Ворон. Тень Заратустры - Дмитрий Вересов

Омраченный давешними событиями, Александр Маркович жгучего желания выкладывать Антону все по порядку не испытывал. Не больно солидно признаваться, как вчерашнему пионеру, в собственных дурачествах. Тем не менее рассказал с достоверностью, достойной актера Товстоноговской школы, не упустив ни единой детали.

– Не вижу повода для опасений, – сказал Скавронский. – Ну, сдернул вас с насиженных мест Клавкин сорочий язык. Ну, поговорили с тобой для острастки. И что? Прими к сведению… Комитет глубокого бурения не настаивает, но… – Антон плавно поднял перст, барственно тряхнул гривой шелковистых волос и, прищурив глаз, пояснил: – рэкомендует… Я так понимаю.

– Может, ключ к разгадке в самом Улугбековском «Зидже»? – не унимался Шурка. – Он включал в себя таблицы и, как принято нынче говорить, подробное предисловие. Хронология там, – неопределенно покрутил он растопыренной клешней, – способы летосчисления и даже астрология.

– Почему «даже»? – ухмыльнулся Антон.

Захаров вздохнул:

– Ну, своего рода дань средневековью.

– И англичане подробнейшим образом эту «дань» перевели в конце семнадцатого века?

– Ну, видишь ли, астрономия в то время еще числилась младшей дочерью слепой матери.

– Расхожее мнение, но неубедительное.

С сигаретой в зубах Антон суетился вокруг нехитрой закуски. Щурясь от дыма, он препарировал на тонкие ломти ветчину. Пряди волос упали на лицо. Взлохмаченный, в табачной дымке, он походил на демоническое существо. Захаров невольно передернулся, волосы на руках встопорщились, как остатки перьев на ощипанном гусе. Антон хмыкнул:

– Может, рэпэтэ?

Горло графина звякнуло вполне ободряюще.

– Идет. Только дай залакировать гремучую смесь… И, пожалуй, хватит. Чего доброго, Лика заметит.

Проводив взглядом горючее, Антон помолчал в задумчивости и процедил сквозь зубы:

– Значит, ничего примечательного в астрологических выкладках Улугбека ты не видишь?

Язвительные нотки не прошли незамеченными. Шурка взмолился:

– Помилуй, откуда же я знаю! Никогда этим не занимался. И без того, знаешь ли, дел по горло, – причитал он с отчаянием загнанного.

– Пойдем, кое-что покажу.

Антон тяжело опустился на пол гостиной комнаты, поставив перед собой коробку. Вытянутый под сервантом протез уперся в стену, на этой ноге Антон разложил толстую папку, больше похожую на сундучок с подклеенной, как в библиотеке, бумажкой. Захаров только и успел заметить, что подписана она от руки латинскими буквами. Потемневший от времени замок на плотно утрамбованной папке, видимо, был с секретом. Ловким движением Антон отвернул язычок в виде змеиной головки, раздался легкий щелчок, и, как на пружинке, сундучок открылся.

Перекладывая листок за листком, Скавронский что-то искал. Его проворные пальцы, казалось, знали содержимое наощупь. Зацепив несколько бумаг, Антон аккуратно их вытянул и передал в Шуркины руки. Шурка вперился в гравюры: звездное небо представало на них в мифических образах, отражая детальную точность положения звезд.

– Красота! – восхищенно выдохнул Захаров. – Что это?

– Ян Гевелий. Здесь только часть огромного капитального труда. «Продромус» был издан после смерти астронома его вдовой. Обрати внимание на первую гравюру.

– Урания, муза астрономии?

– Судя по всему, мы имеем дело с древним культом: Гевелий искренне считал ее своей покровительницей. А ты-то знаешь, что в прежние времена посвященные в ее тайны относились к высшей иерархии предсказателей, жрецов. В период ученичества, с тем чтобы наблюдать за светилами, они вырабатывали особые зрительные навыки. Ян Гевелий достиг в этом методе совершенства.

– Подожди! Гевелий – это все-таки семнадцатый век.

– Могу и поточнее, как в школе: годы жизни 1611–1689. А в тот момент уже повсеместно применялась оптика, спасибо Галилею. Астроном из Гданьска имел точнейшую оптическую технику под рукой, но «PRESTAT NUDO OCULO» – гласит изречение на его карте северного неба.

– «Предпочитаем наблюдать невооруженным глазом»? Он что, все карты составил таким способом?

– И даже открыл ряд созвездий. – Антон провел по нижнему краю рисунка: – Вот здесь он в их сопровождении предстает перед высшим судом Урании. А окружают музу лучшие астрономы всех времен и народов, в том числе и Улугбек.

– Шляхтич какой-то! – рассмеялся Захаров, вглядевшись повнимательнее в названный образ. – Гевелий был знаком с его трудами?

– Думаю, он располагал собственным списком «Зиджа». Встречались упоминания, что экземпляр был выслан ему Лондонским Королевским Обществом. Утвердилось это мнение после смерти Гевелия и опирается на авторитет французского академика астрономии Делиля. С его слов известно, что таблицы долгот и широт Улугбека были посланы еще до опубликования их в Англии. Черт его знает, может, такое бескорыстие принято в научной среде?

– Ага, сейчас… – скептически усмехнулся Шурка. – А откуда это стало известно французу?

– Весь архив Гевелия был выкуплен Делилем у вдовы польского астронома. И тут мне не все понятно, никак не могу взять в толк: почему Эльжбета выпустила наследие из своих рук? Она сама занималась астрономией, всячески помогала мужу в его занятиях. Кроме того, она разделяла и другие его взгляды, например патриотические. Когда Гевелия пригласили на должность директора парижской обсерватории, именно она поддержала его в решении отказаться и не покидать Гданьск. Дата открытия обсерватории во Франции показалась ей зловещей: произошло это в 1666 году. Из-за этих трех шестерок Европа ожидала конца света. Апокалипсиса не случилось. Но, так или иначе, поляк лестное предложение не принял. А позже, при неизвестных обстоятельствах случился пожар в их родном Гданьске. В объятой пламенем обсерватории погибли ценнейшие архивные материалы и оборудование…

Антон насупился. Через секунду продолжил:

– Эльжбета и тут помогла мужу найти в себе мужество для возобновления работы. Женщина была исключительно сильная. Не сломилась она и после смерти Яна Гевелия. Напротив, продолжила его дело, применив незаурядную энергию, чтобы издать «Продромус» – последний атлас наблюдений «невооруженным глазом».

– Интересно, что сгорело в пожаре?

– Остается только догадываться. Но то, что осталось от архива, пригодилось и в нашем отечестве. Делиль был приглашен в Россию, где и развернулась работа над переводом всего «Зиджа», включая и предисловие. Лучшие умы трудились над ним. По завершении работы Делиль подробно доложил о результатах Российской академии наук. Однако впоследствии рукопись оригинала, а вместе с ней и оригинал перевода бесследно исчезают.

– Странно, – удивленно промямлил Захаров. – Но ты-то откуда все это знаешь?

– Видишь ли, мне приходилось держать в руках «Зидж». Правда, один из поздних. Он до сих пор находится в доме моего отца. – Несколько смутившись под вперившимися в него взглядом Захарова, Антон сделал попытку растолковать все подробнее. – Принадлежал он моему деду. В юности ему пришлось много путешествовать. Служил матросом, ходил по морям. В Гданьской бухте он окончательно сошел на берег. При нем была рукопись, подаренная ему другом и патроном Эдмондом Радзивилом. Семейное предание рассказывает, что между этими столь различными по возрасту и происхождению людьми существовали особенно доверительные отношения. Разбирая дедовы записи, я обнаружил любопытную пометку, где дед разъясняет горячий интерес князя к Востоку и его желание купить «Зидж» у переписчика в Стамбуле во время одного из путешествий. Произошло это с подачи дальнего родственника, графа Ланцкоронского. Личность яркая, неординарная. Среди бедуинов он был бедуином. Говорил по-арабски как бог, писал стихи. Разное говорили о его увлечениях. «Странствующий рыцарь» и «Светлоглазый бедуин» – таким его видели современники. Одно было бесспорно: любовь к скакунам. Чистокровных «арабов» поставлял он в императорские конюшни из Аравии. Вряд ли только этим ограничивалось его любопытство в странствиях. Эдмонд Радзивил, патрон моего деда, услышал впервые о «Зидже» от Ланцкоронского. Граф Вацлав поведал князю, что предок его, гетман Николай-Флориан, участник множества баталий и войн, с одной из кампаний привез «Зидж», который передал впоследствии Яну Гевелию. Гетман, говорил он, самолично работал над переводом. Своим блестящим владением восточными языками Вацлав считал обязанным своим предкам и гетману в том числе. Но ему не давала покоя странная кончина гетмана. Перед тем, как быть убитым, не на сечи, а ножом в спину, он видел собственный призрак. Так утверждает семейное предание. Умер Николай-Флориан, гетман Ланцкоронский, в один год с Яном Гевелием.

– Сначала – пожар, потом эта странная смерть… А «Зидж»? Сгорел или был тем самым оригиналом, над которым потом славно потрудились в России?