Нерентабельные христиане. Рассказы о русской глубинке - Петр Михайлович Давыдов

северо-восточной части собора. Придел низенький такой, не как другие. Народ так любил Василия Блаженного, что, когда он скончался в 1552 году, в его честь поставили деревянную часовенку на Красной площади. А уже позже Годунов решил для своей славы возвести каменный храм Блаженному – пристроил придел к Покровскому собору. Кстати, на Красной площади постоянно строили небольшие деревянные храмы, иногда обыденные; когда появился Покровский собор, эти часовенки присоединяли к нему – большую их часть потом убрали. Оставили только посвященный Василию Блаженному, который сделали уже в камне – вот как народ почитал этого святого! Еще при Годунове возвели верхние ярусы колокольни Ивана Великого. Там даже надпись есть: «Борис Годунов построил со своим сыном». Зачем? Он хотел основать новую династию после кончины Феодора Иоанновича.

Это очень интересное время. Но и нелегкое, потому что потом наступила Смута. Несчастное время.

Выходит, что вся эта замысловатость архитектуры Покровского собора – это не излишество, а свидетельство усердия и архитекторов, и устроителей храма. В самой архитектуре собора высокая символика. И в Петербурге, в центре города, стоит величественный храм Спаса на Крови. Он тоже может показаться диссонирующим с петербургской средой, но и там – своя логика и история.

А что касается Смутного времени… Это темная страница истории. И темноту эту, я считаю, надо преодолевать – в том числе и для того, чтобы она вновь не появилась. Я не говорю, что надо болеть этим постоянно, но просто надо помнить.

«Мы позорно мало знаем о России!»

Многие искренне недоумевают: чем объяснить возвращение разрушительного противостояния Запада и Востока? Просят меня ответить. А что я могу сказать? Мне, если честно, хочется уехать от этого противостояния подальше, забраться на печку и чай пить в избушке. Здесь столько вопросов, сложностей, проблем, что даже не знаешь, с чего начать. Есть сложная международная обстановка, которая всем известна. Но я не обращаю на нее никакого внимания, потому что просто незачем. Весьма грустное явление, вызванное многими причинами, и все становится хуже. Привычные правила и системы больше не действуют в мире. Но мне кажется, не действуют они особенно у нас, на Западе. Но я не хочу тут много говорить, потому что я не политолог, не мое дело. Просто констатирую: старые, привычные правила взаимоотношений государств в мире больше не работают. И все имеет свои последствия не только для политической жизни в мире.

Что меня особенно возмущает, поражает, так это отчуждение западных ученых от визуальной русской стороны, и особенно русской православной культуры. Я это вижу все яснее и яснее. Думаю, что наши искусствоведы вообще ничего не понимают в России – не понимают и не хотят понимать. Им не нужна Россия: они ее не изучали и откровенно не понимают, зачем русскими надо вообще заниматься. Искусствознание на Западе – ренессанс, готика, романский стиль, конструктивизм, и все. Я не скажу, что здесь откровенная русофобия – скорее просто незнание, неумение и полное отсутствие интереса. Даже когда они благосклонно относятся к моей работе («Ах, какой хороший снимок!», «Ах, как интересно!» и т. д.), в действительности им нет до России, до ее узнавания ни малейшего дела: к сожалению, это факт, и в ближайшее время, я убежден, мало что изменится.

Но никто не смотрит на подобные вещи как на невежество. «Мы любим балет, русскую литературу, но какая такая русская архитектура, да еще православная? Нет, явно что-то странное». А я уверен, что и архитектура является выражением, ярким признаком духовной силы страны. Следовательно, отсутствие интереса к православной архитектуре России свидетельствует о том, что, на мой взгляд, люди не видят главного – того, что сделало Россию Россией, то есть Православия, христианства. Христианство не входит в их понимание науки. Просто нет такой структуры – умственной, интеллектуальной, которая воспринимала бы русскую духовную культуру. Я протестант, но смотреть на Россию, не видя главного значения Православия для формирования, становления вашей страны, было бы, на мой взгляд, глупейшей ошибкой – не только для ученого, но и для любого вообще человека.

С другой стороны, слависты. Они в основном филологи по образованию – лингвисты, литературоведы; занимаются только текстами. Есть, конечно, маленькие исключения – специалисты по живописи, но живопись рассматривается в контексте лингвистических теорий – авангард, например. Кстати, авангард занимает огромное место в восприятии русского искусства, и замечательно, что на Западе так ценят русский авангард. И русские искусствоведы в таком внимании заинтересованы. Однако в России авангард существует в историческом и искусствоведческом контексте, а на Западе такого контекста нет. В общем, западные ученые не интересуются русским искусством XVII, XVIII и XIX веков, церковным искусством и зодчеством. Я тоже интересуюсь авангардом, но я требую познакомить моих соотечественников с другими видами русской живописи, включая русское средневековое церковное искусство и зодчество. Рублева-то знать мы обязаны! Получается так, что авангард заслоняет собой даже вечные шедевры, чуть ли не выпихивает их на обочину. Проще говоря, мы мало что знаем о России. Позорно мало: огромный, смыслообразующий, многое объясняющий пласт русской культуры, не только духовной, просто не видим. Прибавьте ко всему этому чуть ли не презрительное невнимание к визуальной стороне русской культуры, особенно духовной культуры, в историческом контексте.

Иногда я выступаю на научных конференциях, но и там встречаю невежество в отношении Церкви, Православия, России. Не занимаются русскими фресками, другими произведениями и, как следствие, не знают о них ничего. «Слона-то я и не приметил», получается. И никто не хочет задавать хотя бы наводящие вопросы, свидетельствующие о стремлении кругозора к расширению. Наоборот: «Зачем ты нам это показываешь?»

Грустно, конечно. Но есть и обнадеживающее. Недавно в Вашингтонском университете в Сиэтле открылась моя фотовыставка о Русском Севере, был представлен мой архив. И тамошние молодые ученые говорили мне: «Ваш архив нас вдохновляет! Мы уже начинаем задаваться вопросами!» Одна бывшая студентка из тех ученых сейчас получила докторат, действительно заинтересовалась русской архитектурой. Пусть она смотрит на нее все еще через этот ренессанс – со временем, если будет упорной, все призмы уйдут, – лишь бы был разбужен серьезный научный интерес! Так что радостные моменты все-таки есть, но это именно моменты, маленькие части по сравнению с монолитным равнодушием и непрофессионализмом.

Потому что сегодняшняя наука – это завтрашняя школа. Если ученые не интересуются определенной темой, не разрабатывают ее, то и завтрашние дети ничего не будут знать о России. Увы, сейчас я просто не вижу выхода из создавшегося положения.

Вспоминаются слова Пушкина, сказанные с горькой досадой, даже недоумением: «Европа в отношении России была столь же невежественной, сколь неблагодарной». Похоже, речь сегодня идет не только о Западной Европе…