Пулковский меридиан - Лев Успенский

Человек пять из них присоединились к пулеметчикам сразу же за околицей этого проклятого Керстова, как только началась паника. Шел отчаянный непонятный бой вразброд: спокойно отступавшие до этого по дороге на Керстово части были встречены здесь с тыла белогвардейскими пулеметами, сбиты, рассеяны, отброшены в лес.

Кое-кто, вынырнув из болотной гущары, подошел позднее — возле гнилой речушки Суммы, в бору за деревней Лоузна, невесть где.

Люди вдруг появлялись из мрака. Подходили крадучись, нерешительно, с оглядкой. Один, оказывается, шел, держась поодаль, хотя и рядом со взводом, по лесу часов восемь; все присматривался, все никак не мог определить, свои или белые. Потом решился — увидел в Васиных руках карту, компас — и рискнул — вышел.

Последним — на большую удачу отрядика — сегодня на рассвете где-то около глухого лесного озерка, юго-западнее Лошковиц, пристал высокий и хмурый рыжий человек в огромных сапогах-осташах, с охотничьей двустволкой за плечами, в заячьей шапке с наушниками, несмотря на лето. Лесник из Тикописи, возле Ямбурга, он ушел от белых вместе со 1171-м полком, потом отстал и выбился на эту дорогу. Он отлично знал всю местность вокруг километров на сорок радиусом: исходил всю ее зимой на лыжах, охотясь за белкой. Он сам вызвался быть проводником и посоветовал держаться лесных путаных троп на Копорье. А с ним — это особенно удивило и даже растрогало Васю — пришла и его дочка, такая же высокая, как отец, девушка с медно-рыжими волосами под серым платком, в таких же, выше колена, осташах и, главное, тоже с охотничьим ружьецом за спиною.

— Урболайнен, Петр Абрамов… — покашливая и хмурясь, сказал лесник Васе утром.

— Урболайнен, Мария Петровна! — хмуро буркнула девушка и тоже слегка кашлянула.

— Дочка наша, — пояснил лесник.

— Охотники мы… — добавила она. — Вепсы… — Потом оба они надолго замолчали.

— Надо скоро уходить от всякий этот сволочь… — произнес отец уже полчаса спустя, закуривая самодельную трубку.

— Да-а… Надо сё лесом, лесом… Правей Ламоха, правей Прогоша, правей Кербукова — на Копорье… Вот так… — подтвердила девушка.

Теперь к вечеру это неведомое им Копорье должно было быть уже близко…

Вася полез за обшлаг шинели, достал карту-десятиверстку, вынул из кармана компас.

Две черные линии — дороги — сходились на карте в одной точке — в Копорье.

Пространство между ними было отчасти закрыто зеленой краской — тем самым лесом, по которому они шли; отчасти же оно белело пятнами полей. «Да, да!.. Вот мы где-то тут, уже недалеко от опушки… Теперь все зависит от того, кто сейчас в этом Копорье. Наши или…»

Надо было во что бы то ни стало разведать, что делается там, влево, за тонкой стеной леса на открытом поле у неизвестных бойцов деревень Кербуково, Новоселки.

Алые солнечные лучи вдруг исчезли, точно их смахнул кто, — очевидно, с запада поднималась туча; в лесу сразу стало мрачно, жутковато, сыро.

— Дождь, гляди, на ночь опять не пошел бы! — устало сказал кто-то из людей.

— Эх, теперь бы в деревню войти! — откликнулся другой. — В изобку… Поесть бы…

Да, надо было торопиться. Все устали.

Вася подозвал к себе Стасика Гусакевича и лесника Урболайнена.

Поглядев на карту, они решили твердо: бросаться прямо из леса на дорогу нельзя никак. Еще днем девушка, дочка охотника, отделясь от отряда, зашла, точно случайно, на какой-то заброшенный в лесу хуторок. На хуторке ничего в точности не знали, но слышали, будто на днях с моря, за Копанским озером, пристали чьи-то корабли, финские или эстонские, кто их знает. С кораблей вышли какие-то нерусские люди, очевидно, белые. Они прогнали с побережья наших и теперь идут сюда, к Копорью. А вчерашней ночью на шоссе за Маклаковом, к Ламохе, слышна была бесконечная суматоха: гремели колеса, шло много народу, кто-то стрелял, что-то кричали.

Все это смущало. Вася долго тер себе подбородок, внимательно вглядывался в зеленое поле десятиверстки, точно спрашивая ее, что делать-то, карта, а?

Но ждать было нечего. Карта ничего не могла сказать. Компас тоже. Здесь нужен был совсем другой компас — своя голова.

И вот часов около девяти вечера двадцать первого мая 1919 года пулеметчик Василий Федченко, только что, уже на фронте, принятый в партию, возглавлявший теперь отряд отступающих бойцов 6-й стрелковой дивизии, решил оставить своих людей в лесу со знающим местность проводником, с Урболайненом. Вдвоем с товарищем он пошел на короткую разведку.

Они взяли слегка влево от того места, где остановился взвод. За узкой полосой смешанного леса оказалась поляна (скирда прошлогоднего сена косо стояла на ней), потом опять пошла лиственная лядина, роща — из тех, в которых любит расти серый гриб подберезовик. Осторожно, крадучись, они пересекли ее и вдруг остановились.

За рощей, повидимому, была дорога, — должно быть, шоссе. Оттуда донесся тревожный звук. Не шорох листьев, не стрекот сорок, как давеча, а быстрый конский галоп… Ближе, ближе. И как будто не очень много всадников?..

Прячась за низкой ольховой порослью, разведчики подобрались совсем близко к дорожной канаве и залегли.

В смутном сумраке они вдруг увидели на дороге две конные фигуры. Всадники миновали поворот, взметнули целую кучу брызг из большой лужи на шоссе и, резко одернув коней, остановились напротив Васиного «секрета».

Секунду или две верховые прислушивались, поворачиваясь во все стороны на седлах.

Кто это? Наши или беляки? Ничего не разглядеть.

Сердце и у Васи Федченки и у Гусакевича забилось так, что страшно стало: не слышно ли его стука на дороге?

— Ну что же, комиссар, — сказал вдруг низкий, басистый голос с хрипотцой, и Вася, вздрогнув, легонько ткнул локтем Гусакевича в бок. — Пока что все тихо! С этой стороны — ни черта! Значит, пожалуй, ночь — наша. Конечно, канителиться нечего. Надо все, что можно, эвакуировать заблаговременно… По-моему, наше первое дело теперь — оторваться начисто от врага, раз такой мешок вышел. Иначе худо!

— Я большего безобразия никогда не видел, — сердито и горячо отозвался второй. — Кто справа, кто слева — ничего не разберешь. Нет, как хочешь, друг, изменой пахнет… Закурить есть? Пора обратно ехать!

Чиркнула спичка; сначала она затлелась маленьким бледноголубым пламенем, потом от нее повалил густой вонючий дым, и комиссар отшатнулся от этого дыма на седле, точно от облака ядовитого газа.

— Тьфу! — закашлялся он. — Тьфу ты пропасть!..

Вспыхнул яркий огонь, и тут Вася Федченко сразу с восторгом увидел все, что ему было нужно: милую красную звезду на околышке комиссарской фуражки и широкое скуластое, знакомое лицо. Лицо известного человека, командира второго батальона Абраменки.

— Товарищ! Товарищ Абраменко! Товарищ комиссар! — громким шёпотом, боясь одновременно и испугать людей, и упустить время, закричал он из кустов. — Товарищи! Свои тут! Повремените чуточек, свои! Пятьдесят третьего стрелкового… Пулеметчики…

Три минуты спустя Вася Федченко стоял уже на шоссе около пляшущих на месте лошадей. Ноги его дрожали еще от волнения. В темноте слабо и таинственно поблескивала луна. Светлая полоса дороги уходила и вперед и назад.

— А, Федченко! — говорил теперь Васе комбат 2 Абраменко. — Каким ветром ты здесь? Впрочем, тебя-то мне и нужно. Слушай, комиссар, ведь это повезло! Вот что, Федченко. Тут до Копорья не больше километров пяти-шести. Бояться пока нечего, поднажмите… И двух часов пути нет. Давайте туда ваш пулемет поскорее… Если кто отстанет — не задерживайтесь. Да! Поди-ка сюда. — Он наклонился к Васиному уху. — Я тебе пропуск дам… Понял? Ну, едем, комиссар! Время не ждет!..

Возвращаясь к своим, Вася чуть-чуть заблудился и попал, уже около самого места, в еле заметный во мраке овражек. Окликать ему показалось опасным.

До боли напрягая глаза, он долго стоял и вглядывался в неверный лесной мрак и никак не мог понять, куда податься.

Вдруг совсем рядом он услышал сдержанный говор.

— Нет, брат, этого ты не скажи! — мирно, тихонько бормотал кто-то. — Великое дело, какая у человека голова, какое у него образование! Вот возьми ты нашего парнишку, ведь в сыны нам с тобой годится, а он нас ведет, не мы его. А почему? А потому — у него конпас. Опять же карта. Вот он и ведет. Против нас он с образованием — двойной человек. В таком деле конпас — все!

— Ну вот, заладил: «конпас», «конпас»! — отозвался второй знакомый голос, — кто с тобой спорить будет, Петрович? Компас — хорошая вещь, да не в нем одном дело! Тут еще другой компас действует, вот я тебе что скажу. Тут знаешь, что действует? Партия! Вот тебе и компас, вот тебе и карта… Я, брат, второй год в Красной Армии воюю, семь фронтов прошел, каких только командиров не видел, и царских и советских… А всюду — одно! Как партейный человек, так он — вовсе от других отменный; точно другим молоком кормлен. «Чим?!» Эх, ты: «чим!», очень просто — чем! Мы с тобой с сегодня на завтра куда глаза глядят перекатываемся, а партейный знает, куда итти надо. Мы с тобой постояли, покрутили пальцами — куда кинуться: то ли вправо, то ли влево?.. А партейный человек, он не собьется, он вперед как с высокого маяка смотрит. Ему не один завтрашний, ему и послезавтрашний день открыт. С ним заодно, где самому не усмотреть, с ним вместе Ленин в Москве думает! Вся партия думает! Вот, брат, какой у него главный компас…