Человек из паутины - Александр Етоев

Много всякого страха повидал в своей долгой жизни Феликс Компотов-старший – и вылезающую из очка унитаза голову водяной змеи, и утопленницу у Тучкова моста, и мальчика-первоклассника, принесшего сдавать на приемный пункт бутылки из-под кефира и раздавленного дикой толпой народа, когда сказали, что кончается тара. Но чтобы полосатая лошадь… В общем, он сблеванул первый. За ним – Глюкоза, за Глюкозой – Чувырлов. Один Колька из 30-й квартиры сдержал в себе драгоценные полторы бутылки апперитива «Невский», отвоеванные им перед этим в жестоком бою с собой.

В момент компотовскую четверку с мостовой как метлой смахнуло. Глюкоза прыгнул в мусорный бак и укатился на соседнюю улицу, наподобие профессора Вагнера из известного беляевского рассказа. Другие бросились наубёг, и скоро от них уже не осталось ни тени, ни духа, ни топота потных ног. Калерия убежала тоже, решив, что этот полосатый кентавр послан ей злопамятным Зевсом в отместку за былые измены. Машенька, Ванечка и усталая Медсестра Лёля просто отошли в сторону, подождали, когда зебра проскачет мимо и отправились к Ивану Васильевичу домой.

Но перед тем, как прийти домой, у Ванечки в этот трудный день произошла еще одна встреча.

Они уже приближались к дому, когда на улицу непонятно откуда вынырнули Семен Семенович и рыжекудрая красавица Эстер. Ванечка попробовал отвернуться, пригнул голову, спрятал ее за Машеньку, но от глазастого заведующего отделением не укрылись эти его попытки.

– Можешь не прятаться, я тебя все равно вижу, – сказал Семен Семеныч приветливо, дыша на Ванечку селёдочным перегаром.

– Здрасьте, – робко ответил Ванечка и вложил свою шероховатую длань в протянутую ему навстречу стремительную руку Семен Семеныча.

– Привет! – сказала рыжекудрая Эстер и звонко чмокнула Ванечку в перекрестье бровей и носа.

– Вы знакомы? – подозрительно спросил ее спутник, почему-то глядя Ванечке на штаны.

– Он наш постоянный клиент, интересуется литературой по этике и эстетике.

– Говорят, меня в ИНЕБОЛе ищут? – спросил Ванечка, чтобы переменить тему.

– Уже не ищут. Накрылся, похоже, наш ИНЕБОЛ медным тазом. Спонсоры отказали в средствах на новые разработки. Свертывание военной программы, мать их ети. Даже проект «Человек-рыба», говорят, нерентабельный. Ты теперь у нас как тот неизвестный солдат, который не потому неизвестный, что неизвестен, а потому что на хрен уже никому не нужен. – Он помялся и, будто извиняясь, сказал: – С женой мы разводимся. Она не возражает, я – тоже.

– Мы с Сёмой едем в августе к Вале Стайеру в Сан-Франциско, он пригласил, – сообщила рыжеволосая Эстер.

– А Испания?

– Какая Испания? – спросил Семен Семеныч, вновь подозрительно косясь на Ванечкины штаны.

– Это у него шутка такая, – сказала Эстер. – Иван Васильевич, когда к нам в магазин приходит, что его ни спроси, он всегда: «А Испания?» Сёма, идем скорей, мы опаздываем. Через десять минут концерт.

– Такси возьмем, – улыбнулся Семен Семеныч.

– Привет от Александра Сергеича, – прощаясь с Ванечкой, сказала Эстер.

– Пушкина? – пошутил Семенов.

– Грибоедова, – сказала Эстер и тайком, чтобы не видел Семенов, подмигнула Ванечке.

Лёля фыркнула, потянула Вепсаревича за рукав, и они отправились дальше.

Глава 14

Изгнание беса по-красноярски

Итак, Ванечку уволили из «Фанты Мортале». Медсестра Лёля Алдынхереловна Кок-оол тоже, выходило, автоматически вычеркивалась из финансовых документов издательства, и денежные обязательства перед ней ликвидировались до срока. Об этом Лёля узнала после звонка Николаю Юрьевичу, долго извинявшемуся и долго рассыпавшемуся в любезностях перед Лёлей лично и Шамбордаем Михайловичем заочно, – короче, тянувшему жареного кота за вымя и обещавшему непременно помочь. Но не сейчас – сейчас в издательстве денег нет, издательство испытывает временные финансовые трудности – естественно, по вине некоторых несознательных личностей, таких как Вепсаревич Иван Васильевич, тормозящих редакционный процесс и вообще своим поведением вносящих смуту в здоровый творческий коллектив лучшего издательства Санкт-Петербурга.

Лёля, Машенька, Ванечка и мама Ванечки Вера Филипповна сидели в комнате перед телевизором и смотрели «Поле чудес».

Розовый Якубович на телеэкране примеривал водолазный костюм, подарок участника капитал-шоу, немногословного спасателя из Северомуйска.

– Моя хозяйка на квартире, где я живу, – сказала Медсестра Лёля со смехом в голосе, – всегда, когда Якубович выступает, говорит: «У дармоед! Ужас как его ненавижу! Почешет языком, почешет, а я всю жизнь лопатилась, света белого не видала. Вон подарков сколько опять огрёб. Так бы его вилами и проткнула».

– Раньше так про Райкина говорили, – сказала Вера Филипповна.

– Райкин – гений, – покачал головой Ванечка и посмотрел на Медсестру Лёлю: – Ну как, не пора еще?

– Скоро, – ответила Лёля и покраснела.

К лечению все было готово, ждали только совпадения каких-то симпатических волновых частот между Лёлей здесь и Шамбордаем там, под Красноярском, в Сибири. Что это было такое, Лёля объяснить не могла, но, видимо, это было серьезно, раз из-за них приходилось ждать.

Машенька сидела, скучая. Она чувствовала себя ненужной и все пыталась поддержать разговор, но выходило это как-то неловко, невпопад и на другом языке. Так ей, во всяком случае, представлялось.

– Я читать не очень люблю, – сказала она зачем-то, когда розовый Якубович с экрана объявил рекламную паузу. – В детстве у меня была книжка – про крокодила. Я, когда ее открывала и видела эту ужасную пасть, визжала и со страху пряталась под кровать. А после я взяла и залепила эту гадину пластилином, чтобы не так пугаться. Но читать все равно боялась.

– Лёля, а это, правда, не опасно, ну эта ваша сибирская медицина? – который раз спросила Вера Филипповна.

– Мама, – ответил за Лёлю Ванечка, – меня в ИНЕБОЛе какой только гадостью не травили, а тут даже в койку не придется ложиться? Верно?

Вопрос был задан Медсестре Лёле. Та кивнула и опять покраснела.

«Что-то я сегодня слишком часто краснею, – подумала она про себя. – Неизвестно, что подумают Маша и Ванина мама».

Без задней мысли она положила руки себе на грудь и вдруг почувствовала, как сила груши, пропитавшая ее ладони тогда, в подвале, потекла, потекла из пальцев, и груди ее стали расти, расти, наливаться, как на бахче арбузы, и скоро сделались такие огромные, что перевесили остальное тело и Лёля с грохотом упала со стула.

– Ой! – сказала она, поднимаясь с пола.

– Что, частоты совпали? – удивленно спросила мама, разглядывая Лёлины груди.

– Нет еще… – И тут в ее голове ясный голос Шамбордая сказал: «Может, тебе Ваньку того? Присушить? Чтобы он от Машки отсох, а к тебе присох? Съежилась вон вся, как бекасик. Сиськи себе новые отрастила». И через секунду: «Шучу. Это тебя Фрейд баламутит – сидит в своем гнезде, старый ворон, и нашептывает тебе всякую срамоту. – Голос его сделался строже: – Ладно, начинаем. Готова?»

– Да, – сказала Лёля, – готова.

«Ну, тогда вынимай свой бубен. Начинаю я, ты поддерживаешь».

Лодка ткнулась холодным боком в пружинящую береговую траву, и оттуда с шелестом вылетели стрекозы. Они долго висели в воздухе, и в их жестких изумрудных глазах блестели маленькие желтые стрелки, указывающие в глубину острова.

Иван Васильевич шел, раздвигая стебли и думая о приятных вещах. Первая приятная вещь была темная бутылка «Агдама», которую он купил на станции, когда сходил с электрички. Какая станция, он не помнил – помнил только платформу и спящего на лавочке мужичка с дымящейся папиросой во рту. Мужик показывал папиросой к северу, к хилому забору за ёлками, за которым был спрятан ларёк местных кооперативных работников. В ларьке продавали многое, но Вепсаревич выбрал «Агдам».

Не помнил он станцию потому, что на самом деле ни в какой электричке не ехал и все события происходили как бы не с ним, а с человеком, укравшим его лицо и имя и даже некоторые из главных мыслей Ивана Васильевича. То есть он, этот его двойник, их не крал, это сам Вепсаревич придумал такую версию, иначе было не объяснить всей странности сложившейся ситуации. Вокруг были квартира, и книги, и юродствующий в телевизоре Якубович, и Машенька, и мама, и эта девушка, приехавшая его лечить, а вовсе никакая не электричка, и мужика с папиросой не было, и ларька не было, и «Агдама». И не хлюпала под ногами жижа, когда, руками раздвигая траву, он шел по берегу на твердое место, на черную заваленную березу с черными наростами на стволе.

Не хлюпала здесь, в квартире, но там, где над метелками камышей звенели комариные стаи и небо разлетелось над головой, не сдерживаемое кордоном стен, стопа ощущала зыбкую, обманчивую упругость почвы, и Ванечке хотелось скорее выбраться на сухой пригорок.

Вторая приятная вещь, о которой он думал с гордостью, что вот ведь какая штука – на этом острове он никогда не был, а знал его почему-то лучше, чем собственную питерскую квартиру. Остров назывался Сибирь. Об этом сказал ему лодочник на пристани на том берегу, где Ванечка взял напрокат лодку.