Скитальцы - Хао Цзинфан

возникшему только на контрасте с переменами. Пока что она была личностью, которая официально не существовала. Без регистрации у нее не было ни аккаунта, ни идентичности в системе. Она была кем-то, стоящим за пределами системы, потенциально опасным субъектом.

– Отказ от регистрации, – прошептала она.

Было ли это серьезным преступлением? Было ли это вызовом существующей системе мира? Было ли этого достаточно для того, чтобы дед отправил в ссылку ее отца и мать и поддался страху? Почему для системы так важен был девятизначный регистрационный номер?

На Земле Люинь слышала кое-какие истории насчет времени, именуемого Веком Машин. Когда люди рассказывали эти истории и описывали мир, в котором машины всех и каждого сажали в тюрьму и относились к личностям, как к запчастям, которые можно использовать и выбросить, их глаза наполнялись страхом. Свободу и чувство собственного достоинства подавляли и истребляли. Эти люди говорили, что Марс – самый лучший пример такого мира.

Рассказчики этих историй на Марсе никогда не бывали, но описывали все пороки этой планеты так, словно знали Марс лучше Люинь. Мало-помалу она к этим историям привыкла и убедила себя в том, что рассказчики не злобны, а попросту невежественны. И всё же она начала опасаться того, что они говорят правду. Люинь спрашивала себя: если вправду она жила в мире, созданном злобным режимом, то что же ей делать?

У Люинь было так много вопросов, но большую их часть она боялась себе задавать. Многие земляне говорили ей, что Ганс Слоун – диктатор. Они говорили об этом так убежденно. Люинь не смела спросить об этом деда и не хотела спрашивать. Кровь деда текла и в ее жилах, и свои сомнения она никогда не смогла бы высказать так, чтобы это не привело к прямой конфронтации.

В детских воспоминаниях Люинь ее дед был защитником Марса. Она не верила, что он диктатор, но кое-что вызывало у нее сомнения. Дед был воином, одним из последних пилотов, совершавших полеты во время войны. Он выжил в этой войне, он был победителем и человеком, исполнившим свой долг. После войны он стал пилотом, обслуживавшим промышленность. Он сопровождал шахтерские катера в пути между Марсом и его лунами. Он летал исследовать Юпитер, отправлялся к поясу астероидов за водой, к Фобосу и Деймосу для строительства баз. Он начал свою карьеру в качестве стажера, а потом поднялся до должности командира флотилии и возглавил техническое развитие всей Системы Полетов.

Большую часть своей жизни Ганс совершал одиночные полеты. Только в среднем возрасте он занялся политикой в качестве законодателя, затем стал руководителем системы, а в шестьдесят лет – консулом. Когда Люинь была маленькая, она видела деда за письменным столом. Он читал и писал допоздна или разговаривал с другими политиками. Даже тогда, когда Люинь с родителями навещали его, он порой вынужден был уйти, потому что возникали срочные дела, требовавшие его внимания. Его личное пространство хранило столько материалов, сколько заняли бы сведения целой школы. Люинь не верила, что он диктатор, – наверное, просто он слишком много и упорно работал.

И всё же она не могла быть в этом уверена. Были факты, указывающие на обратное: ее место в группе «Меркурий», смерть ее родителей, сам принцип действия центрального архива.

Она должна была добраться до самого дна своих сомнений.

Поезд скользил по стеклянному туннелю, будто капля воды. Окутанный воздухом, он не производил никакого шума. В детстве Люинь не осознавала, насколько тих окружавший ее мир. На Марсе не было скоростных лифтов, шумных толп, автомобилей и самолетов. Ей были знакомы только утонченные, деликатно обустроенные дома, стекло, сады со множеством дорожек, магазины без кассиров, кофейни, кинотеатры без будок для продажи билетов и прозрачные туннели, по которым каплями воды скользили поезда. Она знала только людей, которые учились, работали, думали и разговаривали. Здесь не было марихуаны, диких воплей, обнаженных тел, дергающихся в лихорадочном танце и зависших в пространстве между бодрствованием и сном. Здесь не было никакого шума, только тишина и безмятежность.

Люинь ехала по городу, перемещаясь из света в тень. Очертания вагона расплывались от игры солнечных лучей. Наконец Люинь приняла решение и нажала кнопку «Хранилище Досье имени Монтескьё»[7] – место, где работал дядя Лаак.

Ей нужны были ответы. И хотя ей не хотелось вставать лицом к лицу с нелепой реальностью, неведение и мысли о том, что она никогда не узнает правду, пугали ее еще сильнее. Сомневаться в собственной жизни – хуже этого страха на свете не было. Люинь не могла позволить себе жить в подвешенном состоянии.

Будучи регистратором досье, дядя Лаак отвечал за самую сердцевину марсианской файловой системы. Он больше любого другого человека был знаком с теми цифрами, которые определяли личность человека. Эти номера были словно бы ульями, окружавшими дядю Лаака тесными рядами. Это были шеренги жизней, а в самом центре этих шеренг находился Лаак. Перед ним стоял старинный письменный стол с потрескавшейся крышкой, но при этом на столе не было ни пылинки, и царил образцовый порядок.

– Пожалуйста, садись. – Лаак указал на стул по другую сторону от стола. – Я прочел твое сообщение и знаю, что ты ищешь.

Люинь села и распрямила спину. Она молчала, но ее сердце часто билось. Солнце светило ей в край глаза, она не очень ясно видела Лаака.

– Ты уверена насчет этого?

Люинь кивнула.

– Ну хорошо, – отозвался Лаак. – Но позволь, я кое-что тебе объясню. В жизни мы сталкиваемся со многими загадками, но не каждый вопрос стоит того, чтобы искать на него ответ – ответ может оказаться очень горьким.

– Есть разница между знанием и незнанием.

– На самом деле, разница не так уж велика.

– Она есть.

– Разница не имеет такого большого значения… когда ты много повидал.

Люинь пристально смотрела на дядю Лаака. Тот сидел, положив руки на стол. Тонкие длинные пальцы были сплетены между собой. В глазах Лаака за круглыми стеклами очков Люинь видела страдание. Оно ощущалось и в его сплетенных пальцах, и даже в воздухе, отделявшем его от Люинь. Она подумала: «Наверное, он надеется, что я вижу его боль».

В отличие от дяди Хуана, дядя Лаак никогда не выказывал своих эмоций открыто. Он никогда не кричал, никогда громко не смеялся. Его высказывания всегда напоминали нечто высеченное из древнего ствола дерева и неспособное меняться. И Люинь не сомневалась: сейчас Лаак хотел, чтобы она увидела боль в его взгляде.

Лицо Лаака было длинным, с острыми скулами, волосы – редкими, с проседью. Казалось, он лысеет от умственных перегрузок. Лаак