Повторение пройденного - Сергей Баруздин

Пленные вели себя понуро-дисциплинированно. Сами старались не отставать и торопили отставших. До штаба нам предстояло пройти около трех километров - дорога не дальняя. Плохо только, что путь наш лежал по скользкой тропке с бесконечными подъемами и спусками. Мы шли медленно. А я еще, как назло, немножко прихрамывал.

Возле небольшой чахлой рощицы тропка сворачивала круто вправо, и тут мы чуть задержались. Один немец поскользнулся, зацепив ногой о корягу, второй присел, чтобы поправить мокрые, грязные портянки - единственную свою обувку.

Пока мы ждали, Макака подошел ко мне:

- А глупо все же, что мы даже языка не знаем. Интересно бы поговорить с ними. Правда?

В это время из рощицы вышел наш офицер. Звания его мы не могли определить - он был в телогрейке, но по шапке, гимнастерке и галифе безошибочно узнали: офицер.

- Кто такие? Куда идете? - спросил он нас довольно резко, поигрывая пистолетом.

Мы ответили.

- Я сам доставлю их в штаб, а вы возвращайтесь за следующей группой! - приказал он тоном, не терпящим возражений.

Я явно опешил и посмотрел на растерявшегося Витю.

- Мы не можем, - сказал я не очень уверенно. - Мы их в наш штаб должны доставить, а вы...

Офицер перебил:

- Разговорчики! Выполняйте, что приказано! Иначе расстреляю, как собак...

Немцы стояли, обескураженные не меньше нас. И тут случилось неожиданное - офицер в упор выстрелил в Макаку, крикнул по-немецки:

- Лауфен, эзель!*

_______________

* Бегите, ослы! (нем.)

Я не сообразил, что произошло, и не понял его слов, и того, почему он кричит по-немецки, а только отскочил в сторону и выстрелил дважды в воздух. Наши пленные продолжали растерянно топтаться на месте, никто из них даже не попытался убежать. Офицер, наоборот, отбежал к опушке рощи и, присев за деревом, целился уже в меня. Пуля свистнула рядом. И в ту же минуту один из немцев бросился к офицеру с криком: "Герр оффициер!" - и упал как подкошенный рядом с Витей. Макака, видимо, был ранен, но я не мог даже подойти к нему. Выстрелив еще раз по дереву, я понял, что офицера там уже нет. Я бросил гранату. Бросил наобум - между деревьями, и тут услышал крик. Уже не думая о немцах (Идиот! А ведь они могли бы меня взять голыми руками!), я бросился в рощицу. Офицер с залитым кровью лицом катался по земле, дико крича. Осколок попал ему не то в глаз, не то в щеку.

Когда я оглянулся, вспомнив о раненом Макаке, возле него хлопотали два немца. Они помогли ему приподняться с земли. Другие стояли на тропке.

- Ну что с тобой, Макака? Что? - Я стянул с него шинель.

- Ничего, - пробормотал Витя, прижимая бок. - Задело неглубоко, кажется. Ты пистолет, пистолет у него возьми!..

Офицер уже не кричал, когда я вернулся к нему, и не катался по земле. Он стонал и только тяжело дышал, прикрыв руками окровавленное лицо. Пистолет валялся рядом. Я поднял пистолет, боясь задеть курок. Ведь это был первый в жизни пистолет, который я брал в руки.

Что же делать теперь? Витя ранен. Один из пленных убит. Двенадцать топчутся тут же. И еще этот офицер. Кто он? Переодетый фриц? Разведчик или бандеровец? Он жив, и, пока жив, его надо доставить в штаб.

До штаба теперь было ближе, чем до нашего взвода.

Макака с трудом поднялся:

- Пойдем!

- Куда же в таком виде?

- Пойдем, пойдем! - прошептал он, совершенно бледный и с посиневшими губами. - Я могу.

Не успели мы растолковать пленным, что кому делать: одним взять убитого немца, другим - лежавшего в рощице раненого офицера, третьим помочь идти Вите, - как, на наше счастье, появился Саша. Он возвращался уже из штаба.

- Неужели и ты вел их этой дорогой? - спросил я, рассказав ему о случившемся.

- Этой. И ничего.

- Повезло нам, что еще немцы такие оказались - тихие, - прошептал Макака. - Он им по-немецки крикнул, наверно, чтоб бежали, а они ни с места...

Саша спросил о чем-то одного из немцев, и тот возбужденно закивал головой:

- Лауфен, эзель! Лауфен, эзель!

- "Бегите, ослы!" он им крикнул, - перевел Саша. - Ясно, это бандеровец или власовец.

Через полчаса мы с трудом добрались до штаба. Сдали пленных. Проводили в медсанбат нашего Макаку.

На раненого офицера пришел посмотреть сам майор Катонин.

- Разберемся. А теперь садитесь в мой "газик" и катите к себе. И скажите лейтенанту Соколову, чтоб к семи часам быть всем здесь на митинге.

Вечером мы вернулись к штабу. На деревенской улице выстроился весь дивизион - со знаменем. Не было среди нас командира фотовзвода младшего лейтенанта Фекличева. Он погиб под огнем своих минометов. Не было Макаки, отправленного в госпиталь. Не было...

- Сегодня началось одно из самых решающих наступлений нашего фронта, - говорил майор. - Командир корпуса просил меня объявить всем вам, бойцам, сержантам, старшинам и офицерам, благодарность за отличную подготовку этого наступления!

- Служим Советскому Союзу! - хором ответили мы.

Не помню, сколько времени мы не слышали радио.

И вдруг - передача. Из Москвы. И какая! Имеет прямое отношение к нам.

"От Советского информбюро, - услышали мы давно не слышанный голос Левитана. - Оперативная сводка за 13 января. Войска 1-го Украинского фронта, перейдя в наступление западнее Сандомира, несмотря на плохие условия погоды, исключающие боевую поддержку авиации, прорвали сильно укрепленную оборону противника на фронте протяжением сорок километров. Решающее значение в прорыве обороны противника имело мощное и хорошо организованное артиллерийское наступление. В течение двух дней наступательных боев войска фронта продвинулись вперед до сорока километров, расширив при этом прорыв до шестидесяти километров по фронту. В ходе наступления наши войска штурмом овладели сильными опорными пунктами обороны противника Шидлув, Стопница, Хмельник, Буско-Здруй (Буск), Висьлица, а также с боями заняли более трехсот пятидесяти других населенных пунктов..."

Потом Левитан читал приказ Верховного Главнокомандующего. В нем упоминались имена командира нашего корпуса и командиров дивизий, входивших в корпус, многих дивизий, и знакомой мне - Наташиной.

"Сегодня, 13 января, - услышали мы, - в 21 час 30 минут столица нашей Родины Москва от имени Родины салютует доблестным войскам 1-го Украинского фронта, прорвавшим оборону немцев, - двадцатью артиллерийскими залпами из двухсот двадцати четырех орудий..."

Мы не слышали залпов этого салюта. Не знали мы и о том, что 14 января перешли в наступление войска 1-го и 2-го, а за ними и 3-го Белорусского фронтов.

Война оказалась совсем не такой, как мы ее представляли. Она была теперь, правда, и не такой, как прежде. Я помнил войну по нескольким часам, проведенным под Москвой в сорок первом. Я знал о ней по рассказам тех, кто начал свой путь по дорогам войны с двадцать второго июня. Я слышал о ней от Наташи, которая провела на фронте не несколько недель, как мы, а три года. Сейчас война была победной и в этом смысле радостной. Перевес в силе и технике был настолько явным, что каждый понимал: дело идет к развязке. И лозунг "Дойдем до Берлина" не воспринимался как желаемое, отвлеченное понятие. Он имел практически близкий, реальный смысл.

И все же война это война. Наши представления о ней, как о поле нескончаемого геройства и славы, казались сейчас такими же далекими, как Гороховецкие лагеря.

Мы плелись в хвосте наших войск. По дорогам с разбитой немецкой техникой на обочинах. По полям с развороченными окопами и землянками. Мимо железнодорожных станций с обугленными эшелонами. Мимо совсем свежих братских могил. Плелись - не совсем точное слово: мы совершали рывки в несколько десятков километров и вскоре были уже во взятом до нас Кракове. И все же мы плелись, ибо работы у нас не было, кроме главной задачи - не отстать от корпуса, которому мы приданы.

Краков трепетал флагами: красными - советскими, бело-красными польскими и белыми простынями, спущенными из многих окон. Это цивильные немцы, не успевшие удрать на запад, заявляли о своей лояльности. А меня Краков встретил и еще одним приятным - на нескольких домах и перекрестках улиц я увидел указатели: "Хозяйство Семенова".

Наш дивизион остановился на окраине города.

Надолго?

Старший лейтенант Буньков пообещал:

- Подождите! Сейчас выясню.

Вскоре он вернулся:

- Разгружайтесь. Будем ночевать. Нам отведен вон тот дом.

Я с ходу попал на пост. Значит, придется ждать вечера.

Пока я дежурил, по улицам Кракова шли машины с орудиями, и самоходки, и танки, и грузовики с пехотой. Тянулись жители, возвращающиеся домой, на лошадях и просто так, пешком, с ручными тележками, с мешками и сумками. Некоторые из них были веселы, взбудораженны, радостно приветствовали каждого нашего солдата и офицера. Другие шли угрюмые, безразличные ко всему. Тащили на себе ребят - маленьких и больных, закутанных в тряпье, иногда забинтованных. Худая, с детским лицом женщина везла на тележке детский гробик. Как раз возле меня она остановилась, судорожно приоткрыла крышку гробика, посмотрела и опять пошла дальше, будто успокоенная - с просветленным лицом. Может быть, она хотела похоронить ребенка в родных местах...