Связной - Бодров Сергей Сергеевич

– Прошу вас, молодой человек, – приветствовал его хозяин. – Рад познакомиться.

– Здравствуйте, доктор Поляков. Простите великодушно, сбился с дороги, волки лошадей загнали…

– А-аах, – артистично вскрикнула Екатерина Карловна, и тут только Поляков ее заметил. – Милый наш доктор чуть не погиб. Я вас, господа, с ним сейчас познакомлю. Это чудный доктор, он, во-первых, спас меня, – заговорила Екатерина Карловна, игнорируя ироничный Танечкин взгляд, – во-вторых, милейший и храбрый человек. Только велите ему налить шампанского сначала.

– Здравствуйте, Екатерина Кка…

– Водки ему надо, вы, Екатерина Карловна, неисправимая аристократка… – перебил Василий Осипович.

– Водки, водки…

Благодарю, господа, я, право, не рассчитывал… – подали рюмку, Поляков ее опрокинул, – я не рассчитывал, здесь уж мне две версты осталось… Это что же, Муравишники?

– Совсем потерялись вы, доктор… – хохотнул старикан Василий Осипович.

– Михаил… э-э…

– Алексеич.

– Михаил Алексеич, счастливая судьба забросила вас в имение Муравишники, – продолжала очаровательная Екатерина Карловна, – Сычевского уезда Смоленской губернии. Владелец сего, наш добрый хозяин, Соборевский Василий Осипович. Большой политик, будущий министр просвещения.

– Очень рад, – поклонился Поляков.

– Его очаровательные наследники: Танечка – прекра-а-асно музицирует – и Ося. Осип Васильевич, – строго поправилась она, уже шурша платьем по паркету. Ося погрозил ей пальчиком и сердечно пожал руку Полякову.

– Владимир Андреич Фаворский, столичный талант, путешественник, только что из Испании, повеса, но большой русский живописец…

– График, – шутливо поклонился тот.

– Простите. Ну вот, ваши соседи, могли бы и раньше заехать, сделать визит как порядочный человек.

Поляков смущенно кивал, но компания вроде бы была приятная.

Екатерина присела рядом.

– Танечка собиралась играть, намечались танцы…

– Да-да, Танечка… – вспомнил Фаворский.

Таня выдержала паузу, взяла первый аккорд.

– Неужто правда волки? – понизив голос, спросил хозяин.

Таня выжидательно застыла.

– Прости, детка, играй, пожалуйста…

Принесли еще водки, Поляков выпил, стал отходить. Незаметно стянул ботинок, поморщился. Выпил еще, но почему-то стало трясти, да еще Екатерина Карловна все время что-то шептала. Стиснуло лоб, он вытащил портсигар, открыл и снова закрыл. Видимо, он отогревался, и колотило все тело. Надо было выйти.

Он поднялся и, чтобы все на него не смотрели, подошел к печке, присел. Василий Осипович подмигнул, показал на штоф, налил себе и ему. Поляков выпил еще и вышел в коридор. Немного покачивало, он спустился, нашел пальто, пошарил по карманам. Папирос не было.

На кухне у печки сидел его возница, рассказывал что-то дворникам и лакею. Увидев Полякова, лакей поднялся с поклоном:

– Чего прикажете, ваше благородие?

– Ну, давай водки, что ли… Как ты, отошел? – спросил он симоновского мужика.

– Ничего, отогрелись маленько… Только я уж никуда, не губите, Христа ради, – вдруг испугался он.

Поляков выпил и, кивнув, пошел прочь к выходу. Лакей семенил за ним, провожая.

– Слушай, братец, а где нужник-то?

– Извольте в господский, сюда…

Поляков заперся в ванной, посмотрел в зеркало, увидел, впервые за несколько месяцев, настоящий унитаз, куда его тут же вырвало. Было плохо.

Он вернулся к гардеробу, стараясь быть незамеченным, отыскал свой саквояж и вернулся в туалет. Морфий был, в готовом растворе, в блестящей коробочке лежали шприцы, не было только спирту. Поколебавшись, он закрыл саквояж, нужное положил в карман и вновь направился к кухне. Лакея, как назло, не было.

– Братцы, налейте еще, ради Бога, – весело попросил он и заметил, как трясутся руки. – Никак не согреться…

Дворник испуганно налил ему в какую-то чашку. Пить было невозможно, взять с собой тоже. Поляков сделал глоток, криво подмигнул мужикам и пошел в туалет.

Кто-то спускался по лестнице и даже вроде бы его окликнул, но он прошмыгнул в маленький коридорчик и в ванную. Собрать шприц – три секунды.

Изо рта он выплюнул водку на тампон, протер иглу, набрал раствор. Никак не получалось с рукой, пришлось развязать галстук, чтобы использовать как жгут, но тут раздались голоса и шаги по лестнице.

Он замер и заметил, что не закрыл дверь. Решил постоять, прислушался. Голоса приблизились, один был раздраженный, кажется Танин. Закрывать было поздно, она была уже в маленьком коридоре.

– Танюша, – говорил пьяненький мужской голос, кажется ее брата, – ты все драматизируешь.

Чья-то рука взялась за дверь, и Поляков попытался подготовить какую-то гримасу для встречи, но Таня заскрипела с той стороны истеричным шепотом:

– Ты вечно лезешь со своими дурацкими шутками, во-первых, во-вторых, это тебя совершенно не касается, в-третьих, твоя проститутка уже совершенно неприлично себя ведет, а ты ее всем еще суешь!

– Танечка, Танечка, успокойся, пусти, мне надо…

Побледневший Поляков понял, что сейчас его здесь застанут, и, медленно пятясь, скрылся за зеркалом в углу.

Старая амальгама облупилась и с обратной стороны походила на звездное небо. Одна из звезд-дырок приходилась напротив его глаза, и он увидел, как зашел помочиться Осип Васильевич, полный и добрый человек, пукнул, потрясся немного и вышел. За ним, хлопнув дверью, вошла Танечка и уселась на унитаз. Полякову казалось, что проходит вечность, и шприц в его руке начал выбивать мелкую дробь по стеклу. Кажется, Таня прислушалась, но он спохватился. Таня обстоятельно протерлась салфеткой, поднялась и, задрав юбки, уставилась прямо на Полякова. Повернувшись и так, и сяк, она неприлично потрогала себя, понюхала палец, снова повернулась задом, не отрывая томного взгляда через плечо. На самом деле она, конечно, рассматривала себя, но, когда приблизила лицо вплотную, Поляков невольно отшатнулся.

Хлопнула дверь, Поляков, с мелкими каплями на лице, вздохнул, расстегнул брюки и сделал укол в бедро. Вышел он медленно, обернулся, привел в порядок волосы и одежду.

– Куда же вы, доктор, пропали, – заворковала Екатерина Карловна откуда-то сбоку. – С Танечкой, верно, кокетничали?

Танечка, опять задрав юбки, со строгим лицом прошлась по гостиной, мимо доктора и вдовы, и вернулась к роялю. Поляков весело расхохотался, даже хлопнул в ладоши, Фаворский тоже зааплодировал. Таня поклонилась, привстав из-за клавиатуры.

– Дивно, дивно… Екатерина Карловна, я вас должен закончить…

– Вы вот лучше доктора нарисуйте…

– Доктора обязательно… Вы, Михаил Алексеевич, верно, тоже человек творческий?

– С чего вы взяли?

– У вас вкус… Раз вы за Екатериной Карловной ухаживаете… Нет-нет я серьезно! Делаете что-нибудь? Пишете, рисуете?

– Пишу, пишу… Времени только нет.

– Ясно… «Записки земского врача»… Или роман?

– Нет, роман я напишу в… сорок восемь лет, еще полжизни осталось. Напишу и помру. В сорок девять. А в какой-нибудь вечерней газете, в крохотной рамочке, будет напечатано: «Умер Михаил Александрович Поляков».

– А я ваш портрет нарисую… Если только не уеду… В Америку…

– Ах, господа, совсем забыл, – стукнул себя по лбу Фаворский. Он выудил из своей папки пластинку и подошел к граммофону. – Совсем новая вещица, очень модная в Испании… Танго…

Игла заскрипела, и послышалась грустная и проникновенная музыка…

– Besame, besame mucho…

Таня и Фаворский танцевали, старик наливал водку, Ося задремал. Пластинка крутилась, Поляков чуть покачивал головой в такт музыке…

Ему было действительно хорошо, вдруг даже глаза увлажнились, он набрал воздуху, на каком-то аккорде Екатерина Карловна застонала, его тоже пробила судорога, и они обессиленно сползли на кафельный пол туалета.