Война за океан - Николай Задорнов

С речки Невельской повел Дитмара пешком через лес, по косе. Он уверял, что здесь во всех речках много золота.

«Заморыш, лысеет, губит жену-красавицу!» — думал Дитмар.

Кое-что было очень интересно. Могло пригодиться, тут есть, конечно, простор для будущей научной деятельности, для солидной петербургской экспедиции.

За столом Дитмар был очень любезен с Екатериной Ивановной.

«Хорошенькая дамочка, но, верно, очень скучает с дураком мужем».

— Вам не тоскливо? — спрашивал он Екатерину Ивановну.

— Как тут можно тосковать, когда так много дела, — казалось, откровенно ответила Невельская. — Некогда тосковать!

— Но здесь так однообразно.

— Весна наступила, море зашумело, или, как мы по-здешнему называем, кошка зашумела. Своя прелесть в этом есть!

— Ну что же тут хорошего? — ласково заметил Дитмар.

— А небо, а песок? Он так чист! И море прекрасно.

— Ах, человек! — воскликнул Дитмар. — Куда его ни закинь, он всюду найдет себе утешение!

Вечером Дитмар отправился на «Оливуцу». Он составил себе определенное мнение о качествах Невельского. Прежде всего он решил, что этот знаменитый Геннадий Иванович не может быть настоящим ученым. Очевидно, что у него нет никакого уважения к корифеям современной науки. Он только твердит все «я», «я», «этот край!», «великое будущее России», «выход к океану». Неважное, ох неважное впечатление. Единственное светлое пятно — хорошенькая госпожа Невельская, с маленькими пухлыми ручками, но и те в мозолях. Бедняжка, бедняжка! Конечно, море иногда красиво, но уж муженек у нее ой-ой!

Разгрузка закончилась. «Оливуца» ушла.

Невельской был доволен, что у него побывал Дитмар. Казалось, заинтересовался всем, что услышал и увидел. Катя избегала говорить о Дитмаре. Муж в восторге от его визита, а ей кое-что не понравилось. Но она призналась себе, что может ошибаться. Она молчала, когда муж, вспоминая Дитмара, надеялся на его помощь. Не хотелось рассеивать его счастливого заблуждения. Иногда она упрекала себя: «Быть может, я не увидела то, что ясно моему мужу?»

Пришли письма от Бошняка и Березина. В соучастии с бунтовщиками подозревался матрос Сенотрусов. Березин в своем письме уверял, что обо всем знал боцман Салов, но выяснить это пока не удается. Похоже было, что Бошняк и Березин по-разному судят и что между ними есть разногласия.

— Придется ехать мне самому, — решил Невельской. — Я с Салова шкуру сдеру, с подлеца. У Березина есть нюх!

Невельской взял с собой Чихачева и казаков. Отправились в путь на оленях.

Глава девятнадцатая

ХОД ЛЕТНЕЙ КЕТЫ

В тайге трава поднялась уже высоко, местами скрывая оленей с всадниками. Тут душно и жарко. Чем дальше забирались в горы и чем ближе подъезжали к Амуру, тем сильнее чувствовалось лето, настоящее, континентальное, не охотское. Конец июля — самая лучшая пора в этих местах, ветры начинают дуть с суши, на море конец туманам.

Невельской и Чихачев с двумя казаками и тунгусом пробирались на оленях прямой дорогой в Николаевск.

— Растянулась наша конница, — сказал Чихачев, привставая в седле, вытягивая шею и поглядывая на рога, плывущие над травой на порядочном расстоянии друг от друга. «Дальше болото, потом переправа через речку. Надо всем идти вместе».

Невельской задержал оленя, поджидая остальных, потом заложил пальцы в рот и свистнул.

— Уж надо говорить не конница, а оленница! — заметил он.

Поехали рядом.

— Бегство матросов на руку Компании, — говорил Невельской. — Они за это ухватятся, как за крушение «Шелихова», чтобы обвинить нас. А ведь они довели людей до бунта, до того, что бегут и мрут. Шестаков убежал, а ведь он в свое время учился у меня, астрономией занимался. В Иркутске вы объясните Николаю Николаевичу, что мы гибнем и гибнет великое дело. Россия лишается великого будущего. Христом-богом просите Николая Николаевича переменить взгляд. Расскажите ему все без утайки, и эту историю о беглых. Быть не может, чтобы Лихачев на пути в Камчатку не согласился выйти на вид Аяна и высадить вас в шлюпке.

Невельской послал с «Оливуцей» губернатору письмо, в котором сообщал, что осенью отправит в Иркутск мичмана Чихачева, одного из самых преданных своих помощников.

Чихачев долго упирался. Стыдно как-то было Николаю Матвеевичу оставить на зиму своих, а самому отправляться в Иркутск, жить в прекрасных условиях. Сейчас вместе ехали в Николаевский пост производить расследование. По возвращении Николай Матвеевич отправится в Аян, как офицер, который сам был при следствии.

— Им глаза застит европейская политика! Откройте глаза Муравьеву. Сахалин нужен нам для будущего. Войны не избежать, как бы ни уверял он меня, что дела идут к спокойствию. Европейская война отзовется здесь, и для будущего наш выигрыш или проигрыш здесь будет иметь большее значение, чем там. Объясните не стесняясь, хоть вы мичман, а он генерал, все что нам нужно, о чем мы тысячу раз говорили. Сахалин нужен, южные гавани. Мы тут неуязвимы, пусть англичане нас блокируют, лишь докажут этим, что край наш. Да. Поезжайте обязательно в Петербург, как будто погостить к родным на зиму. Раскройте и там всем глаза. Представьтесь великому князю. Объясните ученым… Вам поверят, дядя Чихачев поможет.

«Я повидаю родных и буду в Петербурге, когда мои товарищи останутся здесь в самых тяжелых условиях, когда грозит голод, и Екатерина Ивановна здесь останется. Но, конечно, заманчиво! Уж я себя не пожалею».

Родные у Николая Матвеевича — люди со связями.

— Камчатская областная канцелярия вторит Петербургу. Придумывает глупости. Я их письма не могу читать. Всех этих требований не счесть — от отчетов до комиссаров. Но, слава богу, что мы живем сами по себе, здравым смыслом. Отношения наши с «метрополией» из рук вон плохи. Но, между прочим… посмотрите, Николай Матвеевич, как вокруг хорошо. Давно мы с вами не бывали летом в лесу! А нуте, давайте забудем, что есть на свете Компания и ее правление и даже сам Петербург. Это ведь они думают, что без них ничего на свете не делается. Вот растет черемуха, — сказал он, подъезжая на олене к дереву. — Да, смотрите, какая вымахала, какой ствол, толстый, каковы ветвищи, сколько на ней цвету было, сколько будет ягод. Такой и в Европе не бывает! И все это без разрешения Петербурга. Так и мы живы, несмотря на все ужасы бюрократии, что сыплются на наши головы. Все, что мы делаем, делаем сами, как независимые, поэтому не протухли заживо, несмотря на все запреты и попытки нам руки связать. Мы идем, открываем. Вот в чем преимущество новых земель, и нельзя удержать — руки коротки. И трудно заставить действовать по инструкции — далеко. Морить нас тоже надо осторожно, так как мы кусаемся и у нас есть немало сочувствующих повсюду. И мы идем вперед. А они — «то не смей», «это не смей», «дальше не моги», «революция в Китае! Бойся!» А мы, пока подлецы душат нас, воспользуемся тем, что дело у нас в руках, и все, что возможно, опишем, пока в оправдание Миддендорфа не нагрянула экспедиция из Петербурга. И все представим государю через великого князя! Вы были в четырех командировках, описали то, что дает вам право на бог знает какую честь и славу. А вернулись голодный, в рванье, больной. И каждый так! Где взяли силы? Вот молодые офицеры прибыли. Петров на меня зверем смотрел, когда я ему сказал: мол, ночуй под елкой. А он поночует под елкой, сходит раза два на баркасе из Петровска в Николаевск и откинет всю спесь. И у него крылья вырастут, забудет и мундир, и дворянство. А будь мы под носом у Петербурга — не пикнули бы. Вот я еще думаю, что надо составить артели — охотничью и рыболовецкую на каждом посту… Я уж просил губернатора, чтобы выписали из Астрахани рыболова. Надо гиляков научить ловить осетров как следует, ведь они не умеют.

Солнце шло к закату, когда в лесу послышался стук. На Николаевском посту строили дома. Вскоре видна стала река. Справа, там, где когда-то основан был пост в палатке, высились стропила не покрытой еще крыши новой бревенчатой казармы, тут же вышка и окружавшая строения засека — груда беспорядочно сваленных бревен, через которые ни пройти, ни проехать. В воротах — пушка.

Сейчас тепло, и рядом с казармой расставлены палатки. Сушится белье, женщины носят воду. Из кустарников выскочила целая ватага ребятишек. У одного солдатский картуз на голове. Он откозырял Невельскому. У другого все лицо в расчесах, а на спине маленькая девочка лет трех. Он пустился с ней вприпрыжку к казарме, а за ними — вся орава.

Вышел Бошняк в парусиновой куртке. Невельской и Чихачев слезли с оленей, и все пошли на пост. Подошел Березин.

— Команда еще на работах. Простите, караула не выстроил, — заговорил Бошняк.

— Я заждался вас, Геннадий Иванович, — сказал Березин. — Много товару привезли?

— Тридцать аршин драдедаму, — отвечал Невельской.