Господь — мой брокер - Кристофер Бакли

Этот почерк я узнал сразу. Судя по штемпелю, письмо было отправлено из Каракаса. Я вскрыл конверт и прочел:

«Дорогой брат!

Надеюсь, это письмо попало к вам, а не к какой-нибудь назойливой правительственной ищейке. В последнем случае не стоит терять время на отправку вертолетов в Венесуэлу. Меня там уже не будет.

Сожалею, что вынужден был уехать в такой спешке. Я просто воспрянул духом, когда мне попалась на глаза статья в «Геральд трибюн», где сказано, что вы с БАТО пришли к полюбовному соглашению. От некоторых сицилийских друзей я узнал, что вы заставили отца Ганса выложить часть украденных у нас денег. Кроме того, они сообщили мне, что уже получили остаток причитавшейся им суммы. Тем не менее, карман у этого священника-растратчика, любителя чужого «Фижака» и футбольного тотализатора, по-прежнему набит битком, и я намерен заполучить эти деньги назад, пока он все не промотал. Когда я до него доберусь, настанет мой черед прочесть ему последние слова святого Тада. Я ручаюсь, что после того, как мы с монсеньером М. распрощаемся навсегда, все станут говорить: «Воистину этот человек познал боль».

Я постоянно думаю обо всех вас. Вы не планируете возобновить производство вина? Конечно, я не вправе давать советы, и все же рискну. Прекращайте торговлю вином. Забудьте и обо всем остальном, что обычно продают монахи — о сыре, варенье, пирожных и так далее. Пусть монастырь станет постиндустриальным. Вспомните о важнейшей миссии религии — о розничной торговле духовной мотивацией. Суть религии не в работе над собой, а в надежде на собственные силы. Вспомните о важнейшей миссии монашества — о сохранении и распространении вековой мудрости. Урежьте свои накладные расходы — выбросьте эти ржавые чаны, — и дайте людям то, чего они хотят на самом деле (помимо хорошего вина по сходной цене). Короче говоря, торгуйте утешением, а не совиньоном.

Ну, мне пора. Иду на футбол — матч может оказаться очень интересным.

Да благословит вас всех Бог, и не забывайте приберегать самое лучшее напоследок.

Ваш (бывший) Аббат».

Я привез письмо Филомене, уже ставшей послушницей в женском монастыре неподалеку. Мы встретились в гостевой комнате.

— Похоже, Аббат полон решимости изловить монсеньера Миловидного, — сказал я. — Мне бы очень хотелось оказаться рядом, когда это случится.

— Мне тоже.

— Я могу понять человека, который то и дело проигрывается вчистую. Это болезнь. Возможно, он заразился ею от отца. Но я никак не пойму, почему он забрал все наши деньги.

— Думаю, он пытался найти оправдание в том, что деньги ничего не значат, — сказала она, — но это не так. Он вырос в богатой семье, потом его отец всего лишился. Потому он и поступил на службу в Ватикан — это было почти то же самое, что вновь разбогатеть. Но он ненавидел Блютшпиллера. Просто изнывал от желания удрать от него подальше. Думаете, почему он провел так много времени у нас? В тот день, когда вы сообщили ему о приезде Блютшпиллера, он почувствовал страшную опустошенность.

— А как по-вашему, которым из способов святого Тада Аббат намерен умерщвлять его плоть?

— Вероятно, для начала он собирается отпилить ему голову, — сказала Филомена.

— Я желаю Аббату удачи. Но мне не совсем понятны остальные мысли, содержащиеся в письме. Что значит «торгуйте утешением, а не совиньоном»? Звучит так, словно он вычитал это у Дипака. Почему нельзя попросту делать приличное вино?

— Забудьте о вине, Зап, — сказала она и взглянула на письмо. — Мне нравятся эти слова о «постиндустриальном монастыре». Строки о «важнейшей миссии». По-моему, он нашел верный способ сокращения накладных расходов. Когда-то Церковь торговала индульгенциями, в обмен на наличные предоставляя людям отсрочку от Чистилища. Вот вам и минимальные накладные расходы.

— Ну что ж, если я решу начать торговлю индульгенциями, то непременно найму вас с Брентом делать информационно-рекламную передачу. «Постой, Себастьян! Не хочешь ли ты сказать, что следующие пятьдесят позвонивших получат тысячедневную отсрочку заключения в Чистилище, причем по невероятно низкой цене — всего за девятнадцать долларов девяносто пять центов? А в придачу, совершенно бесплатно — этот замечательный большой пляжный зонт?» Индульгенция — не лучшая страница истории Католической Церкви. В то время существовала так называемая Реформация. Хочется верить, что деньги для Церкви не самое главное. В конце концов, монахи дают обет нищеты.

— Ну конечно, — сказала она, — холостяку, которому не нужно содержать семью, легко читать проповеди о том, что деньги — зло. Наверняка распространение подобных идей было выгодно в те далекие времена, когда монастыри существовали на пожертвования дворян, делавших все, чтобы крестьяне не позарились на их богатство. Давайте не будем лукавить: деньги имеют большое значение. С какой это стати люди должны отказываться от денег?

— Ага, понятно. Нагорная проповедь была просто не совсем верно истолкована. На самом-то деле Иисус хотел сказать, что «блаженны стяжатели, ибо они будут ездить на заграничных машинах». Вы же сами в это не верите. Иначе вы не оказались бы здесь, в монастыре.

— Нет, — продолжала настаивать она, — мы, конечно, должны объяснять людям, что деньги — это еще не все. Есть и другие важные вещи. Но им будет гораздо легче сосредоточить внимание на этих важных вещах, если они избавятся от денежных забот.

— Кажется, я начинаю улавливать смысл ваших слов.

— Я лишь хочу сказать, что люди станут слушать нас гораздо охотнее, если мы будем объяснять им, как заработать больше денег.

— Значит, по-вашему, мы должны заделаться специалистами по работе над собой? Вы же сами говорили, что они надувают своих читателей, как глупых сизарей.

— Конечно, надувают. Потому что хотят разбогатеть. Именно поэтому им и нельзя доверять. — Она лукаво посмотрела на меня. — Но предположим, что найдется человек, который знает, как разбогатеть, славится своими озарениями насчет выгодного помещения капитала, но при этом хочет оставаться бедняком. Человек, гарантией честности которого служит… обет нищеты.

Вот как случилось, что Аббатов Административно-отшельнический центр и в самом деле превратился в центр уединения для администраторов-отшельников. Это решение все время буквально лежало на поверхности. Вскоре у нас уже отбоя не было от служащих, стремившихся обрести вдохновение и мотивацию в тихом буколическом монастыре, носящем знаменитое название. Кана стала популярным местом для корпоративного ухода от мира. Биржевым маклерам с Уолл-стрит хотелось услышать историю о том, как Брокер наш спас Кану. К тому же их очень радовал тот факт, что монастырь когда-то был средоточием скандала. Брат Боб, который принимал предварительные заказы, сказал мне, что служащие секции слияния и поглощения предприятий постоянно просятся в личную келью Аббата. Наши влиятельные клиенты выражали готовность раскошелиться на то, чтобы в течение нескольких дней испытывать на себе монастырский режим и даже незначительное умерщвление плоти. Правда, при этом они настоятельно требовали, чтобы им подавали хорошее вино из старого Аббатова погреба.

Никогда еще у нас не было так много повседневных забот. Администраторы вставали ни свет ни заря и шли с нами на утреннее богослужение. После простого, но сытного завтрака я читал отшельникам лекцию под названием «Семь законов духовно-финансового роста». Ближе к полудню начинали работать специальные кружки для тех многочисленных администраторов, которые всячески старались побороть свою пагубную привычку к учебным пособиям по самосовершенствованию и интенсивным курсам обучения. Брат Джин был абсолютно безжалостен по отношению к бывшим роббинсистам. Брат Тео с выздоравливающими ковианцами обращался помягче, зато добивался успеха. Время после полудня было посвящено отработке взаимодействия в коллективе посредством таких занятий, как скалолазание на горе Кана, преодоление полосы препятствий в виде колючих кустов и переправа на плотах по прозрачной воде через бывший «Каска-ад». После этого — повседневные домашние дела, затем — превосходный обед, приготовленный фра Филиппом, нашим монахом-новичком, потом — григорианские песнопения, медитация и, наконец — сон праведных.

Ближе к вечеру, когда наши клиенты занимались повседневными делами — тщательно мыли мраморные полы и ухаживали за растениями в саду, — я частенько подолгу прогуливался по бывшим канским виноградникам с сестрой Филоменой, нашей заведующей отделом подготовки руководящих кадров. Как-то раз, любуясь закатом с вершины горы Кана, мы обсуждали план расширения — наш список кандидатов в отшельники уже был составлен на восемь месяцев вперед и продолжал пополняться. Нам не хотелось, чтобы Кана превратилась в чрезмерно застроенное, переполненное место. В то же время не хотелось давать от ворот поворот людям, которые стремились в Кану за опытом и за мудрыми советами, содержащимися в «Семи законах». И тогда, глядя сверху на то место, где некогда мы жгли костер, Филомена подсказала мне идею этой книги. Сначала я и слышать об этом не хотел, но она сказала, что было бы несправедливо делиться нашей мудростью только с состоятельными слоями общества.