Дочь палача и дьявол из Бамберга - Оливер Пётч

До сих пор незнакомец почему-то щадил ее. Он еще дважды заходил к ней в келью, но в ту ужасную камеру больше не водил. Просто принес новую свечу и молча смотрел на нее сквозь прорези в маске. Адельхайд казалось даже, что его мелко трясет. Потом он резко выбегал, как одержимый, и запирал дверь на засов.

Когда незнакомец несколько часов назад занялся новой жертвой, Адельхайд, к своему ужасу, испытала облегчение. Облегчение – и в то же время чувство вины.

Как хорошо, что не я там страдаю… Господи, прости мне греховные мысли!

Женщина дернула цепь, которой с некоторых пор была прикована к стене. Незнакомец отказался от кожаных ремней и приковал ее к стене, так что она могла теперь встать и даже сделать пару шагов. Боль в руках и ногах немного утихла. Адельхайд двигала и разминала конечности, чтобы разогнать кровь. Сколько ее здесь продержали? Дни и ночи сливались в одну вязкую массу. Но, несмотря ни на что, Адельхайд не сдавалась, только тем и занимаясь в бесконечные часы между приходами незнакомца, что размышляла о бегстве. Она перебрала все возможности и наконец приняла решение.

Быть может, еще есть шанс.

Но для этого следовало дождаться, когда мужчина придет вновь и снимет цепи, чтобы отвести ее в камеру.

Этот шанс, возможно, будет последним.

Адельхайд сделала глубокий вдох, закрыла глаза и попыталась унестись подальше. Туда, где нет места крикам и страхам.

– Приглашены кожевники и несколько местных рыбаков, потом семейство ткачей, это дальние родственники Катарины, и, ты не поверишь, даже Алоизий, этот нелюдимый батрак с живодерни! Ха, в Шонгау такое ни за что не прошло бы! Но трактирщик из «Лешего», некий Бертольд Лампрехт, плевать хотел на пересуды. Он разрешил дяде Бартоломею отпраздновать свадьбу, пусть и не в большом зале, но все же… У советников и без этого забот сейчас полно.

Куизль молчал, и Магдалена болтала себе без умолку. Они шагали, глотая пыль, вслед за повозкой по широкому дощатому мосту. Рядом семенили Петер и Пауль. День клонился к вечеру. Последние несколько часов палач с дочерью и внуками провел в Тойерштадте, северном пригороде Бамберга, где крестьяне сеяли лук и лакрицу. Оба продукта славились далеко за пределами Бамберга, отчего местных жителей в шутку прозвали лукотопами. Однако местность вокруг монастыря Святого Гангольфа была засажена не только овощами. Всюду росли фруктовые деревья и цветы бесчисленных сортов, большинство из которых, правда, уже отцвели. Дороги здесь были шире, а дома хоть и поменьше городских, но куда приветливее и опрятнее.

Катарина попросила Магдалену помочь с украшением стола. Один только разговор со старой беззубой зеленщицей растянулся для палача на целую вечность. После этого Якоб поддался уговорам и отправился вместе с Магдаленой и внуками в Тойерштадт заказать к следующему воскресенью астр, очитков и безвременников. Теперь Куизль глубоко сожалел об этом решении. Хорошо хоть в Бамберге его никто не знал. В Шонгау палачу до конца жизни пришлось бы терпеть насмешки, если бы он не виселицы чинил, а вдыхал ароматы фиалок.

Но эта прогулка в Тойерштадт была не единственной его ошибкой. Ему вообще не следовало приезжать в Бамберг. Якоб проделал этот путь лишь по одной причине – ему хотелось повидаться с сыном Георгом, впервые за два года. И теперь палач увидел, что дядя совершенно его испортил. Георг стал строптивым и дерзким – более того, он восставал против отца и выгораживал его брата! Вчерашняя драка их немного сблизила, но по поведению Георга палач понял, что Бартоломей рассказал парню больше, чем ему, Якобу, того хотелось бы.

– Не понимаю, к чему вся эта возня со свадьбой, – проворчал Куизль через некоторое время.

Повозка впереди тащилась невыносимо медленно. Палач взял внуков за руки и протиснулся вперед нее. Внизу неспешно нес свои воды Регниц.

– Во всяком случае, нам с твоей мамой не нужно было никаких пиршеств. Да и денег не было. Пригласили знахарку Штехлин, живодера с помощником да ночного сторожа, вот и всё. И нам все равно было весело. Без этих так называемых друзей, родственников, кумовьев, дядь и теть, которым лишь бы пожрать задарма.

Магдалена с недоумением взглянула на отца:

– Тебе что же, не хотелось, чтобы брат и сестра разделили с тобой праздник?

– Ха, спроси у Барта! Он ни за что не приехал бы ко мне на свадьбу!

– Это еще почему? – Магдалена остановилась и схватила отца за локоть. – Что-то ведь произошло между вами… Не хочешь рассказать?

– Может, в другой раз. Что-то я устал. И если я ничего не путаю, моя будущая невестка еще о чем-то нас просила. Так что идем.

Якоб высвободил руку и двинулся дальше – через открытые городские ворота, потом по короткому переулку к рыбному кварталу, расположенному к северу от ратуши у левого рукава Регница. Магдалена с детьми следовала за ним на некотором отдалении.

Они действительно обещали Катарине подобрать у скорняка лисью шкуру для каймы к свадебному платью. Невестка Якоба подробно объяснила им дорогу, но отыскать нужный дом в хитросплетении улиц, ведущих иногда прямо к берегу, было нелегко. Вода плескалась о покосившиеся молы, и лодки покачивались на волнах. При многих домах имелись открытые к реке лодочные сараи, пахло тухлой рыбой и гнилыми сетями, развешанными на балконах и пристанях.

Якоб вынырнул из очередного тесного переулка, заканчивавшегося прямо у пристани. Несколько рыбаков смерили его недоверчивыми взглядами. Перед небольшим домиком слева на ветру колыхалось несколько кожаных лоскутов и хлопало по стене. На деревянной стойке сушилась еще окровавленная шкура косули. Куизль развернулся к Магдалене.

– Этот, наверное, – проговорил он. – Лучше тебе остаться с детьми на пристани, чтобы те не потонули. Я быстро.

Он постучал в дверь, и ему тут же открыл щуплый старик с морщинистым небритым лицом, спрятанным под шапкой из медвежьего меха. В нос ударил запах гнили; он был Куизлю куда ближе, чем аромат фиалок.

– Чего тебе? – спросил старик мрачно. – Ты от кожевника Йоханнеса? Так передай скряге, что его шкуры еще не готовы и не снижу цену ни на крейцер.

– Я от Катарины, невесты здешнего палача, – ответил Куизль. – Ей нужна лисья шкура покрасивее на свадебное платье.

– А, женитьба палача. – Человечек ухмыльнулся, обнажив три последних зуба. – Народ все чертыхается из-за того, что хозяин «Лешего» пускает палача в свое славное заведение. Так ведь, если кто помрет, воняет-то от всех одинаково. – Он хихикнул. – Кому, как не мне, это знать, я все-таки местный скорняк… Проходи, здоровяк.

Он поманил Якоба внутрь. Палачу пришлось пригнуться, чтобы протиснуться под низкую притолоку. Первая половина комнаты была сплошь завешана мехами. У стены стоял сундук, накрытый роскошной медвежьей шкурой. На Якоба таращились пустые глазницы, из отверстой пасти торчали острые зубы. На столе посреди комнаты лежало несколько скребков и шкурки куниц, ласок и хорьков. Над печью, подвешенные за уши, висели заячьи шкурки. Пахло дичью, охотой и смертью.

– А ты уверен, что Катарине не захочется барсучьего меха? – спросил старый скорняк и поворошил шкурки на столе. Отыскал красивый черный экземпляр и потряс у палача перед носом. – На вид, конечно, так и кричит, но ее сословию такие и положено носить… – Он вдруг замолчал и взглянул на палача с недоверием. – А ты вообще кто? Я тебя раньше не встречал.

– Я их родственник, – резко ответил Куизль и пожал плечами: – Катарина хотела лисий мех, я и принесу ей лисий мех. Сколько с меня?

Коротышка отмахнулся, отложил барсука в сторону и порылся в сундуке среди остатков пропахших плесенью, облезлых шкур.

– Не надо мне твоих денег, здоровяк. Наладить добрые отношения с будущей женой палача будет нелишним, верно? Тем более что лиса – это тебе не какой-нибудь горностай. – Он протянул Якобу рыжую, всю в дырах, шкуру. – Вот, возьми. Она на прошлой неделе угодила в мою ловушку. Кусалась и пеной брызгала во все стороны, пока я ее не прибил. По мне, так у скотины бешенство было. Жуткая зараза снова по лесу разбушевалась. Помнится, племянника моего зятя укусила лиса, и он…

Он замолчал, увидев, как Якоб склонился над сундуком, вынул другую шкуру и задумчиво повертел ее в руках. Шкура была темно-серая, с длинным хвостом, и на лапах висели острые когти.

– На что тебе волчья шкура? – спросил старик угрюмо. – Не думаю, что Катарина захочет нацепить ее на платье. – Он хихикнул и махнул рукой. – Ну в самом деле, это только для бедняков. Я вот совсем недавно сразу пять штук продать сумел. Повезло. Иначе не знаю, сколько б они еще тут гнили.