Бабочки Креза. Камень богини любви (сборник) - Елена Арсеньева

Аглая так и замерла. Чего-то еще экспроприировали красные у местных буржуев, залезли в чьи-то семейные, родовые ценности, расхватали то, что из поколения в поколение носили на своих шеях, плечах, перстах и в ушах прекрасные женщины…

И вдруг ей пришло в голову, что, очень возможно, шкатулка Креза не у Ларисы Полетаевой, не у Хмельницкого, не у какого-то там полумифического Офдореса-Орлова, а…

Девушка напряженно нахмурилась. Какая-то мысль зацепила ее при упоминании Орлова, и начала плестись цепочка: Орлов — алмаз… дальше выплыли слова — 400 тысяч рублей… и еще почему-то карты. Но тут же мысль пропала, и Аглая снова подумала: а ведь вполне могло быть, что Офдорес-Орлов погиб, что шкатулку у него отняли, что она лежит себе в подвалах госбанка, а тут люди ради нее губят и свои, и чужие жизни, льют кровь напропалую, как водицу…

Она наконец-то улучила момент перебежать Покровку, чуть не потеряв один из башмаков в ямине от выбитого булыжника (небось какому-нибудь пролетарию понадобилось сакраментальное орудие, а?), прошла закоулками и наконец свернула на Ошарскую.

А вот и дом, о котором говорил Гектор.

Аглая остановилась, немного не дойдя до него, осмотрелась, прислушалась. Тишина стояла невероятная, но какое-то шевеление за занавеской в окне соседнего домишки, нечто неуловимое, особая настороженность всего вокруг подсказывали ей, что тишина обманчива, что люди по соседству не спят, а напряженно ждут… Чего? Нападения бандитов? Обыска властей предержащих? Хм, практически одно и то же.

А вот она сейчас с удовольствием поспала бы. Спокойно или нет, это уж как бог даст. Но устала она просто невероятно. Хорошо бы прийти в дом Льва Борисовича раньше Гектора, а хозяин оказался бы настолько любезен и гостеприимен, что позволил бы ей прикорнуть где-нибудь в укромном уголке… Хоть на полчасика! Хоть на четверть часика!

Аглая осторожно пошарила по калитке, пытаясь вспомнить, что там говорил Гектор насчет щеколды, но калитка, чуть слышно скрипнув, отошла под ее рукой.

Однако неосторожен Лев Борисович, напрасно он не запирается…

Ну, забыл человек, ну, всякое бывает, уговаривала себя Аглая, но сердце вдруг так и сжалось. Чуть не налетев на бочку с дождевой водой, стоявшую у крыльца, осторожно поднялась под ступенькам, коснулась входной двери, чуть толкнула ее — и почти не удивилась, когда она открылась.

Так…

А не спрыгнуть ли с крыльца, не шарахнуться ли обратно за калитку, не подождать ли Гектора там, затаившись в сторонке? Она уже двинулась было к ступенькам, как вдруг усмехнулась: да что ж она, как та пресловутая пуганая ворона, куста боится? И калитка, и дверь открыты по самой простой причине: Гектор ее опередил, он уже в доме, он ее ждет!

Аглая без колебаний толкнула дверь и вошла в сени, а потом в душную прихожую. Запахи неприбранного, заброшенного жилья, пыли, множества старых книг и почему-то дыма нахлынули на нее со всех сторон, и в один миг, еще ничего не увидев и не услышав, кроме темноты и тишины, девушка поняла, что для такой тишины подходит единственное слово на свете — мертвая.

Этот запах холодного дыма всегда был знаком несчастья. Здесь что-то случилось, Аглая знала точно. Случилось что-то очень плохое!

В доме определенно не было ни Гектора, ни кого-то другого. Но где Лев Борисович? Может быть, и дверь, и калитка открыты потому, что он ушел? Но куда он мог уйти, не заперев своего жилья в такую лихую пору? А если… Аглая вспомнила настороженность за окнами соседей, за заборами… а если он не сам ушел, а его увели? Арестовали? И совсем недавно! Тогда она чудом, истинным чудом избежала очередной ловушки, западни, коих за сегодняшний странный и страшный день оказалось неимоверно много.

А Гектор?!

При мысли о нем сердце заколотилось до боли, дыхание прервалось. Он — еще не приходил? Или пришел, и его тоже увели вместе с хозяином? Его и здесь подкарауливали? Черт, черт, черт… Ну с чего он взял, почему был так непоколебимо убежден, что у Льва Борисовича окажется совершенно безопасно и надежно? Если Аглая права и Наталья предала его, здесь обязательно должна была ждать засада, точно так же, как в доме Натальиной тетки. Значит, Гектор пришел и наткнулся на засаду. Но тогда… Нет он бы не сдался тихо, безропотно, тут началась бы такая пальба, что слышно было бы на полгорода, в ночной-то тишине звуки перестрелки донеслись бы и до Аглаи. А ведь все было тихо, пока она шла сюда. Совершенно тихо!

Значит, хозяина увели одного, а Гектор здесь еще не появлялся. Нужно выйти, выйти отсюда, из ужасного давящего мрака, подождать Гектора на улице!

И вдруг Аглая замерла, прислушалась. Тишина вовсе не была такой уж абсолютной, как ей показалось сначала — откуда-то доносились странные звуки, словно бы потрескивание.

«Уходи отсюда!» — велела она себе, но почему-то, наоборот, пошла вперед. Миновала прихожую, потом небольшую темную комнату — и оказалась в комнате побольше, освещенной слабым мерцанием. Так вот что потрескивает — огонь в камине. Отсюда и дымком тянуло. Наверное, высокий, просторный, изящно обрамленный камин давно не чистили. Аглая вспомнила слова Гектора, что Лев Борисович дружил с его отцом. Наверное, тот и соорудил в доме друга такой чудесный камин. А в нем что-то жгли, совсем недавно причем. Бумаги жгли! На полу валяются их обрывки, множество бумаг, книг, альбомы какие-то разбросаны, да и в камине скорчились обугленные листки.

Наверное, бедный Лев Борисович знал, что к нему могут прийти, пытался сжечь какие-то компрометирующие, опасные документы. Что же могло у него быть такого опасного?

Аглая вытащила из камина несколько обугленных листков. Это были письма без конца и без начала, почти уничтоженные огнем. Удалось разобрать только какие-то отрывки:

«…Я очень рад, что мы выбрали для жительства Москву, а не Петроград, здесь все же самую чуточку спокойнее. Но я бы хотел вернуться в Нижний, город для меня… хоть и много позора…»

«Жизнь идет, а я все чаще вспоминаю… моя дочь… судьба ее очень меня беспокоит… оставил ради… получил за это, кроме горя и стыда? И если бы не ты и…»

«…умерла неделю назад, я остался вдовцом, бездетным, одиноким, никому не… ни одной из… может быть, только вам, мои верные, дорогие дру…»

Еще на полу валялась почтовая открытка. Ни изображения, ни текста нельзя было рассмотреть, зато половинка с адресами сохранилась, почти не тронутая пламенем, и на ней можно было прочесть обратный адрес: «Москва, Сивцев Вражек, номер 18, дом В. Н. Проскурина».

Проскурин, Проскурин… Отец Ларисы Полетаевой! «Тогда ее звали Лариса Проскурина», — говорил Гектор. Почерк на открытке тот же, что и на обрывках писем — их Проскурин написал другу, Льву Борисовичу. Но что же было такого в его письмах, что хозяину дома срочно понадобилось их жечь?

Или это сделал кто-то другой?

Кто?

Огонь в камине вдруг ярко вспыхнул перед тем, как погаснуть, и Аглая увидела на полу какие-то темные пятна.

Что такое? Кровь?

Ее качнуло. Девушка схватилась за край стола, оперлась… Что-то упало. Она посмотрела, морщась от подступающей тошноты, — подсвечник упал и покатился по столу. Взяла его, подсунула фитиль свечи в камин к последним всплескам огня. Свеча загорелась, Аглая подняла ее, защищая ладонью, поднесла свет ближе к загадочным пятнам.

Да, похоже на кровь. Цепочка тянется от входной двери, а у выхода из комнаты крови больше, ее следы видны и на стене, и на многочисленных книжных шкафах, и у двери…

Аглая, светя себе и изо всех сил пытаясь не наступить в кровь, шла по страшному следу. Толкнула дверь. Почти от порога поднималась лестница, на ее площадке возвышались книжные стеллажи, заставленные множеством журналов. Наверное, они не помещались в шкафах, вот их и выставили сюда. Аглая подняла свечу, вчитываясь в названия: «Живописная Россия», «Искусство и жизнь», «Алконост», «Российское законодательство», «Юриспруденция и право», «Архитектурный журнал»…

«Архитектурный журнал»! Это был как бы привет от Гектора, как бы пожелание держаться, набраться сил.

Аглая опустила свечу, шагнула вперед — и вскрикнула при виде человека, неподвижно лежащего у подножия стеллажей.

Смотрела, замерев, на миг допустив самое страшное. Но нет, это не он, а какой-то старик, тщедушный, в засаленном бархатном халате, накинутом поверх пижамы. Башмаки свалились с босых ног, мучительно искривленных агонией. Седая голова залита кровью, разбита. Под окровавленной рукой лежит раскрытый журнал. Аглая стояла, оцепенев, понимая, что хозяин дома пошел открывать дверь, получил удар по голове, упал… Наверное, те, кто ворвался в его дом, сочли, что он мертв. Они что-то искали, копались в его бумагах, жгли их. Потом они ушли, а он, наверное, очнулся и пополз сюда. Почему-то не на улицу пополз — звать на помощь, а сюда, на лестницу, к полкам с журналами.