Азартная игра - Феликс Фрэнсис

– А что это такое, клиновидная биопсия? – спросил я.

– Крохотный кусочек ткани, его отщипывают, а затем подвергают анализу с целью проверить, все ли там чисто, – сказал он. – Потом зашью все дырочки, и Клаудия вернется в палату, вы и опомниться не успеете. В целом вся процедура занимает около часа, ну, может, чуточку больше.

– А если биопсия покажет, что не все чисто? – спросила Клаудия.

– Если я определю это сразу, просто на глаз, – ответил он, – тогда мне придется удалить и второй яичник. Если нет, ткань отправят в лабораторию на анализы. Есть шанс, правда, совсем мизерный, что мне придется провести полную гистероктомию, если обнаружу раковые клетки, прикрепленные к матке. Но, судя по результатам сканирования, это маловероятно.

Клаудия смотрела на меня расширенными от страха глазами.

Мистер Томик заметил это.

– Вот что, Клаудия, – сказал он, – обещаю минимальное хирургическое вмешательство. Но если придется сделать это, то сделаю. Ведь опухоль и метастазы сами собой не рассосутся. И я должен сказать вам все прямо и честно, поскольку мне нужно ваше согласие на дальнейшие действия. И вы прекрасно понимаете, что я не стану будить вас посреди операции и спрашивать разрешения удалить матку, если это потребуется для спасения вашей жизни. – Он улыбнулся ей. – Но, честное слово, не думаю, что дойдет до этого.

– А нельзя ли просто удалить опухоль? – спросил я. – И не трогать при этом яичник?

– Раковые клетки, скорее всего, распространились по всему яичнику, и это единственный способ остановить заболевание.

– Но если второй яичник в порядке, его ведь не обязательно удалять?

– Давайте преодолевать проблемы по мере их поступления, – сказал он. – Обсудим будущее после операции.

Из этого я понял, что и второй яичник, скорее всего, «не чист».

И желание мамы заиметь наконец внуков вряд ли сбудется.

– Ну, ладно, – сказал мистер Томик. – Мне нужна ваша подпись, вот здесь. – Он показал. – И здесь. И вот тут тоже, пожалуйста.

Клаудия взглянула на меня, в глазах ее читалось отчаяние. Я стиснул зубы и кивнул. Она подписала бумаги. У нас не было выбора.

– Прекрасно, – сказал хирург и забрал у нее бумаги. – Увидимся в операционной, минут через двадцать. За вами придут.

Мне хотелось сказать ему, чтоб осторожней обращался с моей девочкой. Но я не стал. Конечно, он будет осторожен. Иначе какой из него врач?..

Если вечер выдался трудным, то следующие двадцать минут ожидания показались просто невыносимыми.

Уходя, мистер Томик оставил дверь в палату открытой, и мы с Клаудией всякий раз вздрагивали, когда кто-то проходил мимо по коридору.

Что тут можно было сказать? Ничего. И мы молчали. И не сводили глаз с настенных часов, стрелки которых неумолимо переползли с без десяти минут девять до девяти, затем показали пять минут десятого и десять минут десятого.

Клаудия так крепко держала меня за руку, словно от этого зависела вся ее жизнь.

– Все будет хорошо, – сказал я. – Ты же сама слышала, что он сказал. Вернешься сюда и заметить не успеешь, что все уже позади.

– О, Ник, – несчастным голосом простонала она, – если у меня останется хотя бы крохотный кусочек яичника, давай постараемся заиметь детишек.

– Обязательно, – сказал я. – Ловлю тебя на слове.

– А ты сначала женишься на мне? – спросила она.

– Можешь не сомневаться.

Необычное предложение руки и сердца. Но ведь и находились мы в необычной ситуации.

Пятнадцать минут десятого в палату вошел санитар в таком же, как у хирурга, голубом одеянии и плотной матерчатой шапочке на голове.

– Пожалуйста, поаккуратней там с моей невестой, – сказал я, когда он начал выкатывать кровать из палаты в коридор. – Она очень мне дорога.

Я проводил Клаудию до лифта, там меня остановили и сказали, что дальше нельзя. Я последний раз взглянул на испуганное лицо любимой, затем двери лифта закрылись, и она скрылась из виду. Как-то слишком, на мой взгляд, быстро.

Я вернулся в палату и уселся в кресло.

Никогда прежде не чувствовал я себя таким несчастным, беспомощным и одиноким.

Честно говоря, не слишком удачное начало помолвки.

Клаудия отсутствовала почти три часа. К этому времени я чуть ли не бился головой об стенку от отчаяния и тревоги.

Просидеть три часа в больничной палате в ожидании оказалось куда как страшней и хуже, чем провести втрое больше времени в камере полицейского участка в Паддингтон-Грин.

Какое-то время я размышлял над тем, что именно происходит наверху, в операционной, мысленно поделив циферблат часов на сегменты. Сперва попробовал сообразить, сколько времени уйдет на то, чтоб усыпить Клаудию; затем – как долго хирург будет делать эти самые свои надрезы. Потом: сколько времени ему понадобится, чтоб вырезать яичник, ну и так далее. Я понятия не имел о том, верны ли эти мои исчисления – скорее всего, нет, – но занятие немного успокаивало.

Согласно этим исчислениям Клаудия должна была вернуться в палату через два часа, и когда этого не произошло, воображение начало подсказывать самые ужасные варианты развития событий. Часы на стене продолжали неумолимо тикать, словно смеясь надо мной. А Клаудии все не было.

Ко времени, когда я наконец услышал, как ее везут по коридору, я уже полностью был уверен в том, что все прошло ужасно, что Клаудия умерла на операционном столе.

Но она не умерла. Ей было холодно, все тело сотрясала дрожь.

Я страшно обрадовался, увидев ее, и не сразу заметил, что состояние ее хорошим никак было нельзя назвать. Она испытывала боль, ее тошнило от анестезии. И еще ей никак не удавалось сдержать эту противную дрожь.

– Вполне нормальное явление, – сказала медсестра, когда я спросил, почему она так дрожит. – Скоро будет в полном порядке.

– А нельзя ли принести еще одно одеяло? – спросил я.

Медсестра нехотя согласилась, и вскоре дрожь прекратилась, Клаудия немного расслабилась. А потом уснула.

Мистер Томик пришел проведать нас часа в два, когда Клаудия еще спала.

– У меня есть новости, хорошие и не очень, – тихо сказал он мне. – Начнем с хороших. Я удалил только один яичник, второй выглядит вполне здоровым. Но я все равно отщипнул кусочек для биопсии, его уже передали в лабораторию для проведения анализов.

– Ну а не очень хорошие? – спросил я.

– Рак проник не только в яичник, как мы полагали, метастазы вышли на поверхность. С помощью сканирования точно определить не всегда удается.

– И что это означает? – спросил я.

– Это означает: есть вероятность того, что раковые клетки яичника могут оказаться в жидкости внутри брюшной полости. Сказать наверняка можно только по завершении лабораторных анализов.

– И?..

– Чтоб убедиться, что все раковые клетки уничтожены полностью, Клаудии, возможно, придется пройти один или два курса химиотерапии.

– Химиотерапии?

– Боюсь, что да, – ответил он. – Ну, просто чтоб окончательно убедиться.

– Это значит, что я потеряю волосы? Совсем облысею? – спросила Клаудия. Она лежала с закрытыми глазами, но, оказывается, не спала и все слышала.

– Возможно, – ответил врач, – хотя сегодня у нас появились новые препараты, значительно лучше прежних. – Я воспринял этот его ответ как «да», она облысеет. – Но волосы очень быстро отрастут.

Длинные, гладкие, черные, как вороново крыло, волосы Клаудии всегда были предметом ее гордости.

– Так, значит, прямо сейчас надо начинать химиотерапию? – спросил я.

– Нет, только через несколько недель, – ответил он. – Сперва дадим Клаудии время оправиться после операции.

– А это может как-то повлиять на второй яичник? – не унимался я. – Читал в Интернете, что некоторые лекарства от рака приводят к бесплодию.

– Мы используем очень мощные средства, – сказал он. – Они атакуют те клетки, которые быстро размножаются делением, к примеру, раковые. Но также могут до какой-то степени повлиять и на другие клетки и органы. Насколько я понимаю, сохранение способности к деторождению является для вас приоритетом?

– Да, – тут же выпалила Клаудия, не открывая глаз.

– В таком случае мы будем очень и очень осторожны, – сказал он. – Правильно?

В половине четвертого я оставил Клаудию в больнице и поехал домой, переодеться и принять душ. Я воспользовался Северной линией метрополитена, сел на «Уоррен-стрит» и доехал до «Финчли Сентрал».

– Я ненадолго, – сказал я Клаудии. – Часика на полтора, не больше. Тебе что-нибудь принести?

– Новое тело, – с несчастным видом пробормотала она.

– Меня вполне устраивает это, – с вымученной улыбкой сказал ей я.

Врач сказал, что она должна провести в больнице еще одну ночь, обещал выписать на следующий день или самое позднее – в четверг.

Перед станцией «Ист Финчли» поезд вырвался из темного туннеля, в глаза ударил яркий солнечный свет. Добрый знак. Он означал, что я почти уже дома.