Пленница французского маркиза (Книга 1) - Лариса Шкатула

Соня разыскала то, чего хотела! И ей было приятно, что все-таки не было никакого колдовства в изготовлении найденных ими слитков. Обычное производство, секретом которого владели два человека: француз и русский, причем последний буквально накануне своей смерти собирался получить ещё какую-то половину, ему причитающуюся.

А что, если эта половина так и ждет его наследников во французском городе Дежансон? Вот бы Соне удалось его получить, она бы стала богатой и вполне самостоятельной женщиной, могущей решать свою судьбу... Ничего не поделаешь, придется ей на всякий случай прихватить с собой дневник. Авось, брат пока обойдется без него. Кроме того, хорошо бы как-нибудь раздобыть то письмо, на которое её совсем недавно выманил граф Воронцов. Точно лису на курицу!

Первым желанием Сони поначалу была поездка к бывшей гувернантке. Теперь она решила, что с визитом к Луизе можно обождать, а наведаться вначале туда, где шестьдесят лет назад жил товарищ деда, вдвоем с которым они занимались незаконным производством золота. Вряд ли правители Франции или России, узнав об этом, не призвали бы "соратников" к ответу. Уж не собирались ли эти два пирата в будущем отливать золотые монеты, подобные тем, что чеканило государство? А иначе почему нигде в записях деда он не оговаривался о том, чтобы превратить золото в монеты или деньги более-менее законным путем?

Неизвестно почему, эта мысль пришла в голову Соне. Чем больше она знакомилась с записями предка, тем больше верила в его дух авантюриста. Законопослушным гражданином его можно было бы назвать с превеликим трудом.

Она отчетливо представила себе лукавые глаза деда, чей портрет висел у Астаховых в гостиной. Как ни чопорна внешне его поза и выражение лица, а бесовский огонек в глазах князь Еремей не смог скрыть от художника.

Для такого человека, понятное дело, нужна была потайная комната. И уж не для отвода ли глаз лежала в ней на самом видном месте "Алхимия" Фламеля?

Глава одиннадцатая

Только теперь Софья поняла, что иметь друзей, или хотя бы хороших знакомых, которым можно довериться, всякому человеку необходимо. Кому она сможет открыть свои намерения? Не пойдешь же по Петербургу со слитком золота, расспрашивая встречных-поперечных, где можно обменять его на деньги?

А потом, ей ведь надо будет зайти в полицию, выправить подорожную, паспорт на Агриппину. Найти почтмейстера, заказать лошадей... Кто станет этим заниматься? Ничего противозаконного в желании княжны Астаховой уехать во Францию нет, а все равно оглашать это свое намерение она бы не хотела, справедливо полагая, что брат в этом случае сделает все возможное, чтобы во Францию её не отпустить.

Кто знает, что придет в голову князю Астахову, который уверен, что у сестры денег нет, потому он может позволить себе указывать, как ей жить и что делать. Таким своим поступком она выбивала почву из-под его ног, позволяла другим усомниться в его правах, как главы рода...

В общем, как ни крути Софья, а обращаться со своими проблемами придется к всесильной мадам Григорьевой. Отчего-то княжна была уверена, что для этой женщины нет нерешаемых проблем.

Главное, чем привлекала Соню эта женщина, - обещанием полного сохранения тайны, которую княжна решила ей поверить. Конечно, насчет одной лишь поездки во Францию, избегая, по возможности, объяснений о том, откуда у неё взялся слиток золота.

Опять, как и в прошлый раз, Соня взяла с собой Агриппину, которую прежде выслала за извозчиком. Ежели теперь у Астаховых и была карета, то пользовался ею исключительно князь Николай Астахов.

Соня не роптала. Брат был теперь главой рода. В его руках и должно сосредотачиваться все, хотя бы и найденное золото.

Мадам Григорьева встретила Софью если и не как близкую родственницу, то как хорошую знакомую, каковую ей всегда приятно видеть. Правда, по титулу не величала, но по имени-отчеству и на "вы". И ни одним движением или словом не напомнила ей о том, что когда-то - впрочем, совсем недавно Соня обращалась к ней по деликатному вопросу.

- Знаете, о чем я подумала, Аделаида Феликсовна? - проговорила Соня. Будь в нашей стране матриархат, из вас получился бы великолепный канцлер.

Та ничуть не удивилась, но несогласно покачала головой.

- Ежели звание сие дали бы мне как министру иностранных дел.., Григорьева в шутку задумалась. - Ах, Софья Николаевна, могу только догадываться: вы говорите о государстве, в котором правят женщины. То есть, не только престол, а и Сенат, Канцелярия, войска - все у них в руках?

Соня, улыбаясь, кивнула.

- Я вам скажу так: глупости все это, душечка! Ну какой из меня канцлер? Прежде, чем от других послушание требовать, он сам должен дисциплину уважать. А разве потерплю я чье-то превосходство над собой? В своем деле я сама себе голова, а там изволь подчиняться какой-нибудь дуре. Или представьте себе, коли две женщины, каждая из которых не уступает другой по уму, - или по самомнению, - на одной ступеньке окажутся? Они же друг дружке глаза выцарапают. А уж крику будет, гаму... нет, отвел нам господь место в жизни, его и надобно держаться. Хорошо уже то, что мы можем, понятное дело, с умом, так себя поставить, что правим, не будучи коронованы. Мужчинам, которые намного слабее нас духом, служим поддержкой да опорой... Но у вас ко мне дело, как я понимаю?

- Дело, Аделаида Феликсовна, да ещё какое. С тем, первым, по сложности и не сравнить... Не знаю даже, с чего и начать.

- Начнем мы, ангел мой, с чаю. Я вот Марфушу кликну, она и принесет. Ты опять с моими любимыми пирожными приехала. Хвалю за уважение. Могу сказать, Мария Владиславна свою дочь хорошо воспитала.

Григорьева как-то незаметно перешла на "ты", но звучало это у неё без амикошонства, как обращение старшей подруги. Соня, при упоминании имени матери, не выдержав, всплакнула.

- Маменька часто говорила мне: ангел мой!

- Поплачь, поплачь, - покивала Григорьева. - Как тут не заплачешь, коли сиротой осталась. Но с другой стороны, о маменьке можно не печалиться: сказывают, княгине легкую смерть бог отпустил.

- Во сне скончалась, - вздохнула Соня.

- Все там будем. Потому наше дело - жить сколько отпущено, да покойных не забывать, желая им всякий раз царствие небесное и молясь о них перед богом.

Она говорила всякие необязательные вещи, пока её служанка устанавливала на столе самовар, чашки и вазочки со всевозможными вареньями и прочими домашними сладостями.

- Люди знают, что я сладкое люблю, вот и несут, кто что может, - для чего-то объяснила Соне Григорьева.

Дождавшись, пока они остались одни, хозяйка отхлебнула в очередной раз из чашки ароматный чай и цепко взглянула на Софью.

- Теперь, пожалуй, можно и к делу приступить. Что за нужда у дочери моей милой, ныне покойной приятельницы?

Аделаида Феликсовна говорила безо всякого кокетства, хотя Соня мимоходом подумала, что её маменька вряд ли считала приятельницей мадам Григорьеву. Но сейчас княжне было не до тонкостей, потому что эта женщина была её единственной надеждой.

- Мне нужно уехать, во Францию, - с ходу выпалила она. - И потому выправить, что там положено, паспорт, подорожную - все необходимые документы... На меня и Агриппину.

- Неужели брат твой не может этого сделать? - вроде удивилась Григорьева. - У него такая теща, к самой императрице приближена, а значит, и связи - не чета нашим!

- Я бы хотела, Аделаида Феликсовна, уехать тайком от брата, потому что он никогда меня в эту поездку не отпустит.

- Понятное дело, - усмехнулась та, ничуть не удивившись Сониному откровению, - ежели у него для тебя уже и жених заготовлен. А ему и княжеское слово дадено...

- Жених? - изумилась Соня. - А я думала, Николай просто так, строгость на себя напускает... И вы знаете, кто это?

- Знаю, отчего не знать. Думаю, для многих петербуржцев это уже не тайна, не все же затворниками живут, как княжна Астахова.

- И вы можете мне сказать, кто он? - робко спросила Соня, опасаясь, что Григорьева не станет с нею об этом откровенничать. Ежели все её знания стоят таких денег...

- Скажу. Генерал-аншеф Старовойтов. Дворянин. Вдовец. Денег - куры не клюют. Отчего же ему, старому сморчку, каковой привык себе ни в чем не отказывать, не захотеть жениться на этакой ягодке... Что ему мнение света, с его-то деньгами?!

- Мнение света? Вы хотите сказать, Аделаида Феликсовна, что это самое мнение настроено ко мне враждебно?

- Еще как враждебно, моя душечка! Покойного Дмитрия Алексеевича многие жаловали: шутник, балагур, легкий человек. Злословят, что в тихом болоте черти водятся. Мол, Астахова сиднем сидела, тихоню из себя строила, а теперь, по её вине, каковая выражалась в неумеренном кокетстве и сталкивании лбами ухажеров, один молодой человек в могиле, а другой изгнанник из собственного отчества. Говорят, императрицу это событие разгневало. Ежели бы не Екатерина Ивановна Шарогородская, пожалуй, могли бы тебя, ангел мой, насильно в монастырь сослать. К зятю она благоволит, вот за тебя и заступилась...