Гала и Сальвадор Дали. Любовь на холсте Времени - Софья Бенуа

…Проведя большую часть времени 1934‑го в Испании, дома, Гала и Дали завершают год знаменательным событием: в Париже, в консульстве Испании будет зарегистрирован брак между Сальвадором и его возлюбленной. Немного странным представляется тот факт, что этому способствовала настоятельная просьба… Элюара. Он хотел, чтобы Гала урегулировала свое положение, став настоящей наследницей творчества Дали. «…Подумай только, что у тебя не было бы права (если бы Дали умер) взять с собой свои платья» – заботливо предостерегал поэт бывшую жену, подразумевая совсем иные ценности наследования.

Важно указать, что в том же 1934‑м Поль Элюар женится на своей любовнице Нуш. При этом решающую роль играют те же интересы: Элюар считает, что если ему захочется покинуть Нуш, «у меня, женатого, будет меньше угрызений совести, потому что тогда мне «будет легче уладить ее материальное положение». Несмотря на новый брак, Элюар никогда не забудет Гала, продолжая без устали говорить ей в стихах и письмах: «люблю… люблю… люблю…».

Глава 29

«Или безумен, или жив!». Гала как главный объект полотен художника

«Мое второе путешествие в Америку можно было бы назвать официальным началом «славы». Все картины были распроданы в день открытия выставки. Газета «Таймс Мэгэзин» поместила на обложке мою фотографию, сделанную Ман Роем, под броским заголовком: «Сюрреалист Сальвадор Дали: кипарис, архиепископ и облако перьев вылетают через окно»… Лишь потом я понял чрезвычайную важность этого издания, которым зачитывается вся Америка. В одном мгновение я стал знаменит. Меня останавливали на улице и просили дать автограф. Хлынул поток писем из самых отдаленных уголков Америки: ко мне обращались с самыми экстравагантными предложениями». Признавался художник о своих успехах на другом конце земли. Но где бы он ни был: в Париже, Лондоне или Нью-Йорке, он всегда мечтал поскорее возвратиться в свой дорогой сердцу Порт Льигат, в свое убежище, в свой земной рай.

В своих донельзя реалистично-сюрреалистичных книгах Дали описал каждое мгновение своей жизни с Гала, обозначив степень ее необходимости возле себя.

Вот, скажем, такой обычный, но такой характерный для всей их жизни отрывок.

«Мне снова хотелось увидеть Порт-Льигат, где я, наконец-то, возьмусь за «самое важное». Мы приехали в Порт Льигат в конце декабря. Мне, как никогда, была внятна незабываемая красота этого пейзажа. Я клялся наслаждаться каждой секундой своего пребывания здесь, но где-то под ложечкой сидел тихий страх. В первую ночь я не мог заснуть. На другой день отправился на прогулку вдоль морского побережья. Блестящая жизнь последних месяцев в Лондоне, Нью-Йорке, Париже показалась мне долгой и нереальной. Я не мог определить ни причину, ни природу того, что меня угнетает. Что с тобой? У тебя есть все, о чем ты мечтал десять лет. Ты в Порт Льигате – это место ты любишь больше всего в мире. Тебя больше не угнетают унизительные денежные заботы. Ты можешь заняться самыми главными, выношенными в глубине души произведениями. Ты совершенно здоров. Ты волен выбирать любой из всех кинематографических или театральных проектов, которые тебе предлагают… Гала будет счастлива, и ее не будут беспокоить заботы, омрачающие лицо…

В своих реалистично-сюрреалистичных книгах Дали описал каждое мгновение своей жизни с Гала

Я яростно вздохнул – откуда этот страх, разрушающий мои иллюзии? Ничто не помогало. Даже самые разумные доводы. Если это еще продлится, я заплачу… Гала советовала мне успокаивать нервы холодным душем. Я разделся на зимнем пляже и окунулся в ледяную прозрачную воду. Солнце блистало, как летом. Стоя под ним нагишом, я почувствовал, как мурашки побежали по моей коже… Гала позвала меня завтракать, и я вздрогнул, инстинктивно протянув одну руку к сердцу, а другую – к члену, издававшему слабый запах, который показался мне запахом самой смерти. В один миг я почувствовал: это моя судьба между ляжками – тяжелая, как грузная отрезанная рука, моя смердящая судьба. Вернувшись домой, я объяснял Гала:

– Не знаю, в чем дело. Моя слава созрела, как олимпийская фига. Мне остается только сжать ее зубами, чтобы понять вкус славы. У меня нет никаких оснований для страха. И все же страх растет сам, не знаю, откуда он взялся и к чему приведет. Но он такой сильный, что пугает меня. Вот в чем дело: нет ничего, что могло бы напугать меня, но я боясь испугаться, и страх страха пугает меня.

…Изнуренный страхом, я перестал спать. Днем я трусливо убегал и скрывался среди рыбаков, ожидающих, когда перестанет дуть трамонтана[2]. Рассказы об их невзгодах немного освобождали меня от навязчивых идей. Я расспрашивал их, боятся ли они смерти. Им был неведом такой страх.

…Гала приносила американские газеты, из которых я узнавал, что элегантные женщины пользуются алым цветом Дали и что супруга магараджи Капурталского недавно появилась на одном garden-party с алмазом, прикрепленным к настоящей розе как большая капля росы…

– Гала, поди сюда, принеси мне подушку и крепко сожми мою руку. Может быть, мне удастся заснуть. Я уже меньше боюсь. Здесь так хорошо в этот час.

И я наконец задремал под шум нескончаемых разговоров, ощущая крепкий дух, исходящий от этих гомерических рыбаков. Когда я проснулся, их уже не было. Похоже, ветер утих. Гала склонялась надо мной, оберегая мой сон, заботясь о моем возрождении (Гала Градива раз уже излечила меня своей любовью от безумия. Спустившись на землю, я преуспел в «славе» сюрреалиста. Однако новая вспышка безумия угрожала этому успеху, так как я полностью ушел в воображение. Надо было разбить эту хризолиду[3]. И реально поверить в свое творчество. Она научила меня ходить, а теперь необходимо идти вперед, как Градива. Надо было разорвать буржуазный кокон моего страха. Или безумен, или жив! Я вечно повторял: жив – до самой старости, до самой смерти, единственное мое отличие от сумасшедшего – то, что я не сумасшедший. Как хризолида, я был закутан в шелковую нить своего воображения. Надо было разорвать ее, чтобы паранойальная бабочка моего разума вышла из нее преображенной, живой и естественной. «Заточение», условие метаморфозы, без Гала угрожало стать моей собственной могилой.

– Встань и иди, – велела она. – Ты ничего еще не успел. Не торопись умирать!

Моя сюрреалистическая слава ничего не будет стоить до тех пор, пока я не введу сюрреализм в традицию.

Надо было, чтобы мое воображение вернулось к классике. Оставалось завершить творение, на которое не хватило бы оставшейся мне жизни.