Последнее пророчество Эллады (СИ) - Самтенко Мария

Ей просто следовало провести черту.

То, что было, уже не вернуть — нужно думать о будущем. О своем новом предназначении.

Персефона задержала дыхание и нырнула. Ледяная вода обожгла её тысячей иголок, но потом стало теплее, и она поплыла к водопаду. Она чувствовала, как вода исцеляет синяки и царапины, освобождает мысли от горьких обид и лечит душевные раны. Не все, далеко не все мог исцелить чудесный источник, но Персефона всё равно почувствовала себя обновлённой.

Хотя почему «Персефона»? Теперь она была Корой.

***

Арес

После неприятной стычки с подземным дядюшкой Арес некоторое время утешался в объятиях Афродиты, которая, конечно, обрадовалась, что их с Персефоной уже не связывают священные узы брака, но не преминула напомнить, что она-то совсем не свободна, а связана такими же узами с Гефестом.

После чего Неистовый всё больше печалился и думал, как ему, Великому Владыке Подземного мира и Уже-Почти-Владыке-Олимпа-и-Морского-царства, избавиться от мерзкого кузнеца. Основная проблема заключалась в том, что Гефеста нельзя было проглотить, не привлекая внимания — олимпийцы постоянно нуждались в его услугах. Так ничего и не надумав, Арес в ярости разломал шкаф в покоях возлюбленной — и вот, пожалуйста, опять нужен Гефест. Афродита в итоге ещё и обиделась из-за шкафа, и Арес вернулся в Подземный мир злобный и мрачный.

Какое-то время он искал, на ком бы сорвать своё дурное настроение, но Персефона его покинула, а остальные подземные явно не желали попадаться на глаза. Ну, кроме Таната, а тот со своей мрачной мордой ну никак не подходил на роль мальчика для битья.

Арес решил распорядиться насчёт строительства нового дворца — не под кустом же ему жить до покорения Олимпа — но не смог найти в окружающих развалины зарослях никого посущественнее теней.

В итоге он решил использовать те ресурсы, которое есть, и поручил строительство дворца Танату, велев припрячь к делу Гипноса и его многочисленных сыновей.

На каменной физиономии Убийцы достаточно ясно отразилось всё, что он думает о профессии строителя, а заодно и об идее привлечь к стройке Гипноса, который терпеть не мог Ареса и до сих пор не организовал мятеж исключительно по причине лени и разгильдяйства.

Неистовый хотел повторить свой приказ и напомнить, кто здесь Владыка, но отвлекся на какие-то летающие булыжники.

Летающие булыжники?!

Обернувшись, он увидел, что развалины дворца пришли в движение; что мелкие камни разлетаются, а крупные расползаются в стороны, вырывая с корнями проросшие на них кусты и деревья, и ширится черный провал, и настоящим апофеозом абсурда вылетает из него какая-то гнутая железяка.

И ладно бы просто вылетела — железяка явно нацелилась на него, Неистового Ареса! Стоило ему отскочить в сторону, справедливо опасаясь удара, как мерзкая железка изменила свою траекторию и нахально воткнулась ему в живот!

Могучее чрево Ареса вспороло чудовищной болью. Он завопил в нестерпимой муке, и боль тут же стихла, будто бы испугавшись мощного крика — железку втянуло внутрь его всепожирающего чрева. Тельхины, вплавившие в его внутренности небольшую черную дыру, как всегда, не подвели.

— Ух, — облегченно выдохнул Арес, похлопав себя по обнажившемуся волосатому животу. — Что это было? Танат? Ты это видел?..

Он обернулся в сторону Убийцы. Тот стоял неподвижно, будто врос в землю — о том, что это существо вообще-то может летать, напоминали только чуть подрагивающие железные крылья за спиной. Его лицо застыло в напряженной гримасе.

— Танат! — раздраженно повторил Неистовый. — Ты видел, что это было?!

Убийца с видимым усилием разомкнул губы и выдавил из себя три сухих, хлестких слова:

— Я видел судьбу.

— Что за бред ты несёшь! — Арес сжал кулаки. — Не знаю, что это было, но ему точно не…

Он схватился за живот. Стенки его чрева вдруг заходили ходуном, вывернулись, разверзлись… и выплюнули могучего воина в полном облачении.

— Хаос тебя дери! — простонал Арес, наблюдая, как воин отползает на четвереньках.

Миг — и точно такой же воин выбрался из его чрева и пополз в другую сторону. Арес мрачно помянул Урана и схватился обеими руками за волосатое пузо, но это было только начало!

Следом из его чрева вывалилась толпа голосящего народа. В толпе безошибочно идентифицировались Медуза Горгона, Эрот и Геката с факелами (!). Остальных Арес не знал, но они, очевидно, знали его. По крайней мере, отползали они не молча, а с гадкими комментариями.

Больше всего изощрялась мелкая медноволосая девчонка. На её-то «кажется, папа стал мамой» Арес наконец-то прозрел. Проглоченные им дети каким-то неведомым образом ухитрились освободиться!

Схватив Гекату — она копошилась дольше всех — за руку, Неистовый открыл рот и принялся втягивать воздух, вот только из этого ничего не вышло. Живот немного раздулся, но вырывающаяся и шипящая Трёхтелая не спешила проваливаться в чрево Войны. Зато мелкая рыжая дрянь, только поднявшись на ноги, бросилась к нему и вцепилась зубами в его запястье.

— Проклятое отродье Ехидны! — завопил Арес, отшвыривая её вместе с Гекатой. — Убийца, твой меч…

Он дал ему две секунды — сбросить оцепенение и вытащить клинок — но ожидаемого пения металла не последовало. Неистовый удивленно посмотрел на того, кого считал своим верным слугой (а кем ещё считать того, кто всегда выполнял приказы, ни взглядом, ни жестом не выказывая нетерпения), но не увидел его лица.

Лица?..

До Ареса вдруг дошло, что он никогда и не видел лицо, только холодную, словно изваянную из мрамора маску — но сейчас эта маска ощутимо крошилась у губ, беззвучно обрисовывающих слово.

«Невидимка».

Кровь ударила Аресу в голову, туманя рассудок; боль ушла; мышцы налились силой; взревев от ярости, он бросился на Таната как необузданный бык, но тут же покатился кубарем, споткнувшись о что-то живое, вывалившееся из его живота. Очередной гадкий отпрыск схватил его за ногу, дёрнул, и Арес ткнулся лицом в траву.

Мгновение спустя Неистовый вскочил на ноги… и споткнулся взглядом о леденящую кровь ухмылку.

Ухмылку выщербленного временем серпа в опущенной руке проклятого подземного дядюшки.

На бледном лице самого Аида ухмылки не было. Его губы были сомкнуты в тонкую линию, и это почему-то было страшнее, чем самый жуткий оскал.

— Персефона, — прошипел дядюшка, не двигаясь с места, не взмахивая серпом, не делая ровным счетом ничего.

«Ничего-ничего-ничего», — пел серп в его руке. — «Тогда, на заре времён, не было ничего-ничего-ничего…»

Железная гадина увивалась вокруг дядюшкиного запястья, лезла ему в глаза, пыталась глядеть оттуда, но вязла в тартарской черноте. Пыталась петь его губами, но эта подземная сволочь была слишком упрямой, и вместо «ничего» получалось…

— Персефона…

Арес вдруг понял, что ему… страшно? Липкий, холодный страх спускался по позвоночнику, оплетал ноги, замедлял движения. Ещё почему-то вспомнилось детство, когда мать укачивала его, орущего, в колыбельке, и, отчаявшись успокоить, пугала своим мрачным подземным братом.

«Не будешь слушаться — я пошлю за Аидом».

И маленький Арес послушно замолкал — с каждым разом Аид представлялся все страшнее и страшнее.

Сейчас Неистовый не боялся ничего и никого, но тогда…. Кажется, когда дядя по каким-то своим делам явился-таки на Олимп, крошка Арес весь вечер прятался за Зевсом.

Арес сжал кулаки, отгоняя детские воспоминания, и ярость наполнила его сердце, вытесняя липкий, холодный страх. Если дядюшка думает, что он сдастся, увидев серп Крона…

— Где Персефона, в который раз тебя, идиота, спрашиваю?! — завопил Аид, теряя терпение. Судорожный вдох, словно ему было тяжело набрать в грудь воздуха, и длинное, украшенное многочисленными нецензурными метафорами на разных языках выражение, суть которого сводилась к тому, что, с точки зрения дядюшки, Аресу следует сложить полномочия в качестве бога войны и стать богом дебилов.