Рассказы о силе (Истории силы) - Карлос Кастанеда

Мои реакции были прямым следствием такой интерпретации. Я хотел узнать процедуру, членское знание, «как это сделать». Поэтому я и не следил за тем, что считал ординарными событиями, не имеющими никакого значения.

— Как ты думаешь, люди на базаре видели меня? — спросил я.

Дон Хуан не ответил. Засмеявшись, он легонько ткнул меня кулаком.

Я пытался вспомнить, были ли у меня какие-нибудь физические контакты с людьми, но безуспешно.

— Что видели люди в конторе авиакасс, когда я ворвался туда?

— Вероятно, они видели, что какой-то человек пробежал от одной двери к другой.

— Но они видели, как я растаял в воздухе?

— Об этом позаботился нагуаль. Я не знаю как. Мы — текучие светящиеся существа, сделанные из волокон. Наше согласие с тем, что мы являемся твердыми объектами — это делание тоналя. Когда тональ сжимается, могут происходить необыкновенные вещи. Но они необыкновенны только для тоналя.

Для нагуаля двигаться таким образом, как ты двигался сегодня утром — ничто. Особенно для твоего нагуаля, который уже способен к трудным действиям. На этот раз он действительно погрузился во что-то ужасно загадочное. Ты не ощущаешь, что это?

Миллион вопросов и чувств пришли ко мне одновременно. Это было похоже на то, как если бы порыв ветра сдул мой внешний слой самообладания. Я задрожал, всем телом ощутив себя на краю бездны. Я боролся с таинственным, но конкретным куском знания. Казалось, мне вот-вот что-то покажут, но в то же время какая-то упрямая часть меня настаивала на том, чтобы прикрыть все облаком. Борьба постепенно заставила меня онеметь до такой степени, что я перестал ощущать свое тело. Рот мой непроизвольно открылся, глаза закрылись. У меня было ощущение, что я могу видеть, как лицо у меня становится все тверже и тверже, пока оно не стало лицом трупа с желтоватой кожей, накрепко приросшей к черепу.

В следующее мгновение я почувствовал толчок. Дон Хуан стоял рядом со мной, держа пустое ведро. Он облил меня с головы до ног. Я закашлялся, вытирая воду с лица и чувствуя холод на спине. Я вскочил со скамейки. Дон Хуан выплеснул остатки воды мне на шею.

Группа детей смотрела на меня и хохотала. Дон Хуан улыбнулся мне. Он держал мою записную книжку, и сказал, что мне лучше пойти в отель переодеться. Он вывел меня из парка. С минуту мы стояли у тротуара, пока не подъехало такси.

Несколько часов спустя, после ланча и отдыха мы сели на его любимую скамейку в парке у церкви. Обходным путем мы подошли к теме моей странной реакции. Казалось, он был очень осторожен. Он не ставил меня прямо перед ней.

— Известно, что подобные вещи происходят, — сказал он. — Нагуаль, научившись однажды выходить на поверхность, может причинить большой вред тоналю, выходя наружу без всякого контроля. Однако твой случай — особый. Ты склонен индульгировать в такой преувеличенной манере, что ты бы умер и даже не сопротивлялся бы этому. Или, еще хуже — ты бы даже не осознал, что умираешь.

Я сказал ему, что моя реакция началась, когда он спросил, чувствую ли я, что сделал мой нагуаль. И я подумал, что в точности знаю, о чем он говорит. Но когда я попытался описать это, то оказалось, что я не в состоянии мыслить ясно. Я испытал ощущение легкости, почти безразличия, как если бы на самом деле мне ни до чего не было дела. Затем это ощущение перешло в гипнотизирующую концентрацию. Казалось, весь я был медленно высосан. Мое внимание привлекло и захватило ощущение, что передо мной вот-вот раскроется огромный секрет, и что я не хочу, чтобы что-то мешало такому раскрытию.

— Что собиралось раскрыться тебе, так это твоя смерть, — сказал дон Хуан, — В этом опасность индульгирования. Особенно для тебя, поскольку твой тональ изначально склонен преувеличивать. Твой тональ настолько склонен к индульгированию, что он угрожает твоей целостности. Это ужасное состояние бытия.

— Что я могу сделать?

— Твой тональ должен быть убежден разумом, твой нагуаль — действиями, пока они не станут поддерживать друг друга. Как я тебе говорил, тональ правит, и, тем не менее, он очень уязвим. Нагуаль, с другой стороны, никогда или почти никогда не действует, но когда он действует, он ужасает тональ.

Этим утром твой тональ испугался и стал сжиматься сам собой, и тогда твой нагуаль начал брать верх.

Мне пришлось одолжить ведро у фотографов в парке, чтобы загнать твой нагуаль, как плохую собаку, назад на его место. Тональ должен быть защищен любой ценой. Корона должна быть с него снята, однако он должен оставаться как защищенный поверхностный наблюдатель.

Любая угроза тоналю всегда заканчивается его смертью. А если умирает тональ, то умирает и весь человек. Тональ легко уничтожить из-за его врожденной слабости, и потому одним из уравновешивающих искусств воина является заставить нагуаль проявиться[17] для того, чтобы поддержать тональ. Я говорю, что это искусство; и маги знают, что только путем усиления тоналя может проявиться нагуаль. Понятно, что я имею в виду? Это усиление называется личной силой.

Дон Хуан поднялся, потянулся и выгнул спину. Я начал подниматься тоже, но он мягко толкнул меня обратно.

— Ты должен оставаться на этой скамейке до сумерек, — сказал он. — Мне нужно сейчас уйти. Хенаро ждет меня в горах. Поэтому приезжай к его дому дня через три, и мы встретимся там.

— Что мы будем делать у дона Хенаро? — спросил я.

— В зависимости от того, будет ли у тебя достаточно личной силы, Хенаро может показать тебе нагуаль.

Мне хотелось услышать от него еще одну вещь. Я хотел знать, был ли его костюм потрясающим представлением для меня одного, или же он действительно был частью его жизни. Ни один из его поступков никогда не приводил меня в такое смятение. Но не столько сам факт, что он носит костюм, был таким пугающим для меня, сколько то, что дон Хуан был при этом действительно элегантным. Его ноги были юношески подвижными. Казалось, что ботинки сместили точку его равновесия, и его шаги стали более длинными и твердыми, чем обычно.

— Ты носишь костюм всегда? — спросил я.

— Да, — ответил он с очаровательной улыбкой. — У меня есть и другие, но я не стал сегодня надевать другой костюм, потому что это испугало бы тебя еще больше.

Я не знал, что и думать. Я чувствовал, что прибыл к концу своей тропы. Если дон Хуан может носить костюмы и быть в них элегантным, то все возможно.

Ему, казалось, доставило удовольствие мое смущение, и он засмеялся.

— Я держатель акций, — сказал он таинственным, но безразличным тоном, и пошел прочь.

На следующее утро, в четверг, я попросил своего друга проводить меня от дверей той конторы, где дон Хуан толкнул меня, до базара Лагунилья. Мы выбрали самый прямой маршрут. Это заняло у нас тридцать пять минут. Когда мы пришли, я попытался сориентироваться. Мне это не удалось. Я вошел в магазин одежды на самом углу широкой улицы, где мы тогда стояли.

— Простите меня, — сказал я молодой женщине, которая осторожно чистила щеткой шляпу. — Где прилавки с монетами и подержанными книгами?

— У нас таких нет, — сказала она мерзким тоном.

— Но я видел их где-то на этом базаре вчера.

— Не обманывайте, — сказала она и вошла за конторку.

Я побежал за ней, умоляя сказать мне, где они находятся. Она осмотрела меня с головы до ног.

— Вы не могли видеть их вчера, — сказала она. Эти прилавки устанавливаются только по воскресеньям прямо здесь, вдоль этой стены. В другие дни их у нас нет.

— Только по воскресеньям? — переспросил я механически.

— Да, только по воскресеньям. Таков порядок. В остальные дни они мешали бы движению.

Она указала на широкий проспект, заполненный машинами.

5

ВО ВРЕМЕНИ НАГУАЛЯ

Я взбежал на склон перед домом дона Хенаро и увидел, что дон Хуан и дон Хенаро сидят на открытом участке перед дверью. Они улыбнулись мне. В их улыбках были такое тепло и простодушие, что мое тело немедленно испытало чувство тревоги. Я автоматически перешел на шаг и поздоровался с ними.

— Как поживаешь? — спросил дон Хенаро таким участливым голосом, что все мы засмеялись.

— Он в хорошей форме, — вставил дон Хуан, прежде чем я успел что-либо сказать.

— Оно и видно, — сказал дон Хенаро. — Взгляни на этот двойной подбородок! И посмотри на эти ломти свиного сала на его толстых щеках! Дон Хуан засмеялся, держась за живот.

— У тебя лицо стало круглым, — продолжал дон Хенаро. — Что ты делал все это время? Ел?