Тропами северного оленя - Мариуш Вильк

Подал старик Девушке шкуру оленью, наготу прикрыть, и не успел оглянуться, как перед ним предстала обычная саамская женщина. Как ни в чем ни бывало, съела она сушеную щуку и еще попросила. А когда они наконец утолили голод, старик сделал для Девушки ложе из березовых веток и подушку из мха. Сам сел у огня, ее сон оберегать.

Назавтра Девушка научила старика, как построить дом-вежу. Сели они друг против друга, ступня к ступне, затем откинулись назад и вытянули руки. Отметили на земле точку, до которой достали пальцами, и повторили все снова, наискосок. Так они наметили контуры своего будущего жилища.

Потом старик сделал лодку и стал ловить рыбу. Еще он охотился и собирал березовое лыко (ой и много же лыка в хозяйстве требуется), а женщина занималась домом.

Хорошо и легко им жилось.

Однажды женщина сказала:

— Обойдем вместе вокруг озера. Я хочу наложить заклятие. Чары от дурного глаза и враждебной силы.

Они двинулись вокруг озера, по горам и по лесам, и Девушка все зачаровала — чтобы зло обходило остров стороной, чтобы не причинило вреда ни ей, ни ее старику. Наконец наложила она заклятие:

— Пусть ни человек, ни зверь не отважится прийти на этот остров. Ни волк, ни росомаха, ни лиса, ни заяц, ни жаба, ни червь, ни паук.

Больше всего Девушка боялась жаб.

Только мышке-чистюле и медведю разрешила приходить. Медведь — наш свояк, солнце по небу возит попеременно с оленем, как же ему запретишь? Захочет переправиться через озеро и отдохнуть на острове — пускай себе.

Так они шли по берегу, повсюду бросая заклятие. Лишь Черную Вараку обошли стороной.

— Остерегайся Черной Вараки, старик, там моя сила не действует.

Вернувшись домой, поели старик с Девушкой и легли спать. Прошло три дня. Говорит Девушка своему старику:

— Сделай колыбельку.

Старик выдолбил корыто из душистой сосны, обтянул его красной замшей, сверху приспособил ручку дугой. Внутри вымостил колыбельку сухим болотным мхом, по бокам выстелил ягелем, а в изголовье положил клок шерсти да бороду белого оленя. Сверху набросил бобровую шкурку. Девушка украсила колыбельку ракушками, сухими ягодами черники и речным жемчугом — розовым, голубым, желтым и красным.

Затем велела старику снять старую одежду и умыться, дала ему новую одежду из белой замши. Сама тоже умылась у огня и надела свежую рубашку. Чистые, сели они у вежи и ждали.

Наконец родилась новая луна и взошла на небо. Старик очень удивился. Но ничего не сказал. Видимо, так полагалось на этом острове.

— Идем, — сказала Девушка и отправилась в лес. Она шла первой, старик следом поспешал. Дошли они до ольшаника. Остановились. Долго молчали. Наконец Девушка говорит:

— Видишь?

Старик говорит — да. Но что видит, и сам не знает. Вернее, не знает, существует ли на самом деле то, что он видит — может, нет?

— А тень видишь? Тень на ольхе?

— Вижу, но что отбрасывает тень?

— А ничего кроме тени и нет.

И правда, засияли новая луна и старая, все вокруг осветилось, на стволе ольхи появилось пятно света, а в нем — тень детской головки. Глазки на старика смотрят. Ручки, ножки. Ручки потянулись к старику и Девушке — возьмите, мол.

Девушка прижала живой комочек к груди. Это оказалась маленькая светлоглазая девочка. Она вся светилась лунным светом. И вдруг заплакала, точно человеческий ребенок. Девушка покачала ее и закутала в теплую бобровую шкурку.

Новая луна и старая скрылись за краем земли.

Вернувшись домой, уложили старик с Девушкой дитя в колыбельку. Развели огонь и стали любоваться: лежит крошка — настоящая ягодка морошка, ручками, ножками шевелит, глазками сияет и на ручки просится. Старик обмыл младенца водой из источника на пороге вежи. Девочка не заплакала — наоборот, радостно засмеялась. Старик сел с ней голенькой у огня и, строя потешные мины, сушил — то спинкой, то животиком к очагу повернет, ручки и ножки в ладонях согреет. А потом положил девочку обратно в колыбельку и завернул в бобровую шкурку. Девушка достала откуда-то золотую туфельку, поставила у изголовья и дала ребенку грудь.

После ужина старик с Девушкой легли спать. Так наконец старик познал Девушку… С тех пор они были как муж и жена, отец и мать, старик и старуха. Так, словно испокон века жили вдвоем на этом острове и в этой веже.

Старик называл ее Акка, а она его — Кайлес. Девочку нарекли Никией, а дома звали Акканийдой, что значит «бабушкина дочка». На вторую ночь в то самое время, когда они нашли девочку, старуха положила в дымник костяной венок — Акканийде на счастье.

С той поры на острове их всегда было светло. В любое время года, вне зависимости от погоды — даже если повсюду тучи укутывали небо тяжелой периной, или зима заносила весь мир снегом, а лес сковывала морозом, или осень дождями плакала — остров старика и старухи освещали лившиеся с безоблачного неба лучи. Днем Солнце светило, ночью луна его сменяла, а если и Солнцу, и Луне недосуг, просили Великого Старика в обличьи Моржа прислать им верного Найнаса с отрядом сполохов северного сияния. Сполохи устраивали битву, и небо над островом озарялось всеми цветами радуги. Словно в зеленом окошке посреди темной ледяной пустыни (благодаря горячим источникам земля там была теплой и все цвело, словно стояла вечная весна), на разноцветном ковре мхов и ягодников кувыркалась маленькая Акканийда. Дочь серебристой луны, Никия, что означает «Тень той, которой нет».

Старик трудился целыми днями, чтобы накормить свою старуху и дар Солнца — Акканийду.

В те времена люди питались только рыбой. Дикую птицу ловили рыбацкими сетями и тоже называли рыбой, только воздушной. На оленей не охотились, олень — это, так сказать, родственник. Лишь раз в год племя позволяло на себя охотиться, и не абы как: оленей загоняли и набрасывали на них вангас.[140] В другие дни охотиться грех. Лодки делали из березового лыка, на них плавали и с них рыбачили. Скарб свой перетаскивали на кережах.[141] Нелегкое это дело — волочить тяжелую кережу по мхам да камням, по горам да болотам. Целый дом так можно было перевезти. Зимнее жилище делалось из оленьих шкур. Это у кого шкур было достаточно, а если нет, тогда сооружали шалаш из пластов березового лыка и сшивали сосновыми корнями. Все из лыка делали. Даже котлы для приготовления пищи. Обмажут его глиной, в огне обожгут, воду нальют и бросают туда раскаленные камни — так еду и варят. Из лыка и сосуды для питья делали, и корзинки плели, и лукошки, и поплавки для сети.

Часто приходилось старику ходить за лыком.

Однажды вечером задумал он пойти за лыком на Черную Вараку. Старуха ему говорит:

— Не ходи туда, старик — Луна взойдет и увидит твои руки за работой. При Луне лыко драть нельзя. Лучше завтра с утра ступай в другой лес. А сегодня на Черную Вараку не ходи.

Старик навострил нож, собрался и пошел. Идет и думает: почему это нельзя на Вараку ходить? Столько раз там бывал и ничего. Забыл он о предостережении старухи, а может просто не поверил. Как бы там ни было, свернул старик к Черной Вараке. Вот уже и лес заповедный перед ним. Взошла Луна.

Ох, и проклятое место эта Черная Варака! Скалы громоздятся среди скал, словно нечистой силой раскиданные. Выкрученные какой-то дьявольской рукой березовые стволы пластаются по земле, словно заколдованные гады. Старик испугался, в чащу не суется, по опушке Вараки крадется. Вот старые березы. На стволах — чалмушки (по-нашему «березовые глазищи»), лыко само отходит. Легче всего драть лыко как раз с такого глаза — левой рукой хватаешь за отстающий кусок, ножом надрезаешь — и сразу целый клубок получается. Бродит старик по березняку, под нос себе бормочет, старухины предостережения вспоминает. А Луна играет на белоснежных стволах, листья серебрит, сиянием глаза туманит.

Наконец выбрал старик березу с красивым и гладким стволом, почти без глазков. Один только глаз на ней и был, зато огромный, словно живой — казалось, так и смотрит на старика. Он заглянул внутрь и снова испугался — гнездилась там всякая нечисть: пауки, жуки и жирные черви. Но старик все же достал нож и принялся резать кору. Тогда из березового глаза Оадзь показалась, поморгала и говорит:

— Эй, старик, возьми-ка меня в жены.

А из-за спины Оадзи дочка ее выглядывает и смотрит на него, точно на батюшку родного.

— А вот и я, — говорит и похотливо язычком играет, — звать меня Востроглазка.

— Ну как — хочешь меня аль нет? — спросила Оадзь, широко зевая. — Впрочем, даже если не хочешь, все равно возьмешь.

— У-у, — старик громко сглотнул, — как же я тебя в жены возьму? Есть у меня уже старуха.

Сказал так и пошел дальше — другую березу искать. Нашел хорошее дерево, но не успел достать нож, как из-под лыка снова Оадзь выглянула, за ней дочка Востроглазка, а следом сынок Оадзи — Горелый Пенек. Старик задрожал от отвращения и пошел дальше, третью березу искать. Ходил-ходил, наконец нашел.