дело мы хотим сделать. Ты ведь протопопу Аввакуму дочь духовная?

— воистину, — Феодосия отрицать и не стала. Что правду таить? Да и не боится она за себя отвечать, за веру свою старинную, от предков…

— Сейчас протопоп в ссылке, в Сибири. Хотим мы царю в ноги упасть, чтобы вернул его. И просьба у нас есть к протопопу, чтобы приехал царевича наставлять… а еще, коли дочь ты духовная ему, то можно бы и Ванятку отпускать к нам в Дьяково, приглядели бы за мальчиком, да и ты бы к нему наезжала почаще…

У Феодосии в душе райские птицы запели. О чем и мечтать не чаяла — все сбывалось, как во сне диковинном. Ни жива, ни мертва встала, хотела царевне в ноги броситься — Алексей Алексеевич вовремя за руку удержал.

— Не смей, боярыня! Человеку только пред богом надлежит ниц падать, но не перед другим человеком. Ибо все мы пред ним равны, а друг пред другом выхваляться — гордыня это, грех…

Софья только улыбнулась про себя. А ведь ее работа, ее… Она подсказала царевне Анне, она научила Алексея — и ведь интересно получается, когда не ты сама, с шашкой и на лихом коне, как она ранее всю жизнь. Надо бы и искусство интриги осваивать.

А и неплохо получается, вон, боярыня прослезилась, к образам бросилась, молитву забормотала. Гости подумали — и присоединились. И крестились — как и сама хозяйка, двумя перстами. От такого у Феодосии еще больше слезы хлынули — и пришлось царевне Анне утешать хозяйку. Хоть и начинался день плохо, да продолжился более чем хорошо. Гости не погнушались и угощением, специально оговорили, что в пост им скоромного не подавать, и к боярину поднялись, утешили Глебушку. Царевич его пригласил приезжать в Дьяково, как будет возможность, а пока заботиться о себе и дохтура слушать. Боярин даже прослезился, какой царевич разумный, и говорит по — взрослому. Вот Ванечка, сын любимый, хоть и старше, а все ж дитя во многом…

И к Ванечке гости тоже зашли.

Алексей не побрезговал, на край кровати больного присел, расспросил, чему мальчик учится, узнал, что иноземным языкам, да чтению, да цифири, задумался, и спросил:

— А пять умножить на семь сколько будет?

Ванечка минут пять соображал, потом ответил, что тридцать пять. Софья про себя фыркнула. Счету он учится. Десять лет парню, кабы не больше, а по знаниям на уровне пятилетнего ребенка. Зато теперь молитвы все знает. И мать его наверняка постами и праведной жизнью заморила. Нет, надо мальчишку забирать. Опять же, Алексею будет чем перед отцом оправдываться. Не голь безродная, Иван Морозов в товарищах. Да и бояре примолкнут. Кстати, можно им и идейку подбросить, что вот когда до смирения Феодосии дорастете, тогда и детей начнете в дружки царевичу подсовывать. А то чему они научить могут? Как пятки лизать да воровать?