Эдинбург. История города - Майкл Фрай

О том, что Нокс, кроме прочего, был еще и галантным кавалером, обычно предпочитают не вспоминать. При всей строгости манер, его влекли и различные легкомысленные развлечения, музыка, танцы, театр — а также женщины. Может показаться, что он, будучи несколько нервозным и неуверенным в себе (или, по крайней мере, одержимым сомнениями и смирением), лучше себя чувствовал с женщинами, нежели в обществе мужчин. Возможно, одним лишь влечением дело не ограничивалось. Широко известен отрывок из его письма Элизабет Боуз: «Вспомните, что я делал, стоя возле буфета в Алнвике. В самом деле, мне казалось, что никто еще не подвергался такому искушению». Современники посмеивались над его частыми визитами к этой даме, ставшими вполне оправданными после того, как он женился на ее дочери. Он впоследствии признался своей теперь уже теще в том, что, помимо других грехов, вынашивал в мыслях прелюбодеяние и сердце его одолевали «грязные вожделения». И в наши дни среди американских евангелистов горячая вера часто сопутствует плотским радостям, почему бы не предположить того же в Ноксе? Что касается вкусов королевы Марии Стюарт, то мы вернемся к ним позже. Если в напряженности между нею и Ноксом была и некая сексуальная подоплека, нетрудно догадаться, насколько могло унижать ее пренебрежение. В этом случае их отношения могли быть более напряженными, чем следовало бы ожидать. Подавляемое влечение, если так и было, могло в этом случае превратиться в свою прямую противоположность — уже не сдерживаемую ненависть.[110]

Шотландская Реформация в итоге стала контролировать все сферы жизни, в которых человеку свойственно ошибаться. Эдинбург, с его холодным климатом, холодным камнем и холодным сердцем, часто представляют городом, в котором эта практика стала частью образа жизни. Есть такие, кто сожалеет, что Жан Кальвин, а не Мартин Лютер, одержал здесь победу, или даже что король Генрих VIII не стал навязывать Шотландии англиканство во время «Грубого сватовства». Другое дело — был ли в этом виноват Нокс. В конце концов, маловероятно, чтобы он смог промыть мозги прихожанам собора Святого Жиля, не говоря уже о всей нации. На деле в то радикальное время он был далеко не самым рьяным радикалом. Для того чтобы пробудить кальвинистский фанатизм в шотландцах, потребовалась гражданская война, спровоцированная ошибками их королевы. В вероучениях и влиянии шотландской церкви радикалы, победившие в том столкновении, зашли гораздо дальше Нокса, который не дожил до окончания схватки; они скорее выполнили замыслы более молодого активиста, Эндрю Мелвилла из Глазго (который, по сравнению с Эдинбургом, всегда был городом фанатиков). Реформация обрела опору в общественном устройстве столицы, в порядке, который уже восхвалял добродетели грамотности и рачительности в делах, сочетая чувство ответственности со стремлением к сохранению личного достоинства — как и было озвучено Ноксом, когда он, к его сожалению, довел до слез королеву. Все это, вкупе с лицемерием, также внесло вклад в формирование эдинбургской разновидности кальвинизма.

Сложившееся в итоге неоднозначное отношение к Марии Стюарт было присуще не только Ноксу, но и Эдинбургу и нации в целом. Оно до сих пор остается неоднозначным. Даже в августе 1561 года, когда Мария только высадилась в Шотландии, встретившее ее всеобщее ликование всего через несколько дней сменилось в Эдинбурге уродливым всплеском насилия. Однако шотландская Реформация была непохожа ни на одну другую. Прежде всего, она свершилась позже прочих; то есть, ни в одной стране после 1560 года попытки насадить протестантизм успехом не увенчались. Затем, она единственная сделала исключение из принципа Cuius regio, eius religio, т. e. «Кто правит — тот и задает официальную религию». Мария Стюарт оставалась католичкой в протестантской стране. С самого начала это было нелепое, нескладное, даже шизофреническое сочетание.

Перед тем как отправиться в Шотландию, королева, без сомнения, заключила определенные соглашения, но едва ли она могла подозревать, что выполнения поставленных перед нею условий потребуют так скоро. Она прибыла во вторник, и в воскресенье той же недели она, члены ее семьи и приближенные пошли слушать мессу в личной часовне в резиденции Холируд; так она собиралась поступать и в будущем. Однако протестантские горячие головы сумели пробраться во дворец и попытались сорвать службу. Наложить засов на двери часовни пришлось самому Джеймсу Стюарту, графу Арранскому, одному из протореформаторов 1550-х годов. Для Нокса это означало, что Арран сошел с пути праведного. В следующее воскресенье Нокс прочел в соборе беспощадную проповедь, заявив, что одна-единственная месса опаснее, чем высадка в Шотландии «десяти тысяч вооруженных врагов». Правительство вынуждено было ответить на эту эскападу. В понедельник обнародовали официальное заявление относительно позиции королевы: она не собиралась возвращать в Шотландию католицизм и вообще как-либо менять официальную религию страны без санкций парламента.

Это не было окончательным решением проблемы. Тем временем, поскольку Мария Стюарт прибыла в страну так внезапно и не была встречена официально, ей подобало торжественно вступить в столицу, как королеве. Подобная церемония могла предотвратить беспорядки. Ее запланировали на 2 сентября — как раз через два дня после проповеди Нокса. Однако тогда, как и сейчас, в Эдинбурге хватало тех, кто никак не мог упустить случая в очередной раз заявить о своих убеждениях. Королева в тот день присутствовала на пиру в замке, а затем шла во главе процессии по Королевской миле — пешком, под пурпурным балдахином с золотой бахромой, предшествуемая пятьюдесятью юношами, одетыми маврами, в черных масках и желтых костюмах. У Рыночного креста девушки в прозрачных платьях представляли различных мифологических персонажей, а из рожков у подножия креста било вино. Когда Мария дошла до Трона, с расписного облачка к ней спустилось дитя и вручило ключи от Эдинбурга и две книги в богатых бархатных переплетах. Она открыла их. Это были Библия на английском языке, а не на латыни, и псалтырь — символы протестантизма. Не проронив ни слова, она передала книги стоявшему рядом с ней графу Хантли, дворянину-католику. Позднее он сообщал, что, когда Мария двинулась в дальнейший путь, ему пришлось остановить каких-то людей, которые собирались сжечь чучело священника.[111]

Могли ли что-нибудь поделать со всем этим члены городского совета? Возможно. Правители Шотландии были не из тех, кто благосклонно взирает на инакомыслие в столице, однако городской совет также не был единодушен в своих религиозных убеждениях, поскольку правители страны в те годы часто сменяли один другого. За власть над городским советом боролись Мария де Гиз и лорды конгрегации. Когда верх одерживала Мария, мэром был католик Джордж, лорд Сетон; когда на коне оказывались лорды конгрегации, мэром становился Арчибальд Дуглас из Килспинди. Так они и управляли городом по очереди до 1560 года, когда было решено, что выборы следует проводить «обычным и надлежащим образом». Это привело к победе протестантов, которую они одержали также и в 1561 году. 5 октября вновь избранные члены городского совета бросили Марии Стюарт вызов, просто чтобы продемонстрировать, насколько они рады ее видеть. Они подтвердили антикатолические предписания, выпущенные их предшественниками. Возможно, они не предполагали, что королева примет этот вызов. Мария приказала сместить Дугласа и вернуть Сетона. И городской совет послушался; они еще могли подсылать к Марии херувимов с загадочными символическими посланиями на Хай-стрит, но когда дело касалось церкви, не смели ослушаться прямого приказа королевы. Вскоре этому суждено было измениться.[112]

Однако вначале королева еще могла справляться с покушениями на ее власть. До того, как она сочеталась браком с Генри Стюартом, лордом Дарнли, в 1565 году, особых неприятностей не случалось. То, что ей следует выйти замуж повторно — в этом никто не сомневался. При этом все возможные зарубежные кандидаты в мужья могли создать столько же новых проблем, сколько они были способны решить. После долгих метаний было решено, что наилучшей партией является еще один Стюарт, родственник самой Марии. Они полюбили друг друга (поначалу). Их союз также казался приемлемым с политической точки зрения. Он обещал монархию независимую и патриотическую.

Опять возникла необходимость в официальном торжестве, без сомнения отражавшем умонастроение народа. На Другом уровне этот брак также дал импульс развитию литературы, которое Мария вдохновила, прибыв в Шотландию от одного из самых развитых с культурной точки зрения дворов Европы. Блестящий молодой адвокат Томас Крейг из Риккартона обратился к ней с Epithalamium, латинской хвалебной песнью, суть которой можно свести к одной строке: «Tu vero, о coelo iuvenum gratissime, Nymphes connubiis (junguente deo) dignate superbis» («Ты, воистину, наиболее любезна небесам из всех юных жен, твой брак вершится Богом, а твою роскошную брачную постель готовят нимфы»). Протестант Джордж Бьюкенен, вновь поспешивший домой из Португалии, где им начинала интересоваться инквизиция, с надеждой писал Дарнли: «Nos quoque pendemus de te, sol noster» («И мы уповаем на тебя, наше солнце»), Когда шотландцы не щеголяли латынью, они обращались к родному языку. Макар Александр Скотт писал Марии так: