Куколка - Генри Олди

Люди танцевали, плакали навзрыд, бросались друг другу в объятия…

Казалось, толпу свели с ума.

А перед экраном комьюниона, где творилась дикая вакханалия, безмолвной статуей, гипсовой фурией, воплощением неотвратимого и беспощадного возмездия застыла госпожа Юлия с простертой вперед рукой. Камень, монолит; скала. Даже ветер не отваживался тревожить складки ее одежды. Воздух, окружавший женщину, дрожал, плыл раскаленным маревом, миражом пустыни. Впору было поверить, что от помпилианки исходят волны разрушительной вибрации, пронзая насквозь саму суть Мироздания.

Пространство исходило дрожью перетянутых, готовых лопнуть струн — мерцающих, покрытых ворсом, гудящих нервов. Еще чуть-чуть, и вилла осыплется колючим крошевом, люди растекутся по земле лужицами вязкой, вонючей протоплазмы. Террафима встанет на дыбы, сорвется с орбиты, мир рухнет в тартарары, в бездну новорожденного коллапсара, черной дыры, откуда нет возврата…

Лючано попятился, закрывая собой детей.

Сознание его провисло, словно клеенчатый полог под тяжестью ливня. Там, где вспухшее брюхо полога коснулось земли — не Террафимы, но загадочной Terra Incognita — с изнанки бытия творилось чудо. День сменился ночью, вечной ночью космоса. И в недрах мрака буйствовало, оскорблено, женское начало — темное, безликое, бестелесное, воплощение гнева. Гасли звезды, планеты сходили с орбит, астероиды превращались в пыль, кометы, поджав хвост, шелудивыми псами неслись прочь. Созвездие Морской Ящерицы переплелось с созвездием Нимфы, Грифон рухнул на спину Жабы, Трезубец вонзился в толщу светил Башни…

Море вокруг «Этны». Храм на борту взлетающего «Вихря». Космос, сомкнувшийся вокруг бешеной Юлии. Понадобилось все напряжение сил, чтобы сознание не лопнуло окончательно, вывалив рассудок, как потроха из распоротого живота, в грязь безумия.

— Нет!

Крик вернул Лючано к действительности.

Улица на экране билась в корчах. Люди разбегались, брели, ползли, ковыляли прочь. Кое-кто застыл без движения на мостовой. Юлия глубоко вздохнула, будто просыпаясь; качнулась, едва устояв на ногах. Рука, устремленная к экрану, безвольно упала, повиснув вдоль тела. На лицо начал возвращаться румянец. Мир, подчиняясь новым изменениям, сделался прежним, привычным.

— Юлия! Они уходят, все хорошо… Обопритесь на меня!

Он кинулся к помпилианке, успев поддержать, не позволив упасть в траву. Заорал в комьюнион, не зная, слышат ли его:

— Кто-нибудь! Охрана! На помощь!

И, как если бы его услышали не там, где предполагалось, зыбкая тень наискосок перечеркнула крышу дворца, спикировав в парк.

В лицо ударил морозный ветер с запахом озона. Так бывает, когда сбрасывают тягу антиграва, переводя машину в режим низкого парения. На берегу пруда, рядом с мозазавром, материализовалась размытая клякса, похожая на гигантскую амебу. До потрясенного Лючано не сразу дошло, что перед ним — военный всестихийник «Хамелеон», предназначенный для разведки и «точечных» операций элитного спецназа.

Мечта террористов и диверсантов.

«Клякса» на миг расплылась, выплюнув наружу четыре фигуры в защитном камуфляже, с оружием в руках. Вместо лица у каждого выпячивался один огромный фасетчатый «глаз стрекозы». Маска бликовала, переливалась; на нее лучше было не смотреть — слезы, резь под веками…

«Нам грозит опасность. Вероятность негативного исхода — 76%».

— Давид! Джессика! Бегите в дом!

Поздно.

Люди в камуфляже — рядом. Близнецы не успели отбежать и на три шага, как оказались в полной власти… Убийц? Похитителей? Только не убийц, пожалуйста! Они не стреляют. Не стреляют! Значит, есть надежда… Юлия зашевелилась, приходя в себя. Оставив женщину, Тарталья, сам не зная зачем, бросился к детям.

«…Стой, малыш!»

«Убьют!»

Не мирному кукольнику тягаться с четверкой вооруженных громил. Но ноги, глупые, самоотверженные и самоубийственные ноги несли Лючано к близнецам. Впрочем, недолго. Он споткнулся, покатился по траве, а когда попытался встать, в грудь впечатался рейнджерский ботинок на рифленой подошве, придавив к земле.

— Лежать!

Фасетчатолицый сверился с дисплеем уникома.

— Это он! Реакция на депешу с Сеченя положительная. Берем!

Лючано грубо вздернули и толкнули в спину.

— Пошел! Быстро!

«Странный, гнусавый выговор. Инвертор голоса? Они очень стараются, чтобы никто не смог их опознать…»

— Меня! Возьмите меня! Я сделаю все, что скажете! Умоляю!

Юлия?!!

— Я знаю… Я расскажу!..

Гордая помпилианка ползла по траве к похитителям, извиваясь, как змея, всем телом. Она смотрела на них снизу вверх, собачьим, умоляющим взглядом слезящихся глаз. Отвлекает внимание? Тянет время? Нет! Так притворяться было невозможно. Такой Лючано видел женщину лишь однажды: в голосфере, на рабочей записи эксперимента по обезрабливанию. Юлия ползла в угол палаты, практически оставаясь на месте…

Фасетчатолицые опешили.

— Возьмите меня! Я все знаю! О детях, о профессоре Штильнере… Я такое умею! Вам понравится! Вы не пожалеете! Возьмите…

Обвив руками колени ближайшего похитителя, Юлия принялась целовать ему ботинок. Лючано передернуло. К горлу подступила тошнота. Неужели после уникального воздействия на толпу помпилианка сошла с ума?

— Берем! — после секундного колебания решил старший. — Может, и впрямь что-то знает. А нет — позабавимся. Сучка фигуристая… Гоните этих!

Когда Тарталья оказался в двух шагах от «Хамелеона», сквозь туманный абрис всестихийника проступило зеркальное антилазерное покрытие борта и проем входной мембраны. Сейчас «Хамелеон» функционировал в режиме «призрака», но при необходимости мог принимать облик десятков моделей аэромобов и наземных мобилей. Свернул за угол, сменил «окрас» — ищи-свищи ветра в поле, а фага — в пылевой туманности…

— Шевелись!

Со стороны дома треснул выстрел. Один из захватчиков рухнул лицом вперед.

— Охрана! Быстрее!

— Забери его!

Увидеть, что происходит, Лючано не дали. Его пинком втолкнули в грузовой отсек. Сверху упала, взвизгнув, Джессика, сбоку привалился Давид.

— Взлетаем!

Компенсаторы инерции сработали идеально: взлета никто не ощутил.

— Вы целы, ребята?! Не бойтесь! Мы им нужны живыми.

— Мы знаем.

— Странно… — в голосе девочки сквозила растерянность, впервые за все время их знакомства. — Вероятность падает. Было 76%. А сейчас — 43…

Жало инъектора вонзилось в левое плечо.

«Спи, малыш, — заботливо шепнул маэстро Карл. — Спи…»

Контрапункт

Лючано Борготта по прозвищу Тарталья

(от трех лет до трех месяцев тому назад)

Хорошая штука — скорость нервных реакций. Полезная. Торопясь и успевая, мы выигрываем время. А что проигрываем?

Жизнь?

Мудрость?

Ничего?

Зато, медля, колеблясь и опаздывая, мы чувствуем себя значительными. Пусть самообман, но какой приятный…

— Я на связи, — сказал молодой человек.

От созерцания каюты звездолета, где он обосновался, захватывало дух. Если апартаменты Тумидуса на «Этне» приводили в трепет своей роскошью, то в данном случае роскошь уступала место строгому, функциональному, продуманному до мелочей комфорту. Помпезность против рациональности. Если угодно, деньги против денег.

По финансовым затратам оба соперника не уступали друг другу.

А если задуматься, комфорт стоил дороже.

— Я на связи, — сухо повторил молодой человек, откидываясь на спинку гелевого кресла. Назойливый полиморф в баре космопорта Террафимы, на котором однажды имел счастье восседать некий Лючано Борготта, сдох бы от зависти при виде этого родича — ловкого и изобретательного, от ножек до подлокотников напичканного датчиками контроля. — Жду.

Перед молодым человеком в воздухе, поддерживаемая компенсатором тяготения, висела деревянная рамочка. Багет из вощеного кипариса, тускло блестя, ограничивал собой квадрат воздуха с измененными свойствами. В принципе, можно было бы свободно обойтись и без багета, но тогда изображение, проецируемое на эфирный экран, делалось объемным. Это давало помехи на навигационный блок корабля, и строго запрещалось инструкцией.

Молодой человек имел тайное пристрастие к натуральным материалам. Кипарис, воск… Одна из немногих его слабостей. Такие недостатки позволительны тем, кому они по карману. Айзек Шармаль, выпускник гематрийского университета на Элуле, ныне — аспирант кафедры межрасовой социализации, с детства привык не считаться с расходами.

«Я пойду веселиться, — вспомнил Лючано. — Я очень хочу веселиться».

И повторил, как тогда, в первый раз: