Турецкий транзит - Владимир Гриньков

– Кто сказал?

– Оба. И Звонарев, и Маша.

– Но почему?! – воскликнула она.

– Бывает такая правда, которая никому не нужна. Маша и Звонарев уже работали. Вокруг все знали, что ребенок – его. И он карьеру строил. Как раз по партийной линии пошел. Тогда казалось, что это сплошной верняк, что он судьбу схватил за хвост. И вдруг эти разбирательства, скандалы, какой-то папочка-сиделец, из тюрьмы… Это никому не было нужно. Фактически они Сашку предали.

Если про предательство – то это не «они», а только Маша. Но тетя Галя не решилась так сказать.

– Но он-то знал! – напомнила девушка.

И как же в таком случае он мог отступиться – вот что подразумевалось.

– Он ради Маши отступился, – сказала тетя Галя. – Она просила, чтобы он ей не калечил жизнь. Ну и еще формально все было так обставлено, что он никак не мог бы быть твоим отцом. Потому что по метрикам выходило, что ты родилась тогда, когда он уже год под следствием находился и был под стражей, соответственно. Это Звонарев все устроил. У него какой-то родственник был в этой глухомани… врачом работал… ну, в этих Финиках или как их там… в Ленинградской области…

– В Радофинникове! – пробормотала потрясенно девушка.

– Да, в Радофинникове! – повторила за ней тетя Галя, не замечая того состояния, в котором находится ее собеседница. – И Звонарев увез Машу туда. Там она родила тебя. А дату рождения написали – какая им была нужна.

Она в несколько приемов сняла через банкомат большую сумму денег с той карточки, которую ей подарил Прокопов, и уехала в Радофинниково, не сказав о поездке никому: ни Прокопову, ни Хеджи, ни тете Гале.

Большую часть дороги она то ли дремала, то ли мечтала, и в мыслях она жила той жизнью, что была на фотографиях – там было солнечно, красиво и уютно. Но, когда открывала глаза, видела мокрый от дождя лес, деревья в котором уже почти лишились листвы перед близкой зимой, замызганные фуры на шоссе и холодное, свинцовое небо, распластавшееся низко над землей.

В Радофинниково она приехала во второй половине дня, когда уже начало смеркаться. После Москвы здесь было неприглядно и темно. Лужи, слякоть, редкие фонари и маленькие, почерневшие от дождя домики, окна в которых светились скорбным, тусклым светом.

Возле одного из таких домиков она попросила водителя остановить машину. В окнах света не было. Она дошла до входной двери и в укромном месте нащупала оставленный там ключ. В дом заходить не стала, вернулась к машине, сказала таксисту:

– Едем дальше, я покажу.

Приехали к одноэтажному зданию: не то больница, не то какое-то другое присутственное место.

Она вошла в здание, прошла по коридору, пол которого был недавно вымыт и не успел еще высохнуть, и в одном из кабинетов увидела сухонькую, начавшую седеть женщину с ведром и шваброй.

– Ма! – позвала.

Женщина распрямилась.

– Таня! – сказала и будто обмерла. – Ой мамочки мои, какая ты!

Красивая, нарядная, нездешняя – вот какой явилась к ней дочь.

Подошла, хотела обнять, но не решилась прикоснуться к таким дорогим и красивым одеждам и засмеялась растерянно.

– Ну ты чего! – сказала ей Татьяна, обняла и привлекла к себе.

Мать упиралась, смеялась и говорила:

– Попачкаю, и будешь, как курица в навозе! А ты ж какая у меня!

Пока еще не столько гордость за дочь угадывалась в ее словах, сколько проявлялось потрясение. Ну не было у них в Радофинникове таких девчонок никогда, и уж тем более не думала увидеть свою дочь в таком великолепии.

– А я уж извелась! Ни слуху и ни духу! Ты где была?

– В Турции, ма.

– В Турции?! – изумилась женщина, как будто та Турция была где-то на Луне, а то и на самом Марсе, не иначе. – Ты что, взаправду?

– Конечно.

– И чего там делала?

– По бизнесу я, ма. Турецкие товары в Москву отправляла.

– Да, турецкого всего полно, – кивала женщина. – Завалены все барахолки.

Все это она видела собственными глазами, и потому сказанное дочерью не выглядело для нее таким уж неимоверным.

– А я подумала, ты замуж вышла!

– Ну как же так! Тайком? И ты не знала? Ты тоже скажешь, ма!

В голосе слышалась укоризна.

– А что я должна была думать? – смущенно засмеялась мать. – Такая ты красивая! Тут либо муж, либо жених. А может, вправду есть? – вдруг спросила с надеждой.

– Нет.

– Жалко, – сказала мать. – Пора тебе. За бизнесмена. Чтобы семья, чтоб дети…

– Детей и без мужа можно нарожать.

– Не приведи господь! – вздохнула женщина.

– Ну ты же родила меня. И ничего. Я выросла, как видишь.

– А тяжело! – сказала женщина и закручинилась, будто обозревала пройденный ею нелегкий путь матери-одиночки.

– Чего же замуж не вышла?

– За кого? Тот пьет, тот бьет, а тот и пьет, и бьет.

– А может, тебя любовь не отпускала?

– Какая такая любовь?

– Твоя первая. Кто был моим отцом.

– Прокопов, что ли?

– Да, Прокопов. Он ведь мой отец?

– А кто ж еще.

– А Звонарев?

– Что?! – обмерла мать.

И лицо такое сделалось, что стало страшно за нее.

– Ты сядь, – сказала девушка. – Присядь вот здесь.

– Что ты сказала? – допытывалась женщина, глядя требовательно.

Ее пришлось усаживать на стул едва ли не силой.

– Звонарев, – сказала девушка. – Олег Иванович. И его Маша. Маша тут рожала. Да?

– Ты не пугай меня, – просила женщина, страдая. – Что-то, Таня, мне понесчастило сейчас, поплохело.

– И Прокопов жив.

– Да как же жив? – неуверенно отнекивалась женщина.

– Жив. Я его встречала.

– Ну так другой какой-то. Тот ведь погиб, машина сбила.

– Александр Александрович, – сказала девушка. – Все совпадает.

– Так бывает, – говорила женщина, теряясь все больше. – Что совпадения полные. А колупнешь – не то!

– Он вместе со Звонаревым учился. И с Машей.

Женщина ссутулила плечи, будто придавило ее сильно и невозможно было распрямиться.

– Ты двадцать лет назад тут и работала? – сказала девушка. – В амбулатории этой?

Женщина подняла на нее потемневший взгляд.

– Ты их видела?

– Кого? – спросила девушка.

– Эту семью. Олега, Машу…

– Их нет.

– Как – нет?

– Маша покончила с собой…

– Ой мамочки!

– А ее муж погиб. Застрелили. Он бизнесом занимался. Убили из-за денег.

– Страсти господни! – прошептала женщина.

Она была потрясена. Она видела этих людей молодыми. Много лет назад. И все эти годы они в ее памяти оставались такими. Вокруг все менялось, менялась она сама, и только с ними ничего не происходило, как ей представлялось. И вдруг такие новости. Их уже нет, путь пройден до конца, и у обоих жизнь закончилась так страшно.

– А-а-а…

Она тянула этот звук, будто спросить хотела да убоялась, вдруг вспомнив, что нельзя спрашивать. Но ее выдал взгляд.

– А что же ты про дочь про их не спрашиваешь? – произнесла Татьяна и посмотрела внимательно.

Лицо женщины исказилось.

– Ты мне скажи, – просила девушка. – Я от тебя про все хочу услышать.

– Зачем ты мучаешь меня?

– Даже в мыслях не было. Ты просто расскажи. Я хочу знать. Я уже не маленькая.

– Зачем тебе?

– Я не смогу без этого. Мне важно знать. Потому что все было не так, как ты мне говорила.

– Ну так и что? – произнесла женщина в отчаянии. – И теперь тебе легче? Будешь счастливой, ежели узнала?

У нее дрожали губы.

– Зачем оно тебе? Ты после такого жить не сможешь! И прежней жизни получается что нет! За что мне наказание это, господи? – расплакалась она. – Я растила, я любила, чтобы потом вот так, как мокрой тряпкой, наотмашь по лицу!

– Ну что ты! – занервничала девушка. – Зачем ты плачешь?

– А зачем допрос, как будто следователь!

– Я ж без обиды, ма. Я без укора. И ты мне мама, кто ж поспорит. С кем тебе меня делить? С ними, с мертвыми?

– Они сами отказались! – выпалила женщина сквозь слезы. – Этот Олег так и сказал, что ему столько вас не нужно. Что это много – две! Он на той девушке хотел жениться и даже был готов ее ребенка за своего признать. Не ихний общий был ребенок. Не Маши и Олега. От Прокопова у ней это случилось. Мне позже Игорь Викторович все рассказал. Он Олегу этому был дальний родственник. А сам тогда в нашенской амбулатории работал врачом. Тут сама знаешь – врач и швец, и жнец, и на дуде игрец, и роды примет, когда надо. А Олегу надо было… Маше рожать, ребенок чужой, а надо сделать так, что вроде как он ихний общий – его и Маши. И Игорь Викторович согласился помочь. И роды принять, и записать все так, как выгодно Олегу. Ну, вроде что он и был отец. По срокам, в смысле. У нас тут глухомань, у нас не город, тут такой фокус можно провернуть. А как рожать Марии – так случились близнецы. Никто ведь не думал. Не ждали. И Олег сразу в панику ударился. Он и на одного ребенка на чужого со скрипом согласился, только чтобы Марией завладеть, а тут двое, и он сказал, что не согласен. Вот прям кричал тут, с ним истерика была, а я все слышала, я тут работала. Что, кричит, за наказание. Всегда так, мол, что ежели на какой поступок благородный согласишься, так тебя жизнь за это обязательно накажет. И очень он тогда тут убивался.