Ячейка 402 - Татьяна Дагович

– Ты теперь такая хорошенькая! – заканчивала Тася. – Знаешь, что я тебе скажу? Найдёшь себе кого-то, так не жди, сразу рожай. Пора тебе…

Лиля задержала дыхание, чтобы улеглось внутри то болезненное, о чём не думала, что поднялось от последних слов, как ил в прозрачной воде.

Оказавшись наедине в своей новой комнате, не включала свет. За стеной разговаривал телевизор – Таисия смотрела перед сном. Залезла на кровать, чтобы снять сверху, с карниза дурацкие колокольчики. Провела пальцем по столу – в пыли осталась тёмная полоска. Внимательно посмотрела на книги, подержала их в руках, положила на место. В окне светилось квадратиками противоположное крыло дома, снизу доносились заглушённые звуки гитары, хриплые подростковые голоса. Таисия не предлагала свежей постели, но ей было всё равно, она слишком устала… Анну она начнёт искать завтра, всё завтра. Переоделась в пижаму из большой сумки, не расстилая, залезла под покрывало. Как хорошо иметь свою комнату, не белую, не стерильную, со стенками в цветочек. Уснула.

На следующий день встала рано, оделась, ушла в город. Ей не хотелось долго быть вдвоём с Таисией, не привыкла, уставала от долгих бесед. Она искала Анну. С самого утра попала на продовольственный рынок, купила килограмм чёрного винограда, потом оказалась на вещевом, молча шла между рядами, заглядывала в огороженные ячейки отдельных продавцов, и вслед неслись выгодные предложения. Прошлась по пустому холодному парку. К обеду вернулась, поела винограда. Подумала, что нужно что-то купить калорийное, не всё же у хозяйки на шее сидеть. Колбасу или сыр. Или рыбу. Когда Таисия ушла на вечернюю лавочку – она любила посидеть потрепаться в сумерках с соседками, подошла к хозяйской швейной машинке. Долго смотрела. Руки хотели работы, но у неё не было тканей. На следующий день купила ткань. Через две недели купила собственную машинку. Она не знала, как общаться с хозяевами магазинов, и однажды утром отнесла несколько платьев на вещевой рынок. У неё приняли, хотя и недовольно, заплатили сумму, несущественную в контексте оставленных ей денег. Всё равно она тратила мало. Разве что если вечером становилось тоскливо, и шла искать Анну в каких-то тёмных местах, заброшенных старинных домах, среди гаражей, в клубах. На самом деле она знала, где Анна, как знала лицо Леонида Ивановича. Но чем-то надо жить.

13

В этот день Анна проснулась задолго до рассвета. Ей снился такой приятный сон – будто она опять едет на машине, но теперь сама за рулём, и у неё прекрасно получается водить. А потом стало слишком жарко, и она проснулась. Попробовала раскрыться – прохладнее не стало. Не получалось и заснуть снова, потому что лежать было неудобно. Анна переворачивалась то на бок, то на спину, поджимала и вытягивала ноги, но удобно не получалось. Бредовые образы лезли в голову – то взрывы, то словно её везут по ночной дороге, и теперь уже не она ведёт, а кто – неясно, и её укачивает от дикой скорости, от резких разгонов и торможений, и непонятно, когда всё кончится. Это были не сны, и тошнило по-настоящему, а на полу, внизу, постоянно ускальзывала от взгляда тень карлика. Вдруг накатывало сексуальное желание, хотелось сейчас же быть с мужчиной, и одновременно понимала, что, окажись рядом Сергей, просто вырвало бы от его движений. Когда темнота начала рассеиваться и неясный свет кинул на постель тень сетки, протрезвело и сознание, и стало ясно, что она не выспалась и весь день будет мучиться.

Звонок к подъёму прозвучал на минуту позже, чем засветились лампы и окно из светлого стало чёрным, почти ночным. За эту минуту она успела сесть, опираясь на подушку, и увидеть, что у неё началась менструация, но не успела понять, что это для неё означает. Обычное утро в женской спальне, глуховатая ругань, шатающиеся переполненные лестницы, жалобы, шелест одежды. Анна не принимала участия. Лежала тихо, не привлекая внимания. Смотрела на чёрные свои туфли на полочке и считала дни. Нужно было проинтегрировать дни недели, извлечь квадратный корень, нет, кубический, из игрека и подставить в формулу вместо икса… Время выворачивалось из ума. Когда она выехала из своего города, был, вероятно, август. Или начало сентября. Через пару дней после отъезда у неё начались месячные. Ехали долго, но сколько? Неделю? В любом случае больше. Месяц? Пожалуй, меньше. Или? Но в Колонии она не меньше месяца. Дольше. Наверное, два. То у неё выходило 44 дня, то 12. Что-то не то со временем.

Всё то, считать не было смысла. Что она – четырнадцатилетняя девочка, которая не знает всей этой внутренней кухни? Которой районный гинеколог должен объяснять о стрессовых ситуациях и полугодовых задержках? Но почему-то казалось, что её цифры могут всё изменить и хорошо выстроенная теория может задним числом исправить нестройную жизнь.

А она сдуру радовалась отекающим от стоячей работы ногам! Считала, что чуть ли не на третьем месяце… Даже не думала об этом, но была уверена. Значит, ничего не осталось. Анна ожидала, когда станет тихо и погаснут ненужные лампы. Становилось всё светлее. Взошло солнце, размазав по стойкам розовый свет. Цифры – как горячий песок под веками. Мышцы внизу живота напрягались, но не могли сдержать выливающуюся жидкость.

Царапины и крапинки на стене ячейки, к которой прижималась щекой. Рябь. Анна лежала уже много часов, когда её потянули за плечо, заставляя отвернуться от стенки. Это был Сергей. Она хотела спросить его, как это он влез в её ячейку не сняв обуви, но он спросил раньше, знает ли она, который сейчас час.

– Нет.

– Ты не вышла на работу, – процедил он сквозь зубы. – Ты хоть представляешь, что теперь будет? Тебя просто смоют теперь и не заметят. Я только сейчас смог вырваться, полдня прошло. Дура! Что это? – Он указал на пятно и сморщил губы.

– Я плохо себя чувствую. Это кровь.

– Так иди в медчасть! У тебя женские проблемы, что ли?

– Проблемы? Нет, никаких проблем.

Снова отвернулась к стене. Сергей сбил все расчёты.

– Я тебя не понимаю.

– Я хочу спать. Уйди.

– Какое спать, два часа дня!

– Два?.. Не осталось ничего. Я не беременна.

– Но мы же нормально предохранялись. Тогда, во второй раз только… Но сама видишь, всё обошлось. Ладно, хочешь я за тебя в медчасть схожу, возьму что надо? Меня там знают.

– При чём здесь ты? Тебе вообще нужно уйти. Ты ничего не понимаешь.

– Так ты своё заманчивое предложение делала не только мне? Ну-ну… Ладно, Ань, не до шуток. Давай уже!

– Всё было так хорошо… Я привыкла здесь.

– Стоп, Аня. Я не понимаю, о чём ты говоришь. Послушай, что ты сейчас сделаешь: оденешься, пойдёшь в медчасть, тебе выдадут, что надо. Постель поменяешь вечером, максимум, что они… Может, обойдётся. Без ужина разик перетерпишь. А сама – на работу. Раз-раз… Быстро!

– Не-ет. Ты уйди сейчас, я не могу тебя видеть. Не хочу видеть. А потом я приду. Потом…

– Я же вижу, без меня ты никуда не пойдёшь.

– Не пойду. Мне нужно полежать… поплакать…

– Поплакать тебе совсем не нужно.

– Нужно, он говорил – когда привыкну.

– Давай для начала ты оденешься… Если ты так хочешь ребёнка. Хотя я не представляю, что с ним здесь делать…

– Хорошо… Только ты иди, а я ещё побуду. Я всё равно на работу не вышла, так что пара часов ничего не изменит.

– Изменит, ничего ты не понимаешь. Изменит!

– Слушай, уйди пока, а? Уйди – и всё.

Он хотел сказать ещё что-то, но передумал, пробормотал под нос «охуела совсем» и, махнув рукой, встал на лестницу. Анна сразу же заплакала. Слышно было, что он спешит уйти. Сначала она плакала фальшиво – сама не зная, зачем. То ли затем, что отношения с Сергеем теперь трудно будет наладить. То ли из-за работы. Но когда потекли слёзы, её понесло, как капризного ребёнка. По-настоящему. Плакала, полностью теряя окружающий мир. Слухом не воспринимая ничего, кроме своих хриплых стонов, вытья. В раздражённых глазах растекались крапинки стены, и растворялись, и уплывали вместе с ней самой. Грызла и слюнявила край подушки, боялась замолкать – было ощущение, что, как только кончится истерика, вернётся отчаяние. Заглатывала слёзы и слюну. Дальше… Лёгкие хватали воздух, выпускали навзрыд, она повторяла, что у неё не будет ребёнка, значит, не осталось ничего, накручивая и накручивая себя, падая в болезненные провалы, пока это не перестало быть необходимым, пока она не оказалась в абсолютной тишине, перестав слышать себя, видеть стену, кусать подушку. Она продолжала рыдать, но это её уже не касалось.

Через три четверти часа рыдание оборвалось так же резко, как началось. Без тормозного пути. Внутри оказалось пусто и легко. Осталось лёгкое недоумение – что это было? Чего она так хотела, какого ребёнка, от кого и, главное – где? В ячейке 402? Что за глупую тайну таскала с собой всё это время? Душа вычищена. Как матка после аборта. До неё только сейчас дошёл голос уже ушедшей Надежды Фёдоровны. Типа, потом полегчает, что-то в этом роде. Увидела в ногах хлеб и масло на салфетке. С обеда, что ли, Фёдоровна принесла? Или уже с ужина? Ишь, не побоялась на четвёртый ярус лезть. Сама живёт на первом, Анна слыхала, из-за больной ноги. Потёрла вспухшие глаза. Ладони соскальзывали, лицо ещё не высохло. Работа… Пошли они в жопу со своей работой. Она ещё полежит, вздремнёт, отдохнёт… У неё никакого настроения работать. Не будет она сегодня спускаться. Никуда не пойдёт. С грязным, жирно-мокрым бельём ничего не делала. Завтра, всё завтра… Достала из-под матраса синюю книгу. Открыла. Под обложкой лежали выклянченные библиотечные карточки, исписанные и чистые вперемешку. Она свернула их и просунула в мокрые пижамные штаны. Не «Always ultra», но лучше, чем ничего.