Главная роль (СИ) - Смолин Павел

— Так точно, Ваше Высочество. В Петербурге сначала — мы туда семьей переехали — потом в Сорбонне.

Шаблон разлетелся в клочья. Где в моей голове уральские казаки и где Сорбонна? Что вообще образованный человек в казаках делает? Махать шашкой, безусловно, надо уметь, но это же совсем другой навык!

— Факультет?

— Филологический, Ваше Высочество.

Обнять и плакать!

— Языками владеешь, значит?

— Так точно, Ваше Высочество, владею, — кивнул он.

Боятся со мной люди нормально разговаривать, на каждом шагу подпинывать приходится.

— Какими?

— Английским, Ваше Высочество. Також немецким, французским, испанским да итальянским.

— Всеми ли хорошо владеешь?

— Как есть всеми, Ваше Высочество.

— А в казаки как попал? С такими знаниями лучше бы тебе в дипломаты.

Остап смущенно уставился в стол:

— Не выйдет из меня дипломата, Ваше Высочество. Языки есть, да толку нет — тяжко мне с людьми беседы даются, особенно сложные, дипломатические.

— А со мной как будто нормально общаешься, — заметил я.

— Виноват, Ваше Высочество! — подскочил он.

— Сядь, — велел я. — В чем виноват-то? Соврал?

— Нисколечко не соврал, вот вам крест, Ваше Высочество, — перекрестился он. — Про то и толкую — не умею врать, отец так учил. Правду, вот как вам, Ваше Высочество, говорить свободно могу, а как намеки да вранье начинаются… — он грустно посмотрел на свой мощный кулак.

— Понимаю, — покивал я. — Дальше рассказывай.

— Так точно, Ваше Высочество, — взял он себя в руки. — Отец двумя годами назад помер, царствие ему небесное, — мы синхронно перекрестились. — Долги оставил? да знакомства. Сестра у меня в Смольном учится, вот знакомцы отцовские и помогли, на «Память Азова» пристроили…

Испугавшись, что я сейчас такого некомпетентного казака уволю, он верноподданически выпучил глаза:

— Честь великая! Я со всем пониманием, Ваше Высочество! Ежели прикажете, я хоть рубить, хоть помирать…

— Не бойся, — отмахнулся я. — Давай, за отца твоего.

Выпили не чокаясь. Но каков кадр! На почетную охрану такого тратить — себя не уважать. Я же европейские языки «забыл», вот он мне и поможет: и переводчиком, и репетитором.

— Завтра утром, — выдал я ему инструкции. — Подашь в отставку.

— Так точно, Ваше Высочество, — с безнадегой в голосе козырнул он.

— Потом ко мне придешь, — продолжил я. — И до возвращения в Петербург будешь при мне состоять.

Реакция была почти привычной:

— А?..

— При мне, говорю, будешь, — повторил я. — Или по глухоте в запас насовсем отправить?

— Нет глухоты, Ваше Императорское Высочество! Премного благодарен, Ваше Императорское Высочество! — подскочил он со стула.

— Садись, давай по третьей, да в гостиницу, — усадил я его обратно и признался. — Устал я что-то.

— Не бережете себя совсем, — выразил уважительную форму сочувствия Остап. — От зари до ночи все в делах, аки пчела.

Хохотнув неизвестной хроноаборигенам отсылке, я поднялся со стула, пошевелил усами на скользнувших в «комнаты» Никки и Митинагу Эй — «Звенящая пошлость!» — и, решив не осуждать долго постившегося во всех смыслах цесаревича, пошел к выходу.

Хватит на сегодня «сливок общества».

Глава 16

Наконец-то Восточное путешествие цесаревича Николая вышло на финишную прямую — сухопутное путешествие до Токио.

После «деревни» мы, как Николай мне и обещал, проехались по Нагасаки и встретились с Городским советом — людей, которые говорили за моей спиной гадости, уволили. Странно — я же специально показывал, что не обижаюсь и наслаждаюсь своей маленькой победой. Перестраховались японцы на всякий случай, даже в газетах написали, мол, подвели чиновники доверие Императора, не справившись с обязанностями. А до моего появления-то справлялись, значит — из-за меня!

Переночевали в гостинице Такива — я немного расстроился, что шикарный «люкс», в котором я ночевал в прошлый раз, отдали Николаю, но это нормально — под его визит «люкс» и отгрохали, а с меня не убудет переночевать в «люксе» поскромнее.

Разговор за ужином был посвящен моему новому кадру, которого я за неимением других идей — писарь у меня уже есть, а в лакеи Остапа оформлять невместно — записал секретарем и положил безумный оклад в две тысячи рублей в месяц: Кирил-то «пайщик» и на самообеспечении, а казаку нужно отдавать отцовские долги и оплачивать сестре Смольный — это в наши времена триста пятьдесят рублей в год. Задачи у него простые — ходить за мной и надувать щеки, потому что до окончания путешествия секретарской работы у меня для него нет.

Николай был недоволен:

— Жоржи, я могу понять писаря-простолюдина, но секретарь… — он укоризненно покачал головой и закинул в рот кусок рыбы.

— Не понимаю, чем ты недоволен, — честно признался я. — Какая разница, кто будет ходить за мной и записывать в блокнот то, что велено?

— Ты многое забыл, Жоржи, — улыбнувшись, сбавил обороты цесаревич. — Ты не ведешь себя как наследник.

— Ты, хвала Господу, — я перекрестился. — Крепок и здоров, и наследовать престол — твоя судьба и твоя ноша.

— Это не значит, что ты можешь вести себя неправильно, — покачал он на меня пальцем. — Нужно уметь держать дистанцию с подданными — когда-то ты это умел, и должен научиться снова.

— Я научусь, — соврал я.

То же мне наставник нашелся. Но так-то прав — мне нужен учитель этикета, потому что сейчас я в чинах и рангах не очень-то разбираюсь. Будь я, например, привыкшим смотреть на окружающих как на говно сыночком олигарха, мне было бы проще, но я же обычный, пусть и очень красивый и талантливый, студент с окраины.

— Непременно научишься! — обрадовался покорности Николай. — Начни с малого: у нас есть счетовод, который заведует казной, а ты, вместо того, чтобы просто написать записку, заставляешь Андреича ходить к нему за деньгами. Для твоего доброго камердинера это не по рангу, но он не может тебе об этом сказать.

Да?

— Просто когда мы с ним познакомились заново, я спросил у Андреича сколько у меня денег, а он ответил «мимо меня не копеечки не проплывет». Я понимаю, что мое состояние — это не гора золотых монет, а накопления, земли, ценности и прочее, а значит все это считать и учитывать камердинеру затруднительно, но решил, что такое положение дел нормально для нашей большой прогулки, — оправдался я.

— Теперь ты знаешь, что это не так, — улыбнулся Никки.

Радуется — я ему много полезного или хотя бы интересного рассказываю, а он теперь, получается, доволен тем, что и у него есть чему меня поучить.

— Сложно всё, — вздохнул я.

— Поэтому ты всегда можешь прийти ко мне за советом, — великодушно предложил он. — Было бы разумным вернуть Кирила в матросы, а Остапа — его ведь так зовут? — в казаки.

— Кирил очень полезный, — вступился я за писаря. — У него торговое чутьё…

Николай поморщился, я продолжил:

— … На выданный ему капитал он сделает состояние и будет до конца дней за это благодарен. Верные люди…

— Что толку с преданного купца? — отмахнулся Николай.

— Помимо покупки барахла, он договорился с американскими торговцами — к нашему прибытию домой они привезут, например, бананы. Мы с тобой их пробовали, а твои будущие подданные — нет. Угости десяток крестьян бананами, и они тоже это запомнят, и, когда какой-нибудь анархист или идиот придет в их деревню подбивать на бунт, они поколотят его палками, потому что будут помнить твою заботу.

Нахмурившись, Никки попытался — потому что мне пофигу — придавить меня взглядом:

— Ты считаешь, что меня должен пугать бунт на окраинах Империи?

— Бунты армия разгонять умеет, — кивнул я. — Страх хорош на короткое время, но любовь позволит держать народ в покорности сколь угодно долго. Аристократия, прости за такие слова, Высочайшим вниманием избалована, и у нее все есть, поэтому и их лояльность стоит дорого. Любовь и преданность народа стоят гораздо дешевле. Толпа — это страшное оружие, и у царя должна быть возможность натравить разгневанную толпу туда, куда ему нужно.