Три вокзала - Мартин Смит

«БОГ — ДЕРЬМО» — было написано аэрозолем на стене над ней. Краска еще не успела высохнуть, пахло ацетоном. Виктор вертелся на месте, где стоял, как будто они оказались на краю пропасти.

Аркадий уже читал надпись на медицинском браслете для скорой помощи у нее на запястье.

Молоко.

У некоторых людей бывают смертельно опасные аллергические реакции — на арахис, на моллюсков. Один кусочек — и их иммунная система начинает активно бунтовать, развивается анафилактический шок: останавливается сердце, а легкие плотно сжимаются. Аня была синей из-за отсутствия кислорода. Но смерть пока ждала рядом, мозг еще жил один на один с самим собой. Аркадий встал рядом с Аней на колени, чтобы заглянуть в глаза. Зрачки сохраняли форму, еще не успев расплыться. Он посветил фонариком — зрачки сузились.

— Она еще жива… — Нужно было добавить «пока еще жива…», потому что без кислорода клетки мозга умирают через две минуты. Через четыре минуты половина мозга превратится в неорганическое вещество. Когда приедет скорая помощь, она, конечно, уже умрет.

Аркадия озарило. Аня не ела, она выпила кофе.

Набор средств скорой помощи — белая с красным крестом пластмассовая коробка — единственный предмет в холодильнике. В ней была пластмассовая маска, прикрепленная к резиновой груше, и шприц с адреналином.

Аркадий проверил иглу и всадил ее Ане в бедро. Она немедленно вздрогнула, и сердце снова стало биться.

Накинул ей на лицо маску. Сердце забилось, как будто участвовало в гонках, пока не сорвалось, как загнанная лошадь, и в этот момент Аня начала дышать. Каждое сжатие резиновой груши проталкивало воздух Ане в рот. Губы стали розовыми, и хотя все это напоминало попытку вдохнуть жизнь в комок глины, он продолжал ритмично сжимать и отпускать грушу, сжимать и отпускать, каждые пять секунд, как будто держал в руке ее сердце.

— Как долго ты собираешься ее накачивать? — спросил Виктор.

Аркадий услышал, что кто-то ловит ртом воздух, и краем глаза увидел Женю и Маю. Они стояли в дверном проеме. Мая руками зажала рот.

— Чем дольше длится реанимация, тем меньше вероятность того, что ей удастся выжить. Ты не сможешь воскресить мертвого, — шепнул Виктор.

«Она не умерла, — подумал Аркадий. — Он бы этого не допустил».

— Аркадий, — Виктор пытался его оттащить.

— Подождите, не уходите, — шептала Мая.

Сжимать и отпускать. Сжимать и отпускать.

Первый Анин вдох был трудным и страшным. Аркадий продолжал накачивать воздух, пока дыхание не восстановилось и синий налет на коже стал отступать, сменяясь розовым.

25

Аркадий положил Аню на свою кровать. Свет резал ей глаза, и он выключил все, кроме настольной лампы, прикрыв и ее. Аркадий надеялся, что Аня быстро уснет, но адреналин все еще метался по ее организму.

— Половину времени мне казалось, что я умерла.

— Ты была в коме, на пороге смерти.

— Эти ощущения — совсем не то, чего я могла ожидать.

— Ты не видела никакого белого света?

— Ничего.

— Никаких членов семьи или друзей?

— Никого.

— Давай поговорим о том, кто пытался тебя убить.

— Я не знаю, кто это был. Я ничего не помню с середины дня. — Аня повернулась, чтобы лучше видеть Аркадия. — Ты знал, что делать. Ты раньше видел кого-нибудь в состоянии шока. Это была женщина?

— Да. Тогда я не знал, что делать. Теперь знаю.

Меньше всего ему хотелось сейчас вернуться к воспоминаниям о прошлом. Никакой связи между памятью об одной женщине и другой быть не может. Да, прежде он беспомощно наблюдал анафилактический шок. На сей раз у него был, по крайней мере, шанс спасти. У Аркадия не было другого выбора. Он сосредоточился на груше и маске, как будто за них можно было, как за веревку, вырвать из пропасти смерти. Он даже не заметил, когда жизнь начала постепенно возвращаться в ее тело.

— Все было иначе — кто-то пытался тебя убить.

— Они меня и, правда, убили.

— Но сейчас ты жива.

— Возможно.

— Я услышал шаги — двое выходили из твоей квартиры. Но ты говоришь, что у тебя не было гостей?

— Я не помню. Можно я закурю?

— Точно нельзя. Кто-то оставил стакан с молоком у тебя в раковине. Ты можешь мне сказать, кто бы это мог быть?

— Я — журналистка. Разве ты не знаешь — сезон охоты на журналистов никто не закрывал.

— И ты не станешь звонить в милицию.

— Почему я должна это делать, когда у меня есть ты?

— Меня уволили. Вряд ли я что-то смогу сделать в таком положении.

— Я рискну… — И уже другим тоном спросила: — Как долго я была мертвой?

— Ты была в коме!

— Мертвой, — настаивала она. — …О, и как же я надену купальник? — она откинула простыню с ноги и осмотрела синяк, оставшийся от укола Аркадия. — Саша Ваксберг пригласил меня к себе на дачу.

— Не думаю, что ты что-то потеряешь, — сказал Аркадий.

— У него огромный загородный дворец. Два плавательных бассейна, теннисные корты и поле для конкура. Иногда я думаю, что он платит людям, просто чтобы они находились рядом с ним.

— Ну, что ж, очень благородно с его стороны.

— Ты считаешь, что я должна поехать?

— Там ты будешь в большей безопасности, чем здесь.

— А у тебя есть дача?

— Лачуга. — Он вернулся к разговору о произошедшем: — У тебя, как у всякого журналиста, наверняка, есть записная книжка со списком деловых встреч?

— Твоя лачуга у реки или у озера?

— У пруда.

— Расскажи, как она выглядит.

— Обыкновенно.

— И все-таки — как? На что похожа?

— Домик с тремя комнатами, небольшая кухня, убогие картинки, выложенный кирпичом камин, семья ежей под крыльцом, байдарка и лодка с веслами на приколе. Мой отец был генералом, но после бутылки водки он считал, что уже — адмирал.

— Звучит неплохо. Я была одета?

— Прости?

— Когда вы меня нашли, я была одета?

— Не полностью.

— Как я выгляжу — синева сейчас в моде?

— Ты спрашиваешь об этом не того человека. Как насчет Саши Ваксберга? Он, должно быть, уже звонил, чтобы подтвердить приглашение. Он сможет предоставить тебе сотню телохранителей.

— Может быть. Он непредсказуемый человек.

Аня смотрела на высокий потолок, на чудовищно большой шкаф, светлые заплатки на стене, где некогда висели фотографии и картины, которых теперь не было.

— Ты здесь вырос? Здесь когда-то что-то висело.

— Здесь жили партийные сливки. Большая честь — получить такую квартиру, как эта. В доме были двойные стены и секретные ходы для КГБ — чтобы подслушивать. И раз в месяц или примерно раз в месяц какой-нибудь известный человек исчезал. Да, это был почет, но с предопределенным риском. Никто не мог отказаться жить в таком роскошном доме, но его обитатели всегда держали наготове чемоданчик с вещами.

— Твоего отца когда-нибудь прослушивали?

— Он знал, как приспособиться. Он как бы рассказывал агентам весь свой дневной маршрут. И ночной.

— На тебя как-то повлиял тот факт, что ты жил в таком доме с призраками?

— Знаешь, должен сказать, что нет… Я ведь, и, правда, нашел стену, за которой сидел агент. У меня был мяч, и я колотил им об нее сто, двести раз…

— Я и не думала, что ты прямо-таки родился, чтобы стать милиционером.

— Уже поздновато, чтобы думать об этом… Как ты думаешь, что значит — «Бог — дерьмо»?

— Понятия не имею, — зевнула Анна.

— Я могу понять, почему «Бог умер», но вот почему «Бог — дерьмо», это до меня не доходит.

Он ждал ответа, но Аня уже глубоко заснула. Аркадий позавидовал. Постарался устроиться, как можно удобнее на стуле и погрузился в книгу, которую он взял у мадам Спиридоновой. Дневник танцовщика должен был быть скучным.

«После триумфа в Париже мы открыли в Монте-Карло…» — так.

Он не стал читать дальше, просто листал и вдруг напоролся: «Бог — собака, собака — Бог, собака — дерьмо, Бог — дерьмо, Я — дерьмо, Я — Бог».

И дальше:

«Я — зверь и хищник… все будут меня бояться и пытаться засадить меня в сумасшедший дом. Но мне все равно. Я ничего не боюсь. Я хочу смерти».

26

Изе досталась бытовка с печкой, пусть небольшой и слабой, но она согревала всю ее семью. Она заворачивала ребенка в синее стеганое одеяльце и не давала возможности плакать — сразу совала в рот бутылочку.

Изя заботилась о безопасности. Девочки должны ходить парами. Мальчики могли просить милостыню по одному, но держать друг друга в поле зрения. Трудность заключалась в том, что из-за дождя просить милостыню стало почти что невозможно. Люди опускали глаза и ускоряли шаг. У Изи было правило — клей не нюхать, но придерживаться его было сложно, когда ты целыми днями бездельничаешь. Пустота вокруг обостряла слух — через стену можно было расслышать стремительный бег пассажиров, прибытие и отправление поездов. Иногда ревел локомотив — казалось, вот-вот и он въедет прямо в бытовку. Ровным, ничего не выражающим голосом по радио объявляли о расписании.