Дикое поле - Александр Прозоров

— Я такие же, что у ваших бояр, просил отковать, — не понимая сарказма жены, пожал плечами Варлам. — Только размером поболее. Ведь оно чем больше, тем лучше?

— Н-н-нда… — хмыкнула женщина, пытаясь заглянуть в длинный темный ствол. — Каверн хотя бы нет?

— Чего, говоришь, нет, Юлия? Я такого на мушкетонах товарищей твоих не видел. Внутри должны быть?

— Как раз не должны… Ох, ну, изобретатели… Говоришь, «лист стальной вокруг прута оборотил»? Проковывал хоть хорошо? Или сварил — и на фиг?

— Кузнец наш парень честный. Старался как мог.

— Старался, говоришь? — Юля еще раз обошла вокруг пищали с длиной ствола под два метра, калибра сантиметра в четыре, с грубовато выструганным богатырским прикладом и добротно сделанным фитильным замком. — Ну, пулей… Или точнее — ядром из этого обреза лучше не стрелять. Застрянет внутри какой-нибудь неровности, и кранты. Но если «старался», и если дробью… Ладно, тащи бочонки.

Проверив, чтобы запальное отверстие было действительно сквозным, Юля на глазок отмерила около стакана пороху, высыпала в ствол, прибила куском кабаньей шкуры, добавила пару горстей жребия — каждая дробина с сустав большого пальца.

— Павленок, возьми у стены чурбаки, что поколоть не успели, поставь в два ряда поперек двора. В смысле, один над другим. Так…

Она подобрала с телеги веревку, примотала пищаль сбоку к оставшемуся после строительства частокола бревну, потом навела на выстроенную смердом баррикаду.

Насыпала порох на полку, принялась привязывать вторую веревку к спусковому крючку.

— Чего ты мудришь, Юленька? Давай я просто выстрелю, и все.

— Я те выстрелю! — погрозила мужу кулаком женщина. — Иди-ка ты к дальней стене и приляг та на травку. Нет, погоди. Фитиль сперва запали.

Боярыня отошла на всю длину веревки; присела пытаясь укрыться за срубом колодца. Дернула…

Во дворе оглушительно грохотнуло. Она приподняла голову и увидела, как тяжелые дубовые чурбак порхают в воздухе. Кажись, сработало.

— Павленок!

— Ой, боярыня… — Прижавшийся к стене дома смерд одной рукой вцепился в бороду, другой торопливо крестился. Теперь Юля поняла, почему борода была у него, не как у всех, а какими-то клочьями.

— Павленок, чурбаки на место поставь. — Юля подошла к пищали, внимательно ее осмотрела, потом намотала на деревянный шест кусок все той же кабаньей шкуры, тщательно прочистила ствол. Насыпала новую порцию пороха, дроби, обновила порох в запальном отверстии и на полке. — Внимание, разбегаемся по щелям!

Б-бабах! — несчастные чурбаки снова взвились в воздух.

— Так, — с облегчением вздохнула боярыня. — Ладно, это ружье я принимаю. Тащи следующее.

После двух выстрелов из другой пищали дубовые колоды выглядели так, словно их по ошибке долго-долго жевал какой-то великан, а потом выплюнул.

— Давай третье, — немного расслабившись, махнула рукой Юля и принялась перезаряжать очередную новую пищаль. Привязала к бревну, отошла к колодцу. Присела, дернула.

Де-енц!

Сруб тряхнуло, словно в него врезался грузовик, сверху посыпались опилки, запахло озоном.

— Что это было? — послышался неуверенный голос Варлама.

Выпрямившись, Юля обнаружила, что половина бревна, к которому она привязывала пищаль, лежит перед колодцем, другая — перед домом, а раскрывайся, словно бутон лилии, пищальный ствол — у основания поленницы.

— Образец номер три не прошел проверку ОТК — выдохнула боярыня. — Ну что, благоверный мой. Ты все еще хочешь нажимать на крючок последней непроверенной пищали, или все-таки привяжем бревну?

Впрочем, последний огнестрел оказался достаточно прочным и проверку двумя выстрелами выдержал.

— Ладно, уговорил, — кивнула Юля. — Ищи трех добровольцев, пользоваться научу. А пока пошли поужинаем. Что-то мне водки хочется… И нет.

— Могу смерда в Оскол послать, — предложил муж, и женщина весело рассмеялась:

— Такого посыльного ждать — проще пить бросить. Ладно, проходи в горницу, я сейчас Мелитинии скажу, чтобы пироги несла. Кстати, сон она опять видела, я тебе не говорила? Будто в погребе, что в прошлом месяце вырыли, рыбки плавают.

— Ладно, хоть говорить начала, — кивнул Варлам. — Может, и отойдет после Ерохи. А то все боялся, в монастырь уйдет.

— Барин, барин, вода!

Боярин круто развернулся в дверях, кинулся во двор, на стену, с которой доносился крик поставленного в дозор Тимофея.

— Что за вода? Откуда?

— Половодье, барин. Весна. Из-под корней деревьев, что росли вдоль русла Оскола, буквально на глазах растекалась вода.

— Угу, — лихорадочно принялся вспоминать Ба-тов. — Сено с лугов вывезли все, не унесет. Смерды из леса вернуться успеют, половодье не пожар. Что еще? Вроде, ничего попортить не сможет. Ах да, погреб. Погреб нужно смотреть, чтобы не подтопило. Ну, Мелитиния, ну, ведунья… — И он громко закричал, оборотившись во двор: — Павленок, скот из загона в усадьбу отгони! А то они так к утру уже в воде окажутся.

— Что у вас тут? — поднялась на стену Юля.

— Ничего, милая. Просто к утру мы, наверное, на острове окажемся. Весна.

Идти по ночам удавалось только первые десять суток. Затем прекратились и ночные заморозки, и Девлет-Гирей, дабы не мучить воинов понапрасну, разрешил двигаться днем. Если только это можно было назвать движением: глина налипала на колеса в таких количествах, что в крутящемся коме грязи узнать изделие человеческих рук было совершенно невозможно. Лошади сами не могли поднять ног из-за налипающих на них глиняных «башмаков» — не то что волочь что-либо за собой. С помощью связанных вместе вожжей и длинных веревок в каждую кибитку впрягали по четыре-пять коней, в упряжках оказались все заводные, запасные и прочие кони, но даже в такой дурной упряжи обоз тащился в несколько раз медленнее обычного пешего человека. При попытках ступить на землю сапоги степняков едва ли не в миг отрастали такими же бурыми комьями, да так, что потом у них не хватало сил забраться назад в седло. Мурзы уже начинали думать о том, чтобы бросить к шайтану все свои красивые шатры, ковры и припасы, махнуть рукой на набег и выбираться назад, к родным кочевьям, если это только возможно. Татары, при виде того, как их кони останавливаются, завязнув выше колена в грязи, и просто отказываются сдвинуться с места, не в силах поднять ног, спускались с седел и обреченно садились рядом.

Среди всего этого отчаяния бродил огромный русский в своей мятой кирасе, с бьющим по ногам мечом — его кобыла тоже отказывалась поднимать ноги, и он шел пешком, волоча на ногах пудовые комья, но совершенно не обращая на них внимания.