Дальняя командировка - Фридрих Незнанский

—  Большой штраф?

—     Пятьсот рублей. Все, что было у нее в сумочке. Ну и плюс небольшое развлечение для уставших от непосиль­ной работы сотрудников ОМОНа. Это общая картина. А частности — это уж как она сама теперь пожелает...

Почти неслышно работал диктофон, записывая рас­сказ девушки. Света лежала на спине с закрытыми глаза­ми, словно ей было нестерпимо стыдно смотреть на сво­их посетителей, особенно на Александра Борисовича, который понимал, что сочувствие сочувствием, однако дело прежде всего. И был даже внешне деловитым и со­бранным, как и подобало бы «главному прокурору».

В палате было еще пять коек. Но остальных женщин, главным образом пожилых и к зачистке в Воздвиженске отношения не имевших, Галя уговорила ненадолго по­кинуть свои места и посидеть в коридоре, чтобы не ме­шать чрезвычайно важному делу, ради которого сюда прилетел из Москвы сам первый помощник генерально­го прокурора России. Уговорила, и те очень неохотно вышли из палаты, после чего Галя плотно закрыла дверь.

Света и сама не знала, почему они с Мишкой вдруг решили сходить в клуб и потусоваться на дискотеке. Может, думали, что после свадьбы на такие пустяки у них времени не останется. Ничто в клубе не предвещало беды. И когда в зал ворвались вооруженные омоновцы, все ра­стерялись. Так бы успели разбежаться в разные стороны, а тут — растерялись.

Их согнали автоматами в тесную кучу возле сцены и стали девушек, на которых буквально пальцем показы­вал участковый Сенькин, находившийся здесь же в зале, выхватывать по одной и уводить из зала. Потом то же самое начали делать с парнями. Тех, кто пытался сопро­тивляться, швыряли на пол и топтали тяжелыми ботин­ками, били прикладами автоматов. Сколько времени это продолжалось, никто сказать не мог. Возможно, целый час, а может, и пять минут. Все пролетело стремительно, и многие пришли в себя, лишь когда их стали затаски­вать в кабинеты на втором этаже управления внутрен­них дел. Сказали, для допросов и обысков. На самом же деле никто никого не допрашивал. А потом началось...

В сумочке у Светы эти гады обнаружили приглаше­ние в ЗАГС, где было указано, когда она должна явиться для регистрации брака. Находка была встречена общим хохотом, после чего каждый захотел тут же «поиметь дело» с невестой. Но больше всех обрадовался Степка Малохоев, эта мерзкая сволочь, который якшается с бан­дитами — это всем давно известно. Он заявил, что будет первым, так как знаком с невестой чуть ли не с детства и она ему по жизни много осталась должна. Так что у него к ней свой счет. И с ним почему-то никто не стал спо­рить.

Ничего она никому не была должна, а Степку, дылду, болвана и придурка, она действительно знала. Он при­ставал к ней, когда она еще в школе училась. Но однаж­ды она пожаловалась отцу, батя и подкараулил Степана. О чем они говорили, Света понятия не имела, но больше этот козел к ней не подходил.

«Значит, могла быть и своеобразная месть, — поду­мал Турецкий. — Интересно было бы посмотреть на Светиного отца, которого испугался Малохоев... И почему же Степан теперь не побоялся прийти и угрожать ее ро­дителям?» Отметил себе вопрос...

Это была не пытка, не безумные мучения, это была смерть. Она стала сопротивляться, но Степка жестоко избил ее. Она не знала, сколько мужиков над ней надру­гались, она вообще ничего не ощущала. Когда ее приве­ли в чувство, облив ледяной водой, она поняла, что ле­жит голая на полу, а вокруг нее ходят тяжелые ботинки. Потом ей велели одеваться. Ей помогла незнакомая де­вушка, которая без конца рыдала, грязно ругалась и рас­тирала по своему лицу черные потоки туши. Она же вы­вела ее к лестнице, поддержала, когда они спускались к выходу, и в пустынном ночном дворе спросила:

—   Ты знаешь, куда идти?

—   Знаю, — сказала Света и поняла, что действитель­но знает.

Из управления домой ей надо было идти через мост. Ночь стояла холодная, а на Свете было только легкое платье. Куртка и сумка пропали. Но теперь ей было все равно.

На мосту, куда она с трудом прибрела, дул сумасшед­ший ветер. И Света даже обрадовалась. Ей показалось, что не надо будет предпринимать никаких дополнитель­ных усилий — просто забраться на балюстраду. Но ей вдруг стало страшно. И этот страх на какую-то минуту оказался сильнее, чем тот ужас, который она пережила в милиции. И тут рядом с ней затормозила машина.

Вышедший из нее пожилой мужчина громко спросил:

—   Ты чего удумала, девка?

И этот вопрос среди ночи был настолько неожидан­ным, что Света задумалась: а в самом деле, что она делает?

Мужчина подошел ближе, поднял за подбородок ее лицо и ужаснулся. Потом оглядел рваное платье.

—  Где это тебя? — спросил он.

—  В милиции...

Мужчина выругался.

—  Далеко живешь?

Света сказала.

—   Садись, давай помогу, девочка...

И вот туг Света снова потеряла сознание — теперь уже надолго.

Позже она узнала, что нечаянный добровольный спа­ситель привез ее домой. А потом они вместе с ее отцом отвезли беспамятную девушку в больницу, где ее тут же положили в реанимацию, под капельницу. И вот с тех пор она тут. Только вчера перевели в общую палату.

Завершив свой тихий и тягостный рассказ, Света от­крыла наконец глаза и уставилась на Александра Бори­совича.

—  Ты хочешь еще что-то добавить, девочка? — не­громко спросил он, с болью, которая тяжким комом ско­пилась и мешала дышать, разглядывая желто-зеленые пятна, покрывавшие всю ее кожу — лица, рук, открытой груди.

—   Вы убейте его... пожалуйста... Умоляю вас... Иначе я жить не хочу.

—  Не волнуйся, успокойся, можешь быть абсолютно уверена, что от самого жесткого наказания он не уйдет. Это я тебе обещаю. А на твоей будущей свадьбе, вполне возможно, мы еще погуляем. Миша, мне сказали, тоже в больнице, но, самое главное, он жив и думает только о тебе. Так что у вас все еще впереди... Галочка, ну давай впускай этих любопытных старух, куда от них денешь­ся... А к тебе, Света, у меня серьезная просьба: ничего и никого не бойся. Никто тебя больше пальцем не тронет. Ты уже все сказала. И они это узнают уже сегодня, так что угрожать тебе бессмысленно.

Распрощавшись с девушкой, Турецкий отправился к ее лечащему врачу. Это была крупная сорокалетняя жен­щина с круглым лицом и ярко накрашенными губами. Она была затянута в необъятный халат, а на голове кра­совалась давно уже немодная медно-красная провинци­альная «бабетта», которая странным образом ей шла.

Представившись, Турецкий вежливо попросил меди­цинскую карту Светы Мухиной. «Бабетта» долго и тупо изучала удостоверение Александра Борисовича, а потом заявила, что не имеет права этого делать без распоряже­ния главного врача.

—   Так идемте к нему, — предложил Турецкий.

—  Я не могу оставить своего рабочего места, — с тор­жественной сварливостью заявила она.

Александр Борисович наклонился к ее ушку, торча­щему из-под «бабетты», вдохнул терпкий аромат духов и страстно зашептал:

— Вы с ума сошли... Да если ваш главврач узнает о том, что вы сказали первому помощнику генерального прокурора России, которого прислал сюда президент страны, он же вас немедленно уволит по статье о полном служебном несоответствии... Это хоть вы понимаете, мадам? А я вас при всем желании не сумею защитить. Потому что, если он вас немедленно не уволит, тут же уволят его самого. Вы что, любите играть с огнем? Идем­те, а я готов обещать, что ничего от вас не слышал. — Ту­рецкий сделал большие глаза и отстранился. — Я обещаю, но... смотрите! Запирайте ваш кабинет, если у вас так принято. — И отправился к двери. «Бабетта», вздохнув, пошла за ним. — И карту захватите, чтобы потом вам же лишний раз не бегать, — не оборачиваясь, предложил он.

Главврач — относительно молодой, горбоносый муж­чина, с бритой головой и наглыми глазами навыкате — уже знал, кто перед ним. О приезде московской брига­ды, которая, по мнению некоторых горожан, собиралась крепко пошерстить здешнюю власть, ему было уже из­вестно. Его личным отношением к данным слухам ник­то из городского руководства, естественно, не интересо­вался. А команду не давать обращающимся к врачам с жалобами гражданам никаких судебно-медицинских зак­лючений относительно умышленных телесных повреж­дений, явившихся результатом действий милиции, он получил на совещании у мэра, причем в самой недвус­мысленной форме. Нарушать строгого указания он не собирался, но и собственной врачебной этикой тоже по­ступаться не желал. Другими словами, Василий Микаэлович Груни во избежание грядущих неприятностей — а то, что они будут, он ни минуты не сомневался — велел своим врачам из травматологии все обращения фикси­ровать, но собственные заключения на руки пострадав­шим не выдавать категорически, а сдавать лично ему. И все бумаги запирал в сейф. До нужных времен.

Естественно, что и он не афишировал такого своего решения, и коллегам приказал молчать. И поэтому уже сам факт визита в его кабинет «такого» представителя Москвы он оценил в полной мере. Понял и смысл воп­роса, едва «бабетта» открыла рот, полный модных, кста­ти разве что еще в провинции, золотых зубов.