Поляна №1 (7), февраль 2014 - Коллектив авторов

А еще его бросила молодая жена, а первая назад не приняла. И дочери, по детскому эгоизму своему, вникать в его проблемы не пожелали, требовали не столько души, сколько денег.

– Привет, – говорил он (как правило, по телефону). – Ну, как дела? Вот думаю одно дело начать… – и начинал врать. Голосом приторным и лукавым.

Я люблю его, верю в его звезду, поэтому всегда все выслушивал. Где мог – помогал.

Но пять лет – безрезультатно…

И вдруг – звонит мне в ответ на письмо по Интернету:

– Ты что – сдурел совсем?.. Или с горы навернулся?.. – и далее в том же духе: нагло, с апломбом, нахраписто.

Все ясно – дела у моего друга в порядке, он опять пошел в гору.

Кошелек

И последняя история. Речь в ней идет о сумме, которая после всех этих перестроечных и послеперестроечных денежных реформ кажется ниже смехотворной, а тогда – через три года после хрущевского обмена денег – казалась нам значительной. Речь идет о тридцати рублях шестнадцати копейках, то есть 301 рубле 60 копейках по-старому.

Деньги эти лежали в сером самодельном кошельке (тогда кошельки еще многие шили из обрезков кожи от старой обуви), а кошелек лежал в пыльной колее Больничного переулка.

Я разглядел его в серой пыли, которой, как мне кажется, в те времена было на дорогах много больше, чем сейчас. Поднял и показал дружку своему Генке Гузею.

Вид трех красных купюр, трех пятаков и копейки оказал действие шоковое.

Копейку мы решили тут же пропить, бросив ее в автомат с газированной водой без сиропа. А потом отправились к себе в детдом, заперлись в классной комнате и, добыв из запертого шкафа новую тетрадь (в клеточку, двенадцать страниц, стоимость – две копейки), написали двенадцать объявлений:

«Найден кошелек с деньгами. Обращаться…» – и написали адрес детдома и фамилии.

Потом все эти листы расклеили на столбах в Больничном переулке и на улицах рядом: Первой, Второй Бульварной, Парковой и Ворошилова.

И к нам пошли люди. Толпы…

За неделю наш детдом посетило человек шестьдесят взрослых. Говорили, что кошелек был черным, желтым, коричневым, красным, с застежкой, на молнии. Кто называл кошелек серым и с пуговичкой, но не мог вспомнить суммы в нем, а назвавшие сумму в тридцать рублей, не могли вспомнить число копеек. И добрая половина отвергнутых нами притязателей прямиком шла к директору детдома.

В конце концов, надоело все это именно директору – и Николай Иванович потребовал отдать кошелек и деньги ему.

– А мы его потеряли! – нагло заявил Генка. – Перепрятывали, перепрятывали – а теперь и сами не найдем.

Так мы стали похитителями тридцати рублей.

И в тот же день решили купить на эти деньги мечту доселе неисполнимую – велосипед.

В воскресение сбегали на базар и купили настоящий «Орленок» – велосипед для подростков, стоящий новым в магазине аж 47 рублей, но на базаре подержанный пошел за тридцатку. Имели такие в то время в нашем городе лишь дети высокопоставленных родителей да работников прилавка. И совесть нас, не в пример героям идущего тогда фильма «Без страха и упрека», где дети тоже нашли деньги и истратили на водолазный костюм, не мучила.

Велосипед мы держали в курятнике при доме одинокого старого деда, по очереди катались на нем, под страхом соблюдения тайны давали прокатиться и своим однокашникам. Все знали историю приобретения такой чудесной машины – и за два года никто не выдал нас.

А когда оказалось, что мы с Генкой из «Орленка» выросли, велосипед продали на рынке уже за 5 рублей. На них я купил книгу Соловьева «Веселый мудрец» с двумя повестями о Ходже Насреддине, а на остальные деньги мы всем классом сходили в кино на фильм «Безбородый обманщик» об Алдаре Косе – билеты тогда на дневной сеанс стоили по десять копеек.

Прошло еще несколько лет. И история эта закончилась самым странным образом, почти по-книжному, хотя на самом деле она произошла в жизни…

Работал я в геодезической партии в пустыне Муюн-Кумы. Устанавливали мы пункты триангуляции, представляющие из себя сваренные из труб в два с половиной дюйма пирамидки. Таскались с теодолитом и мерными лентами, затаскивали вышки на вершины самых больших барханов. На воскресение возвращались на базу, где спали в одном из саманных домиков в окружении нескольких высохших пирамидальных тополей. Имя у села было странное, русскому уху непривычное – Бостандык.

При двадцати шести жилых домах был даже сельмаг, где продавались водка, вино, рыбные консервы, вермишель да макароны. Были еще какие-то овощные консервы и морская капуста, но ни мы, ни местные жители их не покупали.

И вот, когда я, достав оставшийся с детдомовских еще пор кошелек, стал вынимать из него изрядно подешевевшие к тому времени «новые деньги» за сборник фантастических рассказов «Я – робот» А. Азимова и килограмм «Золотого ключика», продавщица спросила меня:

– Откуда у тебя этот кошелек?

– Это – мой, – ответил я, ибо решительно забыл к тому времени, как и почему он попал ко мне.

– Это – мой кошелек, – сказала тут продавщица. – Я сама сшила его.

Кошелек и вправду был не заводского изготовления, я сам его уже раза три ремонтировал, прошивая суровой ниткой по краям.

– Где ты его взял? – не унималась она.

– Нашел, – вдруг вспомнил я. – Давно, – и протянул ей кошелек. – Возьмите.

Я был юн, меня в краску бросило от стыда, ибо показалось мне, что не то, что продавщица, а и вся очередь, весь Бостандык, вся пустыня смотрит на меня, как на вора.

– Зачем он мне? – ответила продавщица и отодвинула кошелек от себя. – У меня другой есть.

Я расплатился, взял конфеты, книгу, кошелек и вышел на улицу. И до самого конца сезона, то есть еще около десяти ночевок на базе, я к этому магазину и не подходил.

А когда все вышки и репера были расставлены, и нам было приказано переезжать в другой район той же пустыни – километров так за триста на восток, – я попросил хозяина дома, где мы отдыхали по воскресениям, чтобы он передал продавщице тот самый серый самодельный кошелек с большой пуговицей посередине.

В нем я оставил четыре червонца. Потому что деньги к тому времени, как я уже говорил, инфляция подъела основательно.

Олег Солдатов. Дуализм, или Учение В. В. Розанова

К 158-летию русского философа, публициста, критика Василия Васильевича Розанова (1856–1919)

Василий Васильевич Розанов родился 20 апреля 1856 года в Ветлуге (Костромская губерния) в семье учителя, рано скончавшегося и оставившего вдову с восемью детьми.

Гимназистом, как и многие в его возрасте, пережил увлечение Писаревым, Миллем, Боклем. Затем возненавидел позитивизм: «…Позитивизм – философский мавзолей над умирающим человечеством. Не хочу! Не хочу! Презираю, ненавижу, боюсь!!!»

Приведенные выше строки можно прочесть почти в каждом издании сочинений Розанова. В сети и на бумаге. По слухам известно, что был он человеком едким, нервным, умным острословом, и даже беспринципным и аморальным. И действительно…

Фигура его неоднозначна. О Розанове говорили, что он пишет «обеими руками», публикуясь и в либеральной, и в консервативной прессе, В. Соловьев называл его Иудушкой, а Л. Троцкий «заведомой дрянью, трусом, приживальщиком», П. Флоренский «зверьком-хорьком, душащим кур, но мнящим себя львом или тигром». Картина нелицеприятная… Неужели все современники сошлись в негативной оценке? Конечно, как понять человека, который сначала предлагает статейку в «левую» газетку, получает гонорар, а потом спешит в газету правого толка и продает статью, в которой оппонирует левым. Безобразие! Но вот что писал о нем близкий к нему Э. Голлербах: «Розанов не был двуличен, он был двулик. Подсознательная мудрость его знала, что гармония мира в противоречии. Он чувствовал, как бессильны жалкие попытки человеческого рассудка примирить противоречия, он знал, что антиномии суть конструктивные элементы религии, что влечение к антиномии приближает нас к тайнам мира».

Можно ли судить о человеке, руководствуясь только его работами? Без личного знакомства, без знания его психологии, основываясь только на записях, исповедях, потоках сознания, оставленных Розановым. Ответ очевиден: нельзя. Но мы, в силу ряда причин, попытаемся…

Многие не считают его философом. Конечно, ведь он не создал философских систем, законов, научных трактатов, логических построений. Ничего этого не встретишь в его произведениях. Они полны туманных рассуждений, поэтических образов, личных оценок людей, исторических процессов. До 1911 года никто не решился бы назвать его и писателем. В лучшем случае – очеркистом. Но вот выходит «Уединенное». И следует восторженный отзыв Горького: «Только что приехал из Парижска – города, где все люди искусно претворяются весельчаками, – нашел на столе “Уединенное”, схватил, прочитал раз и два, насытила меня ваша книга глубочайшей тоской и болью за русского человека, и расплакался я, – не стыжусь признаться, горчайше расплакался. Господи помилуй, как мучительно трудно быть русским».