Дягилев - Наталия Чернышова-Мельник

Чуть больше чем через год, 9 марта 1902-го, в залах Пассажа была открыта следующая выставка объединения. На этот раз «Мир искусства» выступил совместно с московским товариществом «36-ти» художников. И, как всегда, результат оказался блестящим! Но в дальнейшем москвичи захотели независимости и в 1903 году устроили уже собственную выставку. Надо отдать должное Дягилеву — о деятельности «отколовшихся» коллег он судит беспристрастно: «Не знаю, которая из двух названных выставок от этого более проиграла, одно лишь могу констатировать, что та группа художников, которая составляет центр товарищества „36-ти“, обладает слишком большим вкусом, чтобы допустить к себе что-либо нехудожественное и грубое. А потому выставка, как и нужно было ожидать, вышла свежею и производит благоприятное впечатление».

Вскоре после очередной выставки «Мира искусства», 15 февраля 1903 года, состоялось итоговое собрание ее участников. Как оказалось, этот день стал началом конца — как самого объединения, так и выпестованного Дягилевым журнала. Причину катастрофы пытается объяснить в воспоминаниях Александр Бенуа: «Выставки под фирмой „Мир искусства“ прекратились на целый год раньше (раньше, чем прекратился журнал)… Поводом… были какие-то осложнения, встретившиеся при разрешении вопроса о слиянии нашей выставки с родственной по характеру и составу участников московской выставкой „36-ти“ художников. Но это был лишь повод, под ним же созрело всё то же сознание, что „надо кончать“. Сказать кстати, только что тогда состоявшаяся выставка наша, устроенная в большом зале Общества поощрения, вышла неудачной как в смысле подбора произведений, так и в смысле своего внешнего вида».

Сейчас трудно судить, насколько был прав Александр Бенуа. Но даже если эта выставка и оказалась не совсем успешной, стоило ли вот так, вдруг, прекращать дело, которое в течение нескольких лет было настоящим триумфом «мирискусников» и лично Дягилева? Тут явно замешана интрига, чье-то недовольство… Более полную картину происшедшего находим в воспоминаниях Игоря Грабаря:

«В начале 1903 года, во время выставки, в Петербург съехались все члены организовавшегося уже к тому времени общества „Мир искусства“. Так много художников, как в этот раз, не собиралось еще никогда. Кроме петербуржцев, была и вся Москва. Дягилев, открывший собрание, происходившее в редакции, произнес речь, в которой сказал, что, по его сведениям, среди участников были случаи недовольства действиями жюри, почему он считает своим долгом поставить вопрос о том, не своевременно ли подумать об иных формах организации выставок. Он намекал на недовольство его диктаторскими полномочиями, открыто высказывавшееся в Москве. Сначала нехотя, а потом всё смелее и решительнее, один за другим стали брать слово. Все высказывания явно клонились к тому, что, конечно, лучше было бы иметь несколько более расширенное жюри и, конечно, без диктаторских „замашек“.

Я молчал, начиная понимать, что идет открытый бой между Москвой и Петербургом, что неспроста явилось столько москвичей. Но самое неожиданное было то, что часть петербуржцев, имевших основание считать себя обиженными, вроде Билибина, Браза и нескольких других, стала на сторону Москвы. Еще неожиданнее было выступление Бенуа, высказавшегося также за организацию нового общества. Дягилев с Философовым переглянулись. Первый был чрезвычайно взволнован, второй сидел спокойно, саркастически улыбаясь. На том и порешили. Все встали. Философов громко произнес: „Ну и слава богу, конец, значит“.

Все разошлись, и нас осталось несколько человек. Молчали. О чем было говорить? Каждый знал, что „Миру искусства“ пришел конец. Было горько и больно».

Но больнее всех было, конечно, Дягилеву. Ведь именно он, как ледокол, шел все эти годы вперед и только вперед, увлекая за собой остальных. И вот — недовольство его «замашками», которое скорее можно назвать просто и ясно — предательство. Ведь ко многим из тех, кто выступил за организацию нового общества, он мог бы обратиться с сакраментальной фразой: «И ты, Брут?»

Вскоре в «Мире искусства» была напечатана заметка:

«Нынешней весной журнал „Мир искусства“ своей обычной выставки не устраивает. Новый „Союз художников“, который образовался из участников выставки „36-ти“ в Москве и большинства участников „Мира искусства“, устраивает свою выставку в конце декабря, в Москве, в помещении Строгановского училища. В Петербурге выставка предполагается в течение Великого поста.

Отсутствие устава при крайне строгом жюри — таков был принцип выставок журнала „Мир искусства“. Строгий устав при отсутствии жюри — таковы основания нового „Союза“».

Вот так — коротко и сухо. Выставочная деятельность объединения закончилась. Пока еще выходил журнал. Но выпускать его оставалось недолго. Счет шел на месяцы…

Глава шестая ПАДЕНИЯ И ВЗЛЕТЫ

Для Дягилева всегда была характерна устремленность в будущее. Он шел вперед и только вперед, увлекая за собой друзей и соратников. Недаром эпиграфом к своей программной статье, опубликованной в первом-втором номере «Мира искусства», он выбрал слова Микеланджело: «Тот, кто идет за другими, никогда не опередит их». И всё же, еще в ранней молодости осознав свое предназначение, выбрав правильный путь, в ка-кой-то момент он не сумел избежать соблазна. В 1899 году Сергей Павлович совершает, пожалуй, самый неожиданный в своей жизни поступок, добровольно отказавшись от еще недавно священных прав на независимость: 10 сентября становится чиновником особых поручений директора Императорских театров князя С. М. Волконского.

Как мог столь свободолюбивый человек, считавший себя «демиургом», смириться с ролью государственного чиновника — жестко регламентированной, часто не позволяющей не только высказывать, но даже иметь собственное мнение? И всё же, если проанализировать это решение Дягилева, можно прийти к интересному выводу: первые успехи «мирискусников» не только льстили самолюбию их лидера, но и наверняка вызывали у него желание расширить ту сферу, где наиболее плодотворно можно воплотить в жизнь его мысль о господстве искусства над повседневностью. Поэтому возможность «направлять» течение жизни, имея в руках государственные рычаги, показалась ему в тот момент очень заманчивой. К тому же у власти была особая красота — в эстетике, знаках отличия, ритуалах, а никто из русских художников того времени не был так предан красоте, как «мирискусники».

Конечно, став служащим Императорских театров, импресарио вынужден был изменить свой внешний облик. Привычный фрак с бабочкой уступил место расшитому золотом мундиру. Но все-таки быть как все он не мог. Поэтому имидж нового государственного служащего как бы невзначай дополняет особый штрих: бывая на публике, посещая спектакли, Дягилев неизменно держит в руке изящный перламутровый женский бинокль. Именно этим биноклем на тонкой ножке, который все окружающие, конечно, заметили, он подчеркивает некую обособленность от общей массы чиновничьей братии. Мотивы его поведения имеют глубокие корни, но «игру на публику» распознали лишь немногие. Среди них оказался писатель Юрий Тынянов, которому удалось докопаться до самой сути в понимании молодого чиновника: «…за ним сразу укоренилась репутация эстета-сноба. Он и был таким, но за этой маской фатоватого барчука таилось нечто как бы противоположное и снобизму, и фатовству — очень искренняя, очень взволнованная любовь к искусству, к чарам красоты, которую он называл „улыбкой Божества“, и более того — сердечная, даже сентиментальная привязанность к России, к русской культуре, и сознание ответственности перед ее судьбами».