Кремень и кость - Евгений Лундберг

Жалким лоскутком обрывалось озеро среди хаоса серых отвесов. Потоки гремели все настойчивее и грознее. Ухнул в стороне обвал. Орлиное зрение охотников отметило грозное движение лавины, прыжки камней с уступа на уступ, подсеченные под корень лавиною леса, глухое успокоение обвала в поперечных ущельях.

Отсчитывая по три дня, по трижды три дня, по трижды трижды три дня, люди медвежьей пещеры сбились со счета. Отряд отступил от ледников и, возвратясь к более широкой части озера, стал подниматься в том месте цепи, где горы казались пониже. Дубовые рощи сменились угрюмым еловым лесом. На ходу били серн. Раз загнали в ущелье свинью с полувзрослыми поросятами. Устроили пир. Ели, спали, расправляли утомленные ноги, наслаждались праздностью.

Отлет птиц и окраска кустарников пророчили близкие холода. Не было и следов — ни беглеца, ни чужих племен. Дни стояли пасмурные. Плоскогорью, казалось, конца не будет. Лишь одна мысль утешала людей: дока ручьи и водопады бьют им в лицо — возврат домой возможен; и потому крутые повороты ручьев и рек пугали их больше, чем тень пещерного медведя, промелькнувшего на опушке, или гортанный голос гигантского орла, медленно кружащего над их головами.

(примечание к рис.)

Однажды после полудня свежий северо-восточный ветер разметал тучи. Странники замерли на месте: вокруг них, точно захватив их в ледяное кольцо, стояли отвесами снеговые горы. Не так, как над озером, не вдали, не поодиночке, а сплошною стеною, близко-близко, высоко-высоко. Люди пещерного племени сбились в кучу, плечо к плечу, рука к руке. Глаза — как у птицы в силке, когда протягивается к ней рука охотника. Все были равны — не было ни робких, ни смелых. И вдруг над самыми их головами, продолжая пройденный ими путь, пронеслась с едва слышным перекликом журавлиная стая.

Ровнее забились сердца. Завистливое томление: им легко, они видят, они знают, хоть и с натугою — отсюда видно — режут крыльями холодный воздух чужбины.

— Это та самая воздушная тропа, что проходит до гребню родных холмов.

— Не ошиблись отцы племени. Там большие теплые воды. Но нам не дойти до них.

Эта мысль — «нам не дойти до них» — сильнее холода и пустыни сковала волю охотников. Ночью они опять не спали. Незадолго до рассвета взошла ущербленная луна, тоскливо изогнув вверх серебряные рожки. Она умирала и, умирая, опустилась совсем низко, чуть не касаясь головы стоявшего на холмике часового. И звезды, бывшие когда-то такими же охотниками, как эти заблудившиеся странники, слишком близко подходили здесь к людям. Еще день, еще два, еще три и, почем знать, там, где так легко пронеслись журавли, не откроется ли последний на этой земле обрыв, и люди сорвутся в пространство и поплывут по ночной черни такими же светлыми точками, потерянные для родных очагов, навеки не погребенные.

Ночь еще не была на исходе, когда младший из охотников, по имени Степной Ветер, отбежал в сторону от товарищей, чтобы никто не помешал и не тронул его, сжал голову руками и издал протяжный тоскующий крик. Этот крик напоминал журавлиное курлыканье. Им ли подражал Стенной Ветер? Вряд ли. Но если бы их монотонная перекличка не послышалась ему накануне, может быть, ему бы не пришло в голову так крикнуть. Крикнул, помолчал и запел. Собственно говоря, это не была песня. Он никогда до этого дня не пел, не знал даже, что может петь. Он выкрикивал отдельные слова — те самые, что запечатлелись в его мозгу во время похода. Тоска по дому, утомление и ритм тяжело бьющегося сердца сделали его речь мерною и выразительною. Он пел, закрыв глаза, и останавливался после каждой фразы.

Он рассказывал о том, что у него было когда-то родное племя, теплый очаг, девушка и веселые дни охоты со сверстниками. Но он потерял все это, потому что строгие старцы племени послали его в погоню за охотником, одетым в рысьи меха. Он пришел к горному обрыву, где души погибших в боях и на охотах ухватились за его одежду, держат его за руки и пытаются сбросить с высоты. Он живой и хочет быть с живыми, он от пещерного племени и хочет быть со своим племенем; большие теплые воды существуют только в преданиях, и живым людям не следует их искать…

(примечание к рис.)

Старшие слушали, полузакрыв глаза. Они знали, что такое вдохновение приходит иногда и к юношам и к старикам перед гибелью, в годы жестокого голода, во время боев. И почувствовали, что плач Степного Ветра по потерянному дому требует от них решений.

Юноша примолк и лег на траву на том самом месте, где стоял. Он сказал свое — и о нем уже забыли. Был он снова, как все. Старшие заговорили негромкими голосами. Сильный и напористый голос ворчливо заглушил остальных. Он твердил одно, и то, что он твердил, совпадало как со смыслом песни, так и с тем, что странники каждый про себя передумали за истекшие дни:

— Гор тьма… Надо домой… Гор тьма…

— А Рысьи Меха — как просеянное зерно, — подхватил ясный и веселый голос. — Просыпался в щель между камнями — и нет его.

— А старики?

— Просыпалось зерно — не найти. Зерно одно, гор тьма…

— Не найти, — твердил ворчливый. — Не найти. Никак не найти.

— Хотя бы заря занялась. Пойдем вниз по ручью, что пылил нам в лицо.

— Пусть не пылит больше в лицо, — подтвердил ясный и веселый.

Кто-то подошел к певцу и тронул его за плечо. Певец спал. Несмотря на ночной холод, лицо его и плечи были горячи и влажны от пота.

— Спит, как барсук в норе, — улыбнулся веселый.

— Оставь, пусть спит, подождем зари, — деловито отозвался ворчливый. Он сжался комком и так же деловито, как говорил, уснул. За ним ровно и спокойно задышали остальные. Так был решен возврат к очагам отчей пещеры.

XV. Тревога на Бобровом озере

Лесной Кот не спешил. Он шел невдалеке от обычной дороги, на путая своих следов и лишь по ночам скрываясь на деревьях. Расчет его был ясен. Если старейшины угадали замыслы Рысьих Мехов, гонцу не несдобровать. Они попытаются схватить его либо в пути, либо в самом становище у бобрового озера. В пути же легче скрыться. Каждый день промедлений давал большую уверенность в безопасности.

Показались желтые дюны, ивы с листвою светлою, как поверхность озера, большие темные камни и похожие на звериные норы землянки.

Племя бобров не выставляло часовых. Нападений оно не ожидало. Озеро лежало в стороне от путей, по которым проходили неосевшие еще племена великой равнины. Медвежья пещера была для него как бы заслоном. Своих же людей не устеречь никаким дозором. По воде, куда ни взглянешь — тропа. Поселение раскинулось вдоль берега узкою полосою. От холма к холму едва долетал человеческий голос.