Все люди смертны - Симона Бовуар

Я в нетерпении разглядывал высокого бледного подростка, он слушал меня, приоткрыв рот, с бесстрастным видом; глаза под нависшими веками казались мертвыми, нижняя губа отвисла.

— Вам страшно? — спросил я.

Губы наконец разомкнулись.

— Да, — ответил он. — Мне страшно.

Он говорил искренне и серьезно, и я смутился.

— Отец мой умер в Испании, — выговорил он. — И врачи говорят, что тамошний климат может быть опасен для меня.

— Король не должен отступать перед опасностью.

Он медленно, слегка заикаясь, произнес:

— Брат мой будет очень славным королем.

Я задержался с ответом, обдумывая услышанное. Если Карл умрет, еще ничего не потеряно: его брат пока достаточно юн, чтобы превратиться в послушное орудие в моих руках, но если эрцгерцог выживет и утратит Испанию, тогда мир развалится на части и мои планы рухнут.

— Бог избрал именно вас, — подчеркнул я. — Я часто повторял, чего именно Он ждет от вас: чтобы раздробленный на части мир сделался единым, как в день, когда Он сотворил его. Если вы уступите Испанию Фердинанду, то упрочите раздирающие землю противоречия.

Он поджал губы; на лбу его выступили капли пота.

— Я могу уступить ему все.

Я рассматривал его. Он был хилым и туго соображал, но я мог сыграть даже на его слабости; Фердинанда я не знал.

— Нет, — произнес я. — Ваш брат испанец. Он будет печься лишь об испанских интересах. Вы единственный, кто сможет исполнить порученную вам Господом миссию: именно вам надлежит спасти мир. Ваше здоровье и благополучие в расчет не идут.

Я попал в цель. Он сделался еще бледнее.

— Спасение мира, — повторил он. — Это слишком. Я не смогу.

— Вы совершите это с Божьей помощью.

Он обхватил голову руками, и я оставил его молиться в тишине. Это был ребенок; он любил скачки в чистом поле, турниры, музыку; и он предчувствовал, какое тяжелое бремя я собираюсь возложить на его плечи.

Помолившись, он сказал:

— Да свершится воля Божья!

Несколько дней спустя Карл со своим двором расположился среди дюн. Долгие недели флот из сорока парусников, выстроившихся в порту Флесинга, ждал попутного ветра; едва он поднялся, мы двинулись в Испанию. Облокотившись на леер, я день за днем наблюдал за восходом и закатом солнца. Я не просто плыл в Испанию. Там, по ту сторону горизонта, были леса, населенные разноцветными попугаями и голубями, чьи желудки были наполнены цветами. Там были вулканы, извергающие потоки кипящего золота, а в прериях скакали всадники в одеждах из перьев. Король Испании был властелином этих диких райских угодий. Я думал: однажды наступит день, когда я высажусь на том берегу и увижу все собственными глазами. И я переделаю эти земли как захочу.

19 сентября флот установился в виду Астурии. Берег был пуст; на склоне горы я заметил длинный караван: дети, женщины, старики шли вслед за мулами, нагруженными тюками; похоже, люди спасались бегством. Вдруг из-за кустов раздался залп. Придворные дамы принялись кричать, а матросы выхватили ружья. Лицо Карла оставалось бесстрастным; он молча смотрел на эту землю, это было его владение; его не удивил суровый прием: он прибыл сюда не в поисках счастья. Мушкеты была перезаряжены; я как можно громче закричал:

— Испанцы, это ваш король!

Вся команда вторила этому крику; в прибрежных кустах я заметил движение: к нам ползком приближался человек. Он явно узнал среди развевавшихся королевских знамен кастильский герб, поскольку он выпрямился и, потрясая ружьем, крикнул: «Да здравствует дон Карлос!» Позже нам сказали, что при виде стольких кораблей люди решили, что это нападение варваров.

Мы достигли Вилласкьозы. К нашему прибытию не были готовы, и многим синьорам и даже дамам пришлось спать на соломе. Утром мы вновь двинулись в путь. Король скакал на лошадке, которую раздобыл для него английский посол; рядом ехала его сестра Элеонора. Дамы из ее свиты погрузились в телеги, запряженные волами. Многие дворяне шли пешком. Мы с трудом продвигались по каменистой дороге под безжалостным синим небом. Ни на перекрестках дорог, ни в полях, ни на дорогах не было ни души: край был опустошен эпидемией; населению возбранялось перемещаться. Между тем Карл, казалось, не замечал жестоко палящего солнца и суровости пейзажа; он не выказывал никаких признаков нетерпения или меланхолии. Казалось, что в противовес предсказаниям врачей испанский климат укрепил его здоровье. Возможно, удивление оттого, что он все еще жив, добавило его глазам блеска, которого я до сих пор у него не замечал. В день торжественного въезда в Вальядолид он улыбался.

— Мне хорошо в этих краях, — сказал он.

Он словно расцвел за несколько недель: с радостью принимал участие в празднествах и турнирах, нередко смеялся вместе со сверстниками. Я с удовлетворением говорил себе: ну вот, он жив, он король! Первый этап преодолен! Узнав о смерти Максимилиана, я поспешил в Германию. Теперь предстояло подумать об империи.

В последние годы своего правления Максимилиан щедро расточал выборщикам деньги и обещания: он считал, что пять голосов ему обеспечено. Но на следующий день после его кончины, несмотря на розданные им шестьсот тысяч флоринов, выборщики сочли, что торги можно открыть снова. Французский король Франциск Первый вновь вступил в борьбу, предполагая в случае необходимости потратить на приобретение империи три миллиона. Карл был беден, но там, за морями, ему принадлежали золотые прииски, серебряные рудники, плодородные земли. Я отправился к антверпенским банкирам и убедил их подписать переводные векселя под залог наших заморских богатств. Потом я поехал в Аугсбург. Я получил от Фуггеров векселя, которые следовало погасить после выборов, и тотчас разослал к выборщикам гонцов с дарами, потом лично посетил всех по очереди; я побывал в Кёльне, Трире, Майнце. Посланцы Франциска и английского короля Генриха то и дело прибывали с новыми дарами, а выборщики бесстрастно заносили их в реестр. Франциск платил звонкими экю; выборщики из Бранденбурга и Трира, эрцгерцог Кёльнский начали заглатывать наживку. И тут я узнал, что Франциск преподнес эрцгерцогу Майнцскому сто двадцать тысяч флоринов и должность германского легата; в тот же вечер я отправился на встречу с Францем фон Зикингеном, командовавшим армией мощной швабской лиги; я скакал без передышки; время, еще недавно недвижное в глубине синих песочных часов, низвергалось в бездну под копытами моего коня.

Франц фон Зикинген ненавидел Францию. С двадцатитысячной армией и четырьмя тысячами конницы мы двигались на Хёхст, в нескольких лье от Франкфурта, тогда как прочие войска угрожали Палатинату. Напуганные выборщики принесли обычные клятвы, заявляя, что их помыслы чисты, а руки незапятнанны, и Карл был избран, что в целом обошлось в восемьсот пятьдесят две тысячи флоринов.

Стоял прекрасный осенний день, когда Карл въехал в Экс-ла-Шапель. Выборщики вышли ему навстречу; он принял их присягу молча, с непокрытой головой; затем процессия двинулась в ворота старого города. Первыми шли знаменосцы, затем графы, сеньоры, городские советники Экса с белыми жезлами, двор с пажами и герольдами, все бросали деньги в толпу; затем в окружении алебардщиков шли высокие персоны: испанские гранды, кавалеры ордена Золотого руна, принцы и принцы-выборщики. Маршал Паппенгейм, несший имперский меч, в парче и доспехах, вышагивал впереди короля.

23 октября 1519 года состоялась церемония в старом соборе Карла Великого. Архиепископ Кёльнский торжественно провозгласил, обращаясь к присутствующим: «Хотите ли вы, следуя апостольскому слову, покориться этому принцу и сеньору?» — и народ радостно воскликнул: «Да будет так! Да будет так!» И тогда на голову Карла архиепископ возложил корону; Карл поднялся на трон Карла Великого и принял дань почтения от рыцарей, а своды собора огласились звуками «Te Deum».

— Это вам я обязан империей! — взволнованно произнес Карл, когда мы остались наедине в его кабинете.

— Вы обязаны этим Господу, — ответил я. — Он создал меня затем, чтобы служить вам.

Я открыл ему мою тайну; это его не очень удивило, он был слишком добрым христианином, чтобы дивиться какому бы то ни было чуду; в его почтительном отношении ко мне более не было смиренной покорности, присущей ему в детстве, он уважал меня как человека, отмеченного Господом.

— То, что он сделал, послав вас ко мне, — это великая милость, — заявил он. — Вы ведь поможете мне стать достойным этой милости?

— Я помогу вам, — ответил я.

Глаза его блестели. С того момента, когда архиепископ возложил на его голову священную корону, лицо его обрело твердость, взгляд оживился.

— Мне предстоят великие дела! — пылко воскликнул он.

— Вы совершите их, — заверил я.

Я знал, что он мечтает о воскрешении Священной Римской империи, но я-то хотел сосредоточить в его руках всю обитаемую вселенную. Кортес покорял для нас обе Америки, вскоре в Испанию должно было потечь золото, что позволит нам поставить под ружье несметные войска. Единожды объединив германские государства, мы подчиним Италию, Францию.