Очищение - Роберт Харрис

Придя в себя от шока, Цицерон немедленно призвал Квинта и Аттика. Они явились и с ужасом выслушали его рассказ. Их первой заботой была безопасность консула. Решили, что в доме будут постоянно находиться двое мужчин, которые ночью станут охранять нижние покои. Днем его все время будет сопровождать охрана. Он все время будет менять дорогу, по которой ходит в Сенат. Для охраны входной двери будет куплена свирепая собака.

— И сколько же я должен буду жить, как узник? Пока не умру?

— Нет, — ответила Теренция, еще раз демонстрируя свою уникальную способность смотреть прямо в корень вопроса. — До тех пор, пока не умрет Катилина. Пока он в Риме, покоя тебе не будет.

Хозяин понял, что она права, и неохотно дал свое согласие. Аттик послал гонца к всадникам.

— Но почему он убил ее? — громко спрашивал Цицерон. — Если он подозревал, что она мой шпион, то почему просто не предупредил Курия, чтобы тот держал язык за зубами в ее присутствии?

— Потому, — ответил Квинт, — что ему нравится убивать.

Цицерон ненадолго задумался, а потом обратился ко мне:

— Пошли ликтора за Курием. Пусть скажет ему, что я хочу немедленно видеть его.

— Ты хочешь пригласить в дом члена заговора против самого себя? — воскликнул Квинт. — Ты сошел с ума!

— Я буду не один. Вы останетесь рядом. Возможно, что он и не придет. Но если придет, то мы сможем хоть что-то узнать. — Он посмотрел на наши встревоженные лица. — У кого-то есть лучшее предложение?

Такового не было, и я отправился к ликторам, которые играли в кости в углу атриума. Я приказал самому молодому из них привести Курия.

Это был один из тех бесконечных жарких летних дней, когда кажется, что солнце вообще никогда не зайдет, и я помню, как было тихо — пылинки неподвижно висели в солнечных лучах. В такие вечера, когда единственными звуками являются чириканье птиц и писк москитов, Рим кажется самым древним местом на земле: таким же древним, как сама Земля, и совершенно не подвластным времени. Невозможно было поверить, что в это самое время в Сенате — сердце Рима — действовали силы, могущие уничтожить его. Мы молча сидели вокруг стола, слишком напряженные, чтобы есть поданные кушанья. Появились дополнительные телохранители, вызванные Аттиком, и расположились в вестибюле. Через пару часов, когда на город спустились сумерки, а рабы стали зажигать свечи, я решил, что Курия или не нашли, или он отказался прийти. Но вот входная дверь открылась и захлопнулась, а в комнате появился ликтор в сопровождении сенатора, который подозрительно обвел взглядом присутствовавших — сначала Цицерона, затем Аттика, Квинта, Теренцию и меня. Затем он опять посмотрел на Цицерона. Курий хорошо выглядел, это надо было признать. Его грехом были азартные игры, а не пьянство: мне кажется, что метание костей не оставляет таких следов на лице человека, как пьянство.

— Ну что же, Курий, — тихо сказал Цицерон. — То, что произошло — ужасно.

— Я буду говорить только с тобой. Один на один.

— Один на один? Боги свидетели, что ты будешь говорить в присутствии всех жителей Рима, если я тебе прикажу! Это ты убил ее?

— Будь ты проклят, Цицерон, — выругался Курий и бросился на консула, однако Квинт мгновенно заблокировал его.

— Спокойнее, сенатор, — предупредил он.

— Это ты убил ее? — повторил свой вопрос Цицерон.

— Нет!

— Но ты знаешь, кто это сделал?

— Знаю! Ты это сделал! — Курий попытался отбросить Квинта, но брат Цицерона был старым солдатом и легко остановил его. — Это ты, ублюдок, убил ее! — закричал он опять, пытаясь вырваться из рук Квинта. — Убил ее, сделав своим шпионом!

— За это я готов ответить, — проговорил Цицерон, холодно глядя на мужчину. — А ты готов?

Курий пробормотал что-то неразборчивое, вырвался из рук Квинта и отвернулся.

— Катилина знает, что ты здесь?

Курий покачал головой.

— Уже хорошо. А теперь послушай меня. Я предлагаю тебе шанс, если у тебя хватит мозгов им воспользоваться. Ты вверил свою судьбу сумасшедшему. Если раньше ты этого не знал, то теперь пора это понять. Как Катилина узнал, что она была у меня?

Опять Курий пробормотал что-то непонятное. Цицерон приложил ладонь к уху.

— Что, что ты сказал?

— Потому что я ему сказал. — Курий смотрел на Цицерона глазами, полными слез. Он ударил себя в грудь. — Она сказала мне, а я — ему! — Он продолжал сильно ударять себя в грудь — так некоторые восточные жрецы оказывают уважение умершим.

— Я должен знать все. Ты меня понимаешь? Мне нужны имена, адреса, планы, даты. Я должен знать, кто и где нанесет мне удар. Если ты мне этого не скажешь, то совершишь государственную измену.

— И совершу предательство, если скажу.

— Предательство зла есть благодеяние, — Цицерон поднялся на ноги, положил руки на плечи Курия и жестко посмотрел ему в лицо. — Когда твоя женщина пришла ко мне, она беспокоилась и о моей, и о твоей безопасности. Она заставила меня поклясться жизнью моих детей, что я обеспечу тебе неприкосновенность, если заговор будет раскрыт. Подумай о ней, Курий. Подумай, как она лежит там — красивая, смелая и мертвая. Будь достоин ее любви и памяти, действуй так, как она этого хотела.

Курий рыдал. Я тоже еле сдерживал слезы, представляя себе грустную картину, нарисованную Цицероном: эта картина и обещание неприкосновенности сделали свое дело. Когда Курий пришел в себя, он дал обещание сообщить Цицерону, как только что-то узнает о планах Катилины. Таким образом, тонкий ручеек информации не прервался.

Ждать пришлось недолго.

Следующий день являлся кануном выборов, а Цицерон должен был председательствовать в Сенате. Однако из-за угрозы нападения ему пришлось добираться до Сената кружным путем — вокруг Эсквилинского холма и вниз, по виа Сакра. Времени на это ушло в два раза больше обычного, и был уже полдень, когда мы появились в Сенате. Его курульное кресло поставили около входной двери, и он сидел в тенечке, читая корреспонденцию, окруженный своими ликторами в ожидании авгуров. Несколько сенаторов спросили его, знает ли он, что утром сказал Катилина? По всей видимости, он выступил перед своими сторонниками у себя дома, будучи очень возбужденным. Цицерон ответил отрицательно и послал меня выяснить, в чем дело. Я прошел по сенакулуму[30] и переговорил с несколькими сенаторами, с которыми у меня сложились дружеские отношения. Весь зал гудел от слухов. Некоторые говорили, что Катилина призвал к убийству богатейших жителей Рима, другие — что он призвал к восстанию. Я записал несколько предположений и уже собирался вернуться к Цицерону, когда Курий протиснулся мимо меня и незаметно сунул мне в руку записку. Он был болезненно бледен от ужаса.