58-я. Неизъятое - Елена Рачева

СЕМЕЙНАЯ ФОТОГРАФИЯ

«Фотографию я возила по лагерям все девять лет. Здесь мама, тетя, две сестры, братья — всего нас было пятеро детей. Когда стало понятно, что меня арестуют, мама так просила: уезжай куда-нибудь, беги.

Но я подумала: если меня не найдут, всю семью вышлют в Сибирь. Что будет — то будет, но я останусь дома».

Ираида Яковлевна Борисевич

«Заключенных кормили лучше, чем нас. Все им, все им. А нам — боже избавь!»

1922

Родилась в селе Себеево Владимирской области.

Окончила четыре класса школы, работала на трудовом фронте, в 1947-м смогла получить паспорт и уехать из деревни.

2 АВГУСТА 1947

Пришла работать во Владимирскую тюрьму особого назначения МГБ СССР. Работала дезинфектором и санитаркой в тюремной больнице, затем младшим надзирателем. Дежурила в тюремной бане, прожарке, у ворот тюрьмы, надзирала на свиданиях и прогулках заключенных.

1980

Вышла на пенсию в должности сержанта.

Живет во Владимире.

Пришла война — а мне 18 лет. Меня мобилизовали через военкомат, но не на фронт, а на завод, на станцию Ильино, под Горьким. Немец уже подходил к Москве, и оттуда все эвакуировали. Ну а с нами, дураками, че делать? Посадили в барак. День сидим, два сидим… Куды же нас? Потом перевели в землянки — по шесть, по восемь человек. А мужчин по 25! Дали постель, дали карточки, дали обед. Ну, зажили! (Смеется)

Работа была очень тяжелая. Разгружали боеприпасы, 60 тонн, вдвоем, мужик и баба. Я-то еще деревенская, крепкая. А городские в туфельках, в платьицах… Зато хлеба давали 900 грамм. Так я работала с 43 года по 47-й. База военная, там всё секретное. Никак не уйти! Хошь — беги, а тебе потом — трибунал. Еле-еле меня освободили.

Ну, получила паспорт. В деревне что делать? Я б не уехала, да нас много стало. Брат приехал с фронта, потом еще три. Есть нечего, лебеду едим… Думаю: че я буду с паспортом — и голодать? Уехала во Владимир.

Теперича как устроиться в городе без прописки, кому я нужна? А мне где бы ни устроиться, лишь бы устроиться. На любую работу, лишь бы дали общежитие и карточки. И вот по блату устроилась в тюрьму в санитарки. По блату…

«В тюрьме никто не плачет»

Пришла в тюрьму. Общежитие дали, постель дали, шкафчик, тумбочку. Карточки есть, а денег нет, хлеба выкупить не на что. Зарплата 36 рублей, но до нее месяц жить! Заняла рубль, за рубль купила хлеба, за два продала. Сама два дня на кипятке, зато рубль есть. Через два дня уже себе хлеба купила. Так и начинала жить…

Ираида Борисевич. 1950

Скоро устроилась. У меня-то ничего не было, пятки худые. Одна и говори: «Мне тебя жалко. Ты как получишь зарплату, купи ткани, горошком. Я тебе бесплатно платье сошью». И за ночь сшила! Красивое? Ну как сказать… Все тогда было красиво, все хорошо.

Работала я в больнице, на втором корпусе. Первая моя должность была дезинфектор. Это, значит, разносишь по тюремным туалетам хлорку, сыплешь в параши. Потом санитаркой стала: камеры убирала, за больными ухаживала, поесть, попить подавала, переворачивала. Одни санитарку не обижали, а другие покрикивали: «Да кто ты есть?» Старшая по корпусу хорошая была, она и говорит: «Кто она ни есть — она носит мундир. И вы должны ей подчиняться».

В бане работала, на дезкамере, в прожарке… Скоро перешла в надзор, там побольше зарплата стала, 50 рублей. Начала помаленьку семье помогать. Баранку им купишь или крупу пшенную — вот и вся помощь. А когда аттестовали, дали сержанта и 65 рублей!

В надзоре работа простая, на пóсту стоять. На улице, как дозорный, или на корпусе.

Когда заступали на работу, начальник смены давал нам инструкцию, письменную, что положено, что не положено (заключенным. — Авт.). Положена постель, положена майка, положена зубная щетка. В ларек положено. Даю книжки, даю газеты… Какие им положено — такие им даю.

Работала с восьми до восьми. Принимаешь смену, сдаешь смену. Старший заходит, ты ему камеру открываешь, дежурный по камере докладывает — и все, пошли в следующую. Потом раздатчики с обедом идут, я им окошки открываю. Разговаривать ни с кем нельзя, если что нужно — вызываю старшего али дежурного.

В туалет их водили… Утром стучишь в дверь: «Выходим!» Дежурный берет парашу, идет вперед, остальные сзади. Ведешь 14–16 человек — и ты одна с ними на колидоре. Поначалу страшно, конечно. А как привыкла — нормально.

В туалет им положено утром и вечером, в остальное время — в ведро. Они его закрывали, но пахло, конечно. И хлоркой пахло, и еще куревом. Запах в коридоре тяжелый, спертый, как в больницах. И тихо. Целый день тихо. Иногда шумят, конечно, но это баловники-мальчишки, а интеллигентные люди — те больше всего книги читают. В тюрьме никто не плачет, все привыкают (смеется).

Политических мы различали. Они благородные такие, культурные. И одеждой, и поведением. Попросют что — обязательно: «Пожалуйста». А в лицо… не, никого не запомнила.

Один мужчина вместе с женой сидел, в разных камерах. Она красавица, как игрушка, все заключенные ей любовались. Сейчас-то дворики наверху, а раньше внизу были. Она пройдет чик-чик-чик — и все смотрят. А кто она — не знаю, мы не интересовались. Они (заключенные. — Авт.) как-то между собой не отличались. Да и что я им? Только: «Да. Нет. Позову дежурного».

Одна заключенная была инвалидка, на коляске ездила. Я ее провожала (после освобождения. — Авт.) до Москвы, сумки ейные перла. Теперича приехали на вокзал, я билеты купила на Ригу — мне инвалидов до дома провожать надо. Объявляют посадку. Она говорит: «Мне провожатый не нужен. Ты назад езжай, а я подам телеграмму, что доехала». Я говорю: «Какую — телеграмму?! Ты ж не ходишь?» Смотрю, она встала с коляски, сумки взяла — и пошла в вагон. А в тюрьме говорила, что инвалидка. Носили ее в одеяле на прогулку каждый божий день.

Вот я хочу сказать… Других-то забрали ни за что. Многие говорили: «Меня ночью забрали — и ни за что». Почему, я не знаю?! Но тогда мы не спрашивали. Как-то привыкли… Жалко-то оно жалко, конечно… Все ж таки люди. Человек человеку… да-а.

«Кормили их лучше, чем нас»

Как к нам люди попадали? А кто ихь знает. Они нам не докладывались, а я и не думала. Нам с ними нельзя было говорить и спрашивать нельзя, нет-нет-нет-нет! Только по служебному вопросу. «Как тебя зовут?» — это говорить нельзя. И про погоду — нельзя. «Когда обед?» — это можно. Но про обед они и не спрашивают, знают: шумовкой гремит — значит, везут. «Что на обед?» — это нельзя.