Тайна царя-отрока Петра II - Алель Алексеева

Ночью опять во всю мочь вызвездилась луна. Болело и ныло внутри, смятенный сонм чувств разрывал Катерину. К утру стали смежаться её чёрные очи, но тут — что за дьявол? — раздался стук. Четыре раза — тук-тук-тук-тук!.. Словно костяными пальцами кто-то размеренно стучал — в потолок, в дверь, в стену?..

Больная позвала матушку — и!.. Всё и свершилось…

Весть та в скором времени донеслась до Тайной канцелярии — и человек с ослиными ушами явился к Бирону, сообщил, что наследника более нету…

Сказывали, будто у фаворита разговор был с ушастым.

— Что у Долгоруких ещё делается? — спросил вежливый герцог.

— Восьмого венчается Иван Алексеевич с Шереметевой.

— Восьмого?.. Три дня им дать, а после… Одиннадцатого числа подать бумагу царскую… Иди.

А далее события развивались стремительно. Восьмого апреля состоялась печальная свадьба, на которую никто из сродников Наташи не явился, а потом — всех в ссылку…

ОТ ЛЁГКОГО ШЕРЕМЕТЕВСКОГО СЕРДЦА

С третьего дня молодым положено навещать родственников своих, близких и дальних. В первую очередь молодожёны отправились к дяде Сергею Григорьевичу. Надев бледно-зелёное в полоску шёлковое платье, вплетя в волосы жемчужную нитку, накинув мантилью на беличьем меху, вышла Наталья Борисовна в гостиную. Слуга князя едва успел застегнуть все пуговицы на немецком кафтане — было их множество, целых двадцать.

Заложили коляску, сели. Братья и сёстры вышли на крыльцо проводить, даже Катерина появилась — изменившаяся, похудевшая, с тёмными кругами под глазами.

Вдруг на дороге затарахтело — кто и к кому? Не иначе к ним… Старый князь, который был в постоянной тревоге, сразу узнал чиновника из Сената. Пробормотал что-то насчёт ищеек Остермана и обмяк. Прасковья Юрьевна, где стояла, там и села.

Чиновник протянул князю пакет, тот расписался, и карета повернула назад. Алексей Григорьевич с ненавистью поглядел вслед чёрному посланнику и разорвал конверт.

Его обступили. Но князь читал молча. Все ждали — он лишь повторил побледневшими губами:

«…отправляться в дальние деревни… в ссылку до особого распоряжения…»

Взявшись за балясину крыльца, Прасковья Юрьевна закачала головой, глядя без всякого смысла в пространство.

Наталья не понимала происходящего, однако с молодой горячностью заговорила:

— Батюшка, матушка! Да как же это? Да можно ли ни в чём не повинных людей ссылать? — Она потёрла лоб, не веря в происходящее и стремясь найти выход. Удивляясь собственной смелости, предложила: — Надобно ехать к государыне! Рассказать ей всё как на духу — и смилостивится она!

— Молода ещё, не мыслишь всего, — осадил невестку старый князь. — Милости её нам не дождаться, верховники ей теперь не указ, всех готова извести.

— А что у дяди Сергея? Надобно ехать к нему! — всполошился Иван Алексеевич.

— Не можно сие так оставлять, надобно с ним совет держать… — подхватила Наталья и первая двинулась к коляске.

Дорога была сухая, и лошади быстро домчали их до Знаменки. Сергей Григорьевич вышел навстречу без парика, всклокоченный. По одному его виду можно было понять, что и тут дела худы. Сразу спросил:

— Был ли у вас секретарь из Сената?

— Был… — бледнея, отвечал Иван.

— И у меня был. Указ — ехать в ссылку…

— Да как же это? Неужели правда?.. — Наталья схватила мужа за рукав. — Сергей Григорьевич, Иван, дозвольте мне, я поеду к государыне!

— Видала ты, какова эта государыня, милости от неё не жди… — поник князь Иван.

Вошёл слуга с вопросом:

— Чего изволите?

— Пошёл вон! — рассердился князь Сергей. Попыхивая трубкой и сильно дымя, он подбавил поленьев в камин.

— В три дня велено собраться и ехать.

— Как?.. В три дня? — слабея, переспросил Иван.

— Да вот так!

— Какое злодейство! Дак это же как у турков: пришлют для особого знака верёвку — и удавись… — возмутилась Наталья, полная благородного негодования. Не знала она того, что первого апреля у Катерины случился выкидыш, ищейки выведали сие, нового наследника можно было более не опасаться, и оттого решили в спешном порядке выслать Долгоруких.

Когда молодые вернулись в Горенки, домашних они застали в полном смятении. Крики, слёзы, беготня! Всё ходило ходуном… Уже собирались в дорогу, перетряхивали сундуки, рундуки, вынимали шубы, хлопали залежавшиеся одеяла, складывали в мешки, мерили сапоги, валенки…

Сёстры и братья суетились, Алексей Григорьевич командовал, жена его следила, как укладывают. Лишь Катерина не принимала ни в чём участия, равнодушно поглядывая вокруг.

«Отчего они тёплые-то вещи берут? Разве до зимы там быть? — удивлялась Наталья. — Драгоценности прячут, бусы, ожерелья, иконы в золотых окладах — к чему?»

— А мы-то что возьмём? — спросила мужа. Он лишь потерянно пожал плечами, и ей пришлось собираться самой.

Ни знания жизни, ни опыта не было, и брала девочка-графиня лишь самую необходимую одежду, да ещё пяльцы, да нитки (как без вышивания жить в отдалении?), да ещё дорогую ей книгу — «Четьи-Минеи», ну и золотую табакерку, подаренную государем на помолвку, да гусли Ивановы…

А через два дня в Горенках появились солдаты. В грязных сапогах ввалились в дом, а командовавший сержант бесцеремонно заглядывал в комнаты, покрикивал:

— Скорее! Ждать недосуг!

Князь Иван осадил грубияна:

— Куда прёшь, дубина!

— Но-но!.. Велено нам, и не хочем мы оплошки!

— Как разговариваешь с князем? — Долгорукий чуть не с кулаками бросился на сержанта.

Тот промолчал, но взгляд его явственно говорил: мол, был князь, фаворит, а нынче ты не князь мне. Наталья повисла на руке у мужа: «Тише, тишенько, Ванюша…»

Утихли крики, плач, беготня… Телеги нагружены, лошади запряжены, кареты налажены — долгоруковский обоз двинулся.

Было это на пятый день после венчания молодых в Горенках. В первой карете сидели Алексей Григорьевич с Прасковьей Юрьевной, во второй — сёстры Катерина и Елена, в третьей — братья Алексей, Николай, Александр, а в последней — новобрачные. Ещё отдельно ехали слуги и… мадам Штрауден с Дуняшей. Да, узнав о предстоящей печальной участи своей воспитанницы, гувернантка не раздумывая отправилась вслед за нею. Отпустил Пётр Борисович и девку Дуняшу, к великой её радости.

Мужественно, с какой-то отчаянной решимостью даже встретила весть о ссылке юная княгиня Долгорукая. Ни слёз, ни жалоб — на лице подбадривающая улыбка. Ради мужа бросалась она в пучину бедствий, теряя богатство, родных, Москву. Если и грустно ей было, то лишь оттого, что братья и сёстры не пришли проводить. Но она и это прощала — ведь рядом Черкасские, а ему, вице-канцлеру, нет ничего страшнее великосветских сплетен.

Дорогой её братец всё же прислал сестре любезное письмо и деньги. Целую тысячу рублей. Но Наталья рассудила, что ни к чему ей столь большие деньги, и вернула половину назад. Почему она это сделала? По неопытности? Из гордости? От лёгкого шереметевского сердца.

…11 апреля 1730 года отправились Долгорукие в ссылку.

(Эти-то числа, цифры и стали основой авторской версии всей этой истории. Тайна закрыта здесь: 5 марта Анна узнала о вине отца и сына Долгоруких, а при мстительном её нраве она бы тут же подписала указ о ссылке. Но была загвоздка — Екатерина. Анна выжидала. И потому указ Долгорукие получили 8 апреля, а через три дня были отправлены в ссылку.)

ПОВЕРЖЕННАЯ НЕВЕСТА

Екатерину в те дни было не узнать — и раньше горделива сверх меры, умна, спесива, била по щекам служанок, за собой всегда оставляла последнее слово, любовалась собой в зеркальце (как тут не вспомнить сказку Пушкина?) — ничего не стоило ей разбить зеркальце. А тут…

Три дня провалявшись в постели, шатаясь, поднялась — и услыхала про указ «злыдарихи» о высылке их из Москвы. О выкидыше никто не знал, кроме Палашки, а той пригрозила: ежели скажешь кому — тебе не жить.

После всего, что имела, после царского обручения — лишиться всего?! Ни денег в меру, ни власти, ни любви, ни младенца-наследника?! Да ещё ехать куда-то? Да ещё в три дня собраться?

А ведь как была счастлива! Мила, кокетлива, любезна, обучилась европейским манерам, будучи с отцом-посланником в Европе! Её портреты писали лучшие художники. У француза Буше она с розой в руке — и как хороша! Характер тоже виден: благоухает красная роза, однако видны и шипы, — с Катериной никому не станет скучно, уколы мелкие, булавки да шпильки, — и шипы, известные русским и европейским дамам… Разве не сказывали ей комплименты — не только кавалеры, но и супруги посланников. Та же леди Рондо…