Херувим (Том 1) - Полина Дашкова

— Чего? — презрительно сморщился Мультик. — Чего ты бормочешь, Герасимов? Этот твой телок, он в зоне, что ли, служил?

— Почему мой? Я вообще ни при чем, я просто спрашиваю, могло такое быть, что охранник так кого-нибудь допек, что потом, через много лет, его замочили за это?

— Ага, я понял, — Михеев важно кивнул, — ты просто так интересуешься, для общего развития. Консультация специалиста тебе нужна? Да? Могли замочить. А могли и помиловать. Всякое в жизни бывает. Только этот твой, который ничего не помнит, пусть особо не рассчитывает на случайные совпадения. Кажется мне, что его телка замочили не потому, что был когда-то вертухаем, а потому, что хотели показать этому твоему, беспамятному, как все просто и быстро делается.

— Юра, послушай, давай мы с тобой серьезно поговорим, ты, наверное, думаешь до сих пор, что у меня с ней что-то было и я как бы… — он поднял глаза, встретил такой ледяной, такой насмешливый взгляд Мультика, что замолчал, ослаб и весь взмок.

Михеев тоже молчал, и пауза все расползалась, накапливалась в атмосфере, как угарный газ. Наконец зазвучал спокойный бас Мультика:

— Когда я попал в крытку, мне очень хотелось умереть. Я бы наверняка себя как-нибудь кончил, однако это было не просто. Это было недоступной роскошью, как поездка за границу при Сталине или как любовь с голливудской звездой. Понимаешь, Герасимов, когда ты ни на секунду не можешь остаться один, трудно себя убить. Некоторые пытались, но у нас был очень умный и хитрый кум. Попытки самоубийства, как правило, предупреждались, а если все-таки кому-то удавалось повеситься или полоснуть по венам заточкой, то спасали. И потом приходилось очень, очень жалеть. Там умеют заставить каяться, поверь мне, Герасимов, умеют. А смерть остается сладкой заветной мечтой. Вот у тебя, Стас, есть мечта? Мультик обнял его за плечи и придвинулся к нему совсем близко. — Молчишь? Ну попробуй подумай, чего тебе сейчас хочется больше всего на свете?

«Чтобы тебя, Мультик, не было нигде и никогда!» — отрешенно подумал Стас и почувствовал на щеке теплое спокойное дыхание Юры Михеева. От него не пахло ни перегаром, ни болезнью, ни грязью. От него вообще ничем не пахло, словно он был призраком. У Стаса сильно кружилась голова, его тошнило. Он беспомощно хлопал глазами и опомнился только тогда, когда Херувим убрал руку с его плеча и отодвинулся.

— Потеешь ты сильно, Герасимов, — произнес он, брезгливо вытирая ладонь о свои трикотажные штаны, — вон, свитер у тебя насквозь мокрый. Знаешь, я думаю, очень скоро твоему приятелю смерть покажется недоступной роскошью. Он захочет ее, как самую прекрасную женщину на свете, он будет думать только о ней. Привстань-ка.

Стас послушно поднялся. Мультик скинул тапки, улегся на тахту, свернулся калачиком, положил руки под щеку.

— Слышь, Стас, там в прихожей ватничек висит, ты накрой меня, знобит что-то.

Стас на свинцовых ногах поплелся выполнять просьбу, снял с вешалки ватник, накрыл Мультика. Наклонившись, он услышал сонное бормотание:

— Иди домой, Герасимов. Устал я от тебя. Видишь, какой я весь насквозь больной, к едрене фене… А у приятеля твоего есть способ вылезти из странного дерьма. Есть один хороший способ, очень надежный. Веревочка да мыла кусок…

Глава четырнадцатая

— Мама, проснись, ну мамочка! — Юля открыла глаза и увидела над собой лицо Шуры.

— Который час? — спросила она, потягиваясь.

— Половина одиннадцатого.

— Ты почему не в школе?

— Ты что, мам? Сегодня суббота! Давай вставай, хотя бы раз в жизни позавтракаем вместе. Ты в котором часу приехала вчера?

— Кажется, в пять, — Юля села на кровати и погладила дочь по волосам, Шурище, маленькая моя, солнышко, я так соскучилась по тебе.

— Я по тебе тоже, мамочка, — хмуро кивнула Шура, — иди в душ.

— Все, иду. А где Вика?

— В клинике. Тебя ждет, — ответила Шура и вышла.

Конечно, никакой сотрудницы Райского в свой дом Юля не пустила. С Шурой она попросила пожить верную надежную медсестру Вику. Это был самый лучший вариант. Вика была девушкой свободной, одинокой, и ей ничего не стоило переехать на недельку к Юлии Николаевне. К тому же с Шурой они отлично ладили, разница в возрасте у них была всего десять лет. Веселая, энергичная Вика замечательно влияла на мрачноватую, сложную Шуру. Вместе с ней Шура бегала по утрам, ела на завтрак овсянку с фруктами и орехами, пила свежевыжатый апельсиновый сок и био-кефир, без всякого нытья и возражений приводила в порядок не только свой письменный стол, но и всю квартиру.

Выйдя из душа, Юля услышала рев соковыжималки и увидела на кухонном столе две миски с овсянкой.

— Мам, когда это кончится? — спросила Шура, разливая по стаканам сок.

— Скоро, солнышко. Уже скоро.

— Отец звонил. Я сказала, ты в командировке. Он просился в гости, я не пустила.

— Почему?

— Ну что ты задаешь дурацкие вопросы? — Шура выпятила губу, дунула, и длинная челка взлетела вверх, как птичье крыло. — Мы ведь это уже проходили. Сначала он будет скромно сидеть на краешке стула и смотреть на меня умоляющими глазами, потом начнет с театральным пафосом рассказывать, какой он хороший и какая ты плохая.

— Ничего, могла бы и потерпеть, — заметила Юля.

— Зачем? — Шура с аппетитом принялась за овсянку. — Жалко, грецкие орехи кончились. С ними еще вкусней. Мам, а тебя там кормят хотя бы?

— На убой, — кивнула Юля.

— По тебе не заметно, чтобы на убой. Ты похудела.

— Это от тоски по дому, — улыбнулась Юля. — Слушай, тебе его совсем не жалко?

— Кого? Папашку моего? — Шура со звоном отложила ложку и фальшиво расхохоталась. — Ой, мамочка, я умираю! Нам вот с тобой больше поговорить совершенно не о чем, да?

— Ты мне только ответь — совсем не жалко? И мы сразу сменим тему, хорошо?

— Нет, мамочка. Мне его не жалко ни капельки. Я, в отличие от тебя, не считаю его несчастным и больным. Если он и свихнулся слегка, то исключительно по собственной инициативе. Он не мог пережить, что ты талантливее его, что ты больше зарабатываешь, что ты сильная, красивая, самостоятельная.

— Перестань. Он тоже далеко не бездарь и не урод, — поморщилась Юля, просто его так воспитали с детства, ему внушили, что настоящая женщина должна сидеть дома и полностью зависеть от мужа.

— Ага, он не виноват. У него было трудное детство! — Шура почти кричала, щеки ее налились жарким румянцем. — Знаешь, мамочка, как это называется? Зависть! Самая обыкновенная, пошлая, мерзкая зависть. У него не получилось стать классным хирургом, а ты сумела, и он здесь орал, что на самом деле ты просто спишь с Мамоновым, поэтому тебя взяли в клинику и платят такую высокую зарплату.

— Так, Шура. Все. Пора действительно менять тему, — тихо произнесла Юля, расскажи, как у тебя дела в школе.

— Хорошо! — рявкнула Шура и опять схватила ложку. — В школе у меня все отлично. За контрошку по физике я получила четыре балла. Правда, успела схватить банан по литре, но я же не виновата, что эта идиотка заставила нас учить наизусть какой-то там сон Веры Павловны из «Что делать?» Чернышевского. Я честно призналась, что не могу.

— Вы что, Чернышевского проходите? — удивилась Юля.

— Нет, конечно! Но наша идиотка Чрезвычайка считает, что без Чернышевского нельзя понять эпоху и вообще всю дальнейшую историю России. Нет, в принципе я согласна. Этот козел здорово нагадил, знать его надо. Но ведь не учить же наизусть как образец высокой прозы! Для того чтобы иметь представление о Чернышевском, вполне достаточно прочитать «Дар» Набокова. Я не виновата, что Чрезвычайка ненавидит Набокова и обожает Чернышевского. Между прочим, она член Коммунистической партии, бегает на все митинги.

— Ну с литературой понятно. Еще какие оценки? — спросила Юля, надеясь, что разговор о бывшем муже закончен. Но она ошиблась.

— Пятерки по английскому и по информатике. Кстати, папашка просто достал меня по телефону с вопросами об оценках. Я сказала, что учусь на двойки, курю марихуану и состою на учете в детской комнате милиции. Спросила, не может ли он на бланке своей районной поликлиники выписать мне десяток рецептов на хорошие колеса и организовать аборт так, чтобы ты об этом ничего не узнала, потому что моего десятого аборта ты просто не переживешь и я могу остаться сиротой.

— С ума сошла? Зачем ты над ним издеваешься?

— Знаешь, а он вовсе не заметил, что я издеваюсь. Он поверил. Представляешь, какой добрый и благородный человек? Поверил! — Шура опять засмеялась, дунула на челку и тут же лицо ее стало серьезным. — Меня тошнит от него. Он поверил потому, что ему так приятней. Для него настоящий кайф это слышать. Бальзам на раны.

— Господи, Шура, ну что ты говоришь!

— Я правду говорю, мама. А ты врешь самой себе и мне тоже. Не за что его жалеть. Ты вспомни, какие он тебе закатывал сцены, как следил за тобой, шантажировал, как вел себя на суде, когда вы разводились! Тоже мне, мужчина, царь природы!