Трудно быть богом. Хищные вещи века - Стругацкий Аркадий Натанович

…Римайер, сказал я. Все это верно. Но прошлое! Космос, школы, борьба с фашистами,с гангстерами- что же, все это зря? Сорок лет я прожил зря? А другие? Тоже зря?…

…Жилин, сказал Римайер. В истории ничего не бывает зря. Одни боролись и не дожили до слега. А ты боролся и дожил…

…Римайер, сказал я. Я боюсь за человечество. Это же конец. Это конец взаимодействию человека с природой, это конец взаимодействию личности с обществом, это конец связям между личностями, это конец прогресса, Римайер. Все миллиарды людей в ваннах, погруженные в горячую воду и в себя. Только в себя…

…Жилин,сказал Римайер. Это страшно, потому что непривычно. А что касается конца, то он настанет только для реального общества, только для реального прогресса.А каждый отдельный человек не потеряет ничего, он только приобретет, ибо его мир станет несравненно ярче, его связи с природой — иллюзорной, конечно,- станут многообразнее, а связи с обществом — тоже иллюзорным, но ведь он об этом не будет знать,- станут и мощнее и плодотворнее.И не надо горевать о конце прогресса. Ты же знаешь, все имеет конец. Вот кончается и прогресс реального мира. Раньше мы не знали, как он кончится. Теперь знаем. Мы не успели познать всей потенциальной яркости реального бытия,может быть, мы и достигли бы этого познания через сотни лет, а теперь оно в наших руках.Слег дарит тебе восприятие отдаленнейших потомков и отдаленнейших предков, какого ты никогда не достигнешь в реальной жизни. Ты просто в плену одного старого идеала, но будь же логичен, идеал, который тебе предлагает слег,столь же прекрасен… Ведь ты же всегда мечтал о человеке с фантазией и гигантским воображением…

…Римайер, сказал я. Если бы ты знал, как я устал. Мне надоело спорить. Всю жизнь я спорю и с самим собой и с другими людьми. Я всегда любил спорить, потому что иначе жизнь — это не жизнь. Но я устал именно сейчас, и именно о слеге я не хочу спорить…

…Тогда иди, Иван, сказал Римайер.

Я вставил слег в приемник. Как и он тогда. Я поднялся. Как и он тогда. Я уже ни о чем не думал, я уже не принадлежал этому миру, но я еще услышал, как он сказал: не забудь только плотно запереть дверь, чтобы тебе не мешали. И тогда я сел.

…Ах вот как, Римайер!- сказал я.Вот как это было!Ты сдался.Ты плотно запер дверь. А потом ты писал лживые отчеты своим друзьям, что никакого слега нет. А еще потом ты, поколебавшись всего минуту, послал меня на смерть, чтобы я тебе не мешал. Твой идеал- дерьмо, Римайер. Если во имя идеала человеку приходится делать подлости,то цена этому идеалу- дерьмо.Именно так, Римайер. Так. Так… Я мог бы сказать тебе еще много, слегач. Я мог бы еще долго говорить о том, что не так просто вырвать из крови природное стремление каждого человека бороться с остановкой, с любой остановкой, со смертью, с покоем, с регрессом. Твой слег- та же ядерная бомба, только замедленного действия и для сытых. Но я не буду распространяться об этом. Я скажу тебе только одно: если во имя идеала человеку приходиться делать подлости, то цена этому идеалу- дерьмо…

Я взглянул на часы и сунул приемник в карман. Мне надоело ждать Оскара. Я хотел есть.И еще у меня было чувство,будто я сделал, наконец, в этом городе что-то полезное. Я оставил портье свой телефон- на случай, если вернется Оскар или Римайер,- и вышел на площадь. Я не верил, что Римайер вернется и даже что я когда-нибудь его увижу, но Оскар еще мог сдержать свое обещание, хотя скорее всего его придется все-таки искать. И искать его буду уже не я. И, вероятно, не здесь.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

В кафе-автомате был только один посетитель:за столиком в углу,обставившись закусками и бутылками, сидел смуглый, прекрасно, но нелепо одетый человек восточного типа. Я взял себе простоквашу и творожники со сметаной и принялся за еду,время от времени поглядывая на него.Он ел и пил много и жадно,лицо его блестело от пота,ему было жарко в дурацком лоснящемся фраке, он отдувался,откидываясь на спинку стула, и распускал широкий ремень на брюках. При этом на солнце ярко вспыхивала длинная желтая кобура, висящая у него под фалдами. Я уже доедал последний творожник, когда он вдруг окликнул меня.

— Алло! — сказал он. — Вы местный?

— Нет, — сказал я. — Турист.

— А, значит, вы тоже ничего не понимаете…

Я сходил к стойке, сбил себе коктейль из соков и подошел к нему.

— Почему пусто?- продолжал он. У него было живое худощавое лицо и свирепый взгляд. — Где жители? Почему все закрыто?… Все спят, никого не добьешься…

— Вы только что приехали?

— Да.

Он отодвинул пустую тарелку и придвинул полную.Потом он отхлебнул светлого пива.

— Откуда вы?- спросил я.Он свирепо взглянул на меня, и я поспешно добавил: — Если это не секрет, конечно…

— Нет, — сказал он, — не секрет… — И принялся есть.

Я допил сок и собрался было уходить,но он сказал:

— Здорово живут, собаки. Такая еда, и сколько хочешь, и все бесплатно.

— Ну, все-таки не совсем бесплатно,- возразил я.

— Девяносто долларов! Гроши! Я за три дня съем на девяносто долларов!- Глаза его вдруг остановились.- С-собаки,- пробормотал он, снова принимаясь за еду.

Я знал таких людей. Они приезжали из крошечных, разграбленных до полной нищеты королевств и республик,они жадно ели и пили, вспоминая прокаленные солнцем пыльные улицы своих городов, где в жалких полосках тени неподвижно лежали умирающие голые мужчины и женщины,а дети с раздутыми животами копались в помойках на задворках иностранных консульств.Они были переполнены ненавистью, и им нужны были только две вещи: хлеб и оружие. Хлеб для своей шайки,находящейся в оппозиции,и оружие против другой шайки,стоящей у власти. Они были самыми яростными патриотами,горячо и пространно говорили о любви к народу, но всякую помощь извне решительно отвергали, потому что не любили ничего, кроме власти, и никого, кроме себя, и готовы были во славу народа и торжества высоких принципов уморить свой народ- если понадобится, до последнего человека- голодом и пулеметами. Микрогитлеры.

— Оружие? Хлеб? — спросил я.

Он насторожился.

— Да,- сказал он.- Оружие и хлеб. Только без дурацких условий. И по возможности даром. Или в кредит. Истинные патриоты никогда не имеют денег. А правящая клика купается в роскоши…

— Голод?- спросил я.

— Все что угодно. А вы тут купаетесь в роскоши.- Он ненавидяще посмотрел на меня.- Весь мир купается в роскоши, и только мы голодаем. Но вы напрасно надеетесь. Революцию не остановить!

— Да, — сказал я. — А против кого революция?

— Мы боремся против кровопийц Бадшаха!Против коррупции и разврата правящей верхушки,за свободу и истинную демократию… Народ с нами, но народ надо кормить. А вы нам заявляете:хлеб дадим только после разоружения. Да еще грозите вмешательством… Какая гнусная лживая демагогия! Какой обман революционных масс! Разоружиться перед лицом кровопийц- это значит накинуть петлю на шею настоящих борцов! Мы отвечаем: нет! Вы не обманете народ! Пусть разоружаются Бадшах и его убийцы! Тогда мы посмотрим, что надо делать.

— Понятно,- сказал я.- Но Бадшах, вероятно, тоже не хочет, чтобы ему накинули петлю на шею.

Он резко отставил бокал с пивом, и рука его привычно потянулась к кобуре. Впрочем, он быстро опомнился.

— Я так и знал, что вы ни черта не понимаете,- сказал он. — Вы сытые, вы осоловели от сытости,вы слишком кичливы,чтобы понять нас. В джунглях вы бы не осмелились так разговаривать со мной!

В джунглях я бы говорил с тобой по-другому,бандит, подумал я и сказал:

— Я действительно многого не понимаю.Я,например, не понимаю, что случится после того,как вы одержите победу.Предположим,вы победили, повесили Бадшаха, если он, в свою очередь, не успел удрать за хлебом и оружием…

— Он не успеет. Он получит то, что заслужил. Революционный народ раздерет его в клочья! И вот тогда мы начнем работать.Мы вернем территории, отторгнутые у нас сытыми соседями,мы выполним всю программу, о которой вопит сейчас лживый Бадшах, чтобы обмануть народ… И вот тогда, только тогда, мы разоружимся.Нам уже не нужна будет ваша помощь. Понимаете? Мы разоружимся не потому, что вы поставили нам такие условия, а потому что нам уже не нужно будет оружие. И вот тогда…- Он закрыл глаза,сладко застонал и повел головой.