Фитин - Бондаренко Александр Юльевич

— Запомни, у тебя один нарком!

Мы вышли из кабинета. В свою очередь и Фитин нравоучительно сказал:

— Ты, наверное, понял, что гнев Берии был вызван твоим докладом Молотову, а не ему. При всех случаях ты обязан был сначала доложить своему наркому. Не повторяй этой ошибки»[191].

Вообще-то, сцена удивительная! Известно, что во времена «проклятого царизма» благородные люди не разговаривали так даже со своими слугами, с крепостными. А тут товарищ Берия говорил не с лакеем, но — напомним — с резидентом разведки, фактически исполнявшим обязанности советского посла.

...О Берии и его, скажем так, современниках и соратниках, мы разговаривали с одним из генералов Службы внешней разведки, прослужившим в ней не одно десятилетие:

— Мне приходилось сталкиваться с продуктами той эпохи — высокопоставленными номенклатурными деятелями и в партии, и в разведке, которые прошли через Гражданскую войну, прошли через репрессии. Их отличительная черта, которая меня всё время удивляла, это то, что они были словно расколоты на две половины, это были совершенно двойственные люди. С одной стороны, они были абсолютные, беззаветные борцы за интересы государства, за проведение в жизнь всех акций и указаний партии. Такого человека можно было хоть застрелить — он всё равно не уступит, это был кремень! Но с другой стороны, эти же самые люди совершенно по-барски, хамски относились к подчинённым. Им ничего не стоило ударить сотрудника, кинуть ему в лицо бумагами; их отличала склонность к аппаратной интриге и, что самое страшное, очень низкая оценка человеческой жизни. Для них человеческая жизнь ничего не стоила! И эти две вещи в них преспокойно уживались...

К сожалению, у выскочек очень быстро просыпаются хамские замашки, дремавшие в их душах до «лучших времён» — и это при том, что перед вышестоящими те же самые выскочки будут пресмыкаться и унижаться.

И вообще, во всём произошедшем прежде всего был виноват сам Лаврентий Павлович. Это только военный человек чётко знает, что чьё бы приказание «со стороны» он ни получил — о полученном приказании прежде всего следует доложить своему непосредственному начальнику и лишь затем приступать к его исполнению. Как нам известно, Берия находил время пообщаться с возвращавшимися «с холода» сотрудниками; очевидно, он также инструктировал и отъезжающих. А если это так, то он должен был предупредить Синицына о возможности вызова к Молотову и, соответственно, о порядке действий. Именно он, Берия, а совсем даже не Фитин, потому как вопрос этот был больно уж деликатный. Не мог же Павел Михайлович инструктировать сотрудника примерно в таких выражениях: «Если тебя вызывает второй человек в государстве — ты его не слушай, ну его... Ты сразу звони Лаврентию Павловичу!» Огрубляем, конечно, но... Подобную инструкцию мог дать только сам товарищ Берия — в приказном порядке и без каких-либо объяснений. Можно понять, что отношения между Лаврентием Павловичем и Вячеславом Михайловичем были весьма напряжёнными — как, впрочем, и между многими иными кремлёвскими обитателями... Что ж, не зря говорится: паны дерутся, а у хлопцев чубы трещат!

Хотя товарищ Молотов весьма негативно относился не только лично к товарищу Берии, но и ко всей системе НКВД. По нашей конфиденциальной информации, он вообще ненавидел разведку и, соответственно, не доверял ей. Причин тому было немало — и сугубо личных, и достаточно объективных. Как известно, супругу Молотова, Полину Семёновну Жемчужину, арестовали в 1949 году, так что этот момент в данном случае не в счёт, а вот до войны у Вячеслава Михайловича расстреляли пятерых помощников, ему удалось спасти только Валентина Михайловича Бережкова, который был назначен на должность первого секретаря советского посольства в Берлине. И если Молотов знал, что в нкидовском аппарате работают, в большинстве своём, проверенные, испытанные бойцы — опытные дипломаты, было ему известно и то, что в «обескровленных» резидентурах сидят по одному-два разведчика, буквально вчера пришедших на Лубянку... Мог ли он доверять их информации? Вряд ли... Тем более что и по легальным, дипломатическим каналам удавалось получать немало важного и интересного — Советский Союз пользовался тогда симпатией многих. Ну а так как Вячеслав Михайлович стоял очень близко к вождю, то он мог и Иосифа Виссарионовича настраивать соответствующим образом, тактично навязывать ему какие-то свои «установки» и оценки событий...

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

И это при том, что именно Молотов курировал тогда информационную работу всех наших разведок!

...Таким-то вот образом Елисей Синицын чуть было не разбился вдребезги на скользком паркете.

А то, что Павел Михайлович был раздражён и взволнован, — так это по-человечески вполне понятно. Кому нравится нарываться на неприятности? Тем более что он, очевидно, был проинформирован о тех «тонкостях», о которых мы сейчас рассказали. Но заметим, что, несмотря на всё своё раздражение, Фитин вёл себя вполне достойно — не стал, как поступили бы некоторые на его месте, «топить» подчинённого при Берии, не выказал ему и каких-то обид и потом, в личном разговоре. А то, что «нравоучительно сказал», так не те времена были, когда, выйдя из кабинета начальника, можно было усмехнуться и, подмигивая товарищу, заявить: «Да шёл бы этот чудак со своими указаниями...»

Но в тот же самый день, когда Лаврентий Павлович весьма доходчиво объяснил резиденту Синицыну, кто он есть такой, — он сам же лично повёз его к товарищу Сталину, в кабинете которого проходило заседание Политбюро. Нет сомнения, что перед тем, как Елисей был приглашён в кабинет вождя, товарищ Берия дал ему в этом кабинете самую лестную положительную характеристику... Затем резидент выступил с подробным докладом и ответил на многочисленные вопросы.

Фитина на это заседание не приглашали, хотя, в чём нет сомнений, это было бы весьма полезно в интересах дела...

* * *

Война с Финляндией, начавшаяся 30 ноября 1939 года, завершилась 13 марта 1940 года.

«12 марта 1940 г. между СССР и Финляндией был заключён мирный договор... В соответствии с договором граница севернее Ленинграда отодвигалась за линию Выборг, Сортавала. Карельский перешеек, ряд островов в Финском заливе, небольшая территория с городом Куолоярви и часть полуостровов Рыбачий и Средний отошли к СССР. Советскому Союзу предоставлялся в аренду на 30 лет полуостров Ханко с правом создания на нём военно-морской базы, которая прикрывала бы вход в Финский залив, то есть морские подступы к Ленинграду. <...>

После урегулирования конфликта с Финляндией Советский Союз улучшил своё стратегическое положение на северо-западе и севере, создал предпосылки для обеспечения безопасности Ленинграда, незамерзающего Мурманского порта и Мурманской железной дороги. Значительно улучшилась оперативно-стратегическая обстановка для действий Балтийского и Северного флотов. Урегулирование спорных вопросов открывало благоприятные перспективы для развития советско-финляндских отношений в духе добрососедства и делового сотрудничества»[192].

В принципе, рассказывать об этой войне, применительно к судьбе нашего героя, больше нечего. Разве что сообщить: отслеживать, в каком духе развиваются теперь советско-финляндские отношения, продолжал вновь прибывший в город Хельсинки резидент Синицын. Ясно ведь, что «налаживание добрососедских отношений» после ожесточённой войны, в результате которой одна из сторон реально подверглась национальному унижению, — вопрос весьма и весьма непростой. И всё же на данный момент было ясно, что такой источник опасности, как Финляндия, также снимается с повестки дня...

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Вместе с Синицыным в Финляндию отправились и несколько очень молодых и совершенно неопытных разведчиков, из которых лишь один свободно говорил по-фински, тогда как прочие вообще не знали языка. Инструктируя резидента, нарком Берия распорядился: «Всем приступить к изучению языка. Если через год не выучите, буду наказывать!»