Французские дети не плюются едой. Секреты воспитания из Парижа - Памела Друкерман

Когда мы, американцы, говорим о равновесии карьеры и личной жизни, то обычно имеем в виду некое жонглирование, когда пытаешься одновременно разрулить несколько дел, при этом не напортачив слишком сильно ни тут, ни там. Французы тоже говорят о равновесии – l’équilibre. Но для них это совсем другое. Равновесие – это когда ни один аспект твоей жизни не перекрывает другой. Это касается и воспитания детей. Равновесие для французов – как сбалансированный обед с правильным сочетанием белков, углеводов, фруктов, овощей и сладкого. В этом смысле у «карьеристки» Рашиды Дати та же проблема, что у мам-домохозяек: жизнь, в которой слишком силен перевес в одну сторону.

Разумеется, для некоторых француженок равновесие – всего лишь идеал. Но утешает мысль о том, что этот идеал где-то да существует. Когда я прошу свою подругу Эстер, работающую полный день, оценить себя как мать, она отвечает просто, без капли нервозности, чем совершенно пленяет меня:

– Как правило, я не сомневаюсь в том, хорошая ли я мама, потому что уверена: хорошая.

Инес де ла Фрессанж – необычная француженка. В 1980-х она была музой Карла Лагерфельда и лицом дома «Шанель». Потом ее пригласили стать моделью для Марианны, символа Франции, – этот бюст стоит во всех государственных учреждениях и изображен на почтовых марках. В прошлом для бюста Марианны позировали Брижит Бардо и Катрин Денёв. Когда Инес де ла Фрессанж приняла предложение, это стало концом ее сотрудничества с Лагерфельдом. Говорят, он сказал, что «не хочет одевать памятник».

Сейчас Инес чуть больше пятидесяти, и она совсем не изменилась: та же стройная кареглазая брюнетка, чьи ноги не помещаются под столиком в кафе. Она основала собственную марку одежды и до сих пор выходит на подиум. В 2009 году читатели «Мадам Фигаро» назвали ее воплощением настоящей парижанки.

А еще Инес де ла Фрессанж – мама. Ее длинноногие и фотогеничные дочки – 18-летняя Нина и 23-летняя Виолетта – уже успели стать фотомоделями и сделать карьеру в мире моды.

Мадам часто подшучивает над тем, что ее считают красавицей, называя себя «загорелой каланчой». А еще она говорит, что и как мать далеко не идеал. «Забываю по утрам заниматься йогой и крашу ресницы и губы всегда только в машине. Важно избавиться от чувства вины из-за собственного несовершенства».

Де ла Фрессанж, конечно же, нетипичный пример. Но она воплощает идеал французов – это женщина, которой удалось достичь равновесия. В интервью Paris Match она рассказывает о том, как через три года после смерти мужа встретила мужчину на курорте во французских Альпах, где отдыхала с дочками. Так уж вышло, что мужчина оказался издателем одного из самых авторитетных журналов во Франции и обладателем ордена Почетного легиона. Она велела поклоннику подождать несколько месяцев, сказав, что еще не готова к серьезным отношениям. Но в конце концов сама позвонила ему. «Ну ладно, я мать, и я работаю, но ведь я еще и женщина. Да и девочкам лучше, когда их мама влюблена.»

Глава 9

Кака!

Бин исполняется три года, и она начинает часто использовать одно выражение, которое я раньше никогда не слышала. Сначала мне кажется, что она говорит «кака будда», что вряд ли понравилось бы нашим друзьям-буддистам (как и во многих языках мира, «кака» по-французски означает «кака»). Но вскоре я понимаю, что она кричит «кака будан» (саса boudin). Boudin по-французски – «сосиска», а все вместе – получается «какашка». Итак, моя дочь расхаживает, крича во весь голос «какашка» (извините мой французский).

Как и все хорошие ругательства, «какашка» подходит для любой ситуации. Бин радостно выкрикивает это слово, когда носится по дому с друзьями. В ее устах оно может означать «какая разница», «оставьте меня в покое» и «не ваше дело». Ответ на любой вопрос!

Я:

– Что делали сегодня в саду?

Бин (презрительно фыркнув):

– Кака.

Я:

– Хочешь брокколи?

Бин (заливаясь смехом):

– Кака!

Мы с Саймоном понятия не имеем, что делать с этой какой. Считать грубостью или умиляться? Злиться или смеяться? Мы не понимаем контекста, а поскольку сами не были детьми во Франции, не знаем, можно так говорить или нет. И на всякий случай запрещаем. Бин идет на компромисс: продолжает твердить «кака» к месту и не к месту, но каждый раз добавляет:

– Плохое слово! Так нельзя говорить.

То, что Бин начала болтать по-французски, конечно же, хорошо. Когда мы едем в Америку на Рождество, друзья моей мамы умоляют Бин повторить с парижским акцентом, как зовут ее парикмахера. (Жан-Пьер сделал ей короткую стрижку, и теперь при виде нашей девочки все умиляются: настоящая парижанка!) Бин с радостью поет песенки, выученные в детском саду. И представьте мое удивление, когда она, разворачивая подарок, спонтанно восклицает:

– О-ля-ля!

Но я понимаю, что ребенок-билингва – не просто повод умилиться на вечеринке, а двуязычие – не просто навык. По мере того как Бин совершенствует свой французский, она приносит домой из садика не только незнакомые нам выражения, но и новые понятия и правила. Новый язык делает ее не просто франкоговорящей девочкой – он делает ее француженкой. И я не уверена, нравится ли мне все это. Я даже не знаю толком, какие они, француженки.

В основном «офранцуживание» Бин происходит в детском саду. Бин пошла в école maternelle, бесплатный государственный детский сад. Она ходит туда на весь день, четыре раза в неделю, кроме среды. Посещать детский сад необязательно, и ходить туда можно не каждый день. Но почти все французские трехлетки – на полной неделе, и все получают одинаковое воспитание. Так во Франции растят настоящих французов.

Задачи французского детского сада довольно серьезны. По сути, это национальный проект по превращению бестолковых трехлеток в цивилизованных, неравнодушных к чужим проблемам людей. Брошюрка для родителей, подготовленная Министерством образования, объясняет, что в детском саду малыши «открывают для себя все многообразие общества и ограничения, которые оно накладывает. Они рады, что их признают и принимают, и сами учатся взаимодействовать с другими детьми».

Шарлотта, проработавшая воспитателем детского сада тридцать лет (дети до сих пор называют ее чудесным словом maîtresse, наставница, в буквальном переводе – хозяйка), говорит, что в первый год в детском саду дети ведут себя очень эгоистично.

– Они не понимают, что воспитатель в саду один на всех, – объясняет она.

Лишь постепенно до них доходит, что, когда воспитатель обращается к группе, его слова адресованы каждому.

Обычно малыши в саду играют в игры по своему выбору, в группах из трех-четырех человек, за отдельными столиками либо в разных уголках комнаты.

Для меня детский сад – это своего рода художественная школа для маленьких людей. В первый год на стенах комнаты (или класса), где занимается группа Бин, вскоре не остается свободного места: все завешано детскими рисунками.

Среди целей école maternelle – обучить детей «воспринимать, ощущать, придумывать и создавать». Дети учатся поднимать руку по-французски – вытянув вверх один палец. Немало внимания уделяют и тому, чтобы научить их слушаться.

Отдав Бин в сад, я, конечно, тревожусь. Ясли были большой песочницей. А сад здесь уже похож на школу. Группы здесь большие. Меня предупредили, что родителям не принято рассказывать о том, чем занимаются дети в течение дня. Одна американка призналась, что перестала расспрашивать воспитательницу об успехах дочери после того, как та заявила:

– Если я вам ничего не рассказываю, значит, у вашей девочки все в порядке.

Воспитательница Бин тоже немногословная дама: единственный отзыв о моей дочери за весь год: «Она очень спокойная». (Бин обожает воспитательницу и души не чает в своих согруппниках.)

В первый год меня несколько напрягает то, что дети почти всегда рисуют одно и то же. Однажды утром прихожу и вижу на стенах двадцать пять одинаковых желтых человечков с зелеными глазами. Поскольку я сама не способна написать ничего без жестких сроков (которые все равно иногда приходится растягивать), мне нетрудно понять, как важны рамки. Но как-то странно видеть двадцать пять одинаковых человечков. Зато следующий год, каждый рисует, что хочет.

У «первоклашек» на стене нет даже алфавита – одни рисунки. И на родительском собрании никто не заикается о чтении. Похоже, здешних родителей гораздо больше интересует вопрос, стоит ли кормить улиток в аквариуме латуком (маленьких улиток, не тех, что для еды).

Постепенно до меня доходит, что детей во французском саду вообще не учат читать – а ведь детский сад заканчивается, когда им уже шесть лет! Но при этом они учат буквы и звуки, запоминают, как пишутся их имена. Некоторые родители утверждают, что дети сами учатся читать, хотя я так и не поняла, чьи это дети, потому что никто этим умением не хвастается. (Детей во Франции учат читать в первом классе школы, то есть в семь лет.)